Животные инстинкты: как наша внешность управляет нашей личностью
- Кристиан Джарретт
- для BBC Future
Автор фото, Getty Images
Мы обычно считаем, что наша внешность — это действительно что-то внешнее по отношению к нашей личности, нашему характеру. Но, оказывается, физические черты, — например рост или привлекательность, — могут формировать нашу личность, влиять на наше поведение и даже на политические пристрастия.
Школа-интернат, в которой я учился в 1990-х, обеспечивала идеальный микрокосм для каждого, кто интересуется тем, как тезис «выживает сильнейший» воплощается в жизнь у людей.
Нас там было с полсотни неугомонных, порой буйных мальчишек, и каждый выбирал собственную стратегию, чтобы избежать травли сверстников или изоляции от коллектива.
Среди таких стратегий были создание коалиций, обретение популярности с помощью продажи дешевых батареек и так далее. Я придумал собственный способ отпугнуть потенциальных обидчиков — создал себе репутацию фаната карате.
Кроме того, был небольшой процент крупных, физически крепких мальчиков, размеры которых позволяли им чувствовать себя в безопасности. Эти парни вели себя довольно развязно, они были полны уверенности в себе, и их компанейский характер, решительное поведение, судя по всему, отражали их физические качества, соответствовали им.
Было ли это соответствие случайной корреляцией или на развитие характера влиял их физический облик?
Существует теория (известная как «факультативная калибровка личности»), согласно которой никакой случайности не было.
Согласно этой теории, наши личности развиваются, наши характеры формируются в соответствии с теми физическими качествами, что дала нам генетика, — в том числе с нашими размерами, силой и внешней привлекательностью.
Автор фото, Getty Images
Подпись к фото,Отражает ли ваш характер ваши физические черты?
Подтверждений тому, что эта теория верна, все больше — причем внешность влияет не только на черты характера, но и на то, как мы выбираем свою «половинку» и каких политических взглядов придерживаемся.
(Стоит отметить, что пока выводы этой теории неокончательны, поскольку сделаны на основе корреляций и противоречивых данных. Кроме того, существуют и другие объяснения, прямо обратные — например, что как раз черты характера могут формировать наши тела.)
Возьмем такую черту, как экстраверсия. Она подразумевает, что вы не только более общительны, но и более предприимчивы, готовы идти на риск. По логике эволюции, более физически крепкие люди могли лучше использовать это преимущество, становясь экстравертами.
И это подтверждают некоторые исследования. Одно из них, проведенное специалистами немецкого Гёттингенского университета с участием более 200 мужчин, показало, что более физически сильные, обладающие телом «мачо», с широкой грудью и развитыми бицепсами, — как правило, экстраверты. И это проявляется прежде всего в напористости и физической активности. У женщин подобная связь не была выявлена.
Автор фото, Getty Images
Подпись к фото,Степень нашей замкнутости может зависеть от нашей внешности
Опять-таки, это имеет смысл, если рассматривать развитие личности как адаптивную стратегию. Если вы физически слабы, то осторожное поведение, скорее всего, продлит вам жизнь. Ну а если вы одарены физически, то можете себе позволить время от времени рискнуть.
Интригующие параллели обнаруживают ученые, исследующие поведение животных. Они заметили, что у многих видов индивидуальность животного (склонность вести себя более или менее смело) зависит от его физического размера. Например, более крупные пауки ведут себя смелее перед лицом хищника, чем мелкие.
Легко заметить, что большая часть исследований поведения людей на эту тему (связи физической силы с агрессивностью и чертами экстраверта) сосредоточена на мужчинах.
Это потому, что, согласно теории эволюции, физическая сила и способность драться более свойственны мужчинам, которым приходится соревноваться за благосклонность женщин.
В исследовании, проведенном в Калифорнийском университете в Санты-Барбаре, участвовали и мужчины, и женщины, и вышеуказанная связь гораздо более заметно проявлялась именно у мужчин.
В том же исследовании замерялась степень привлекательности участников как еще один физический атрибут, который теоретически должен влиять на развитие характера экстраверта. Результаты показали, что и у женщин, и у мужчин такая связь есть.
Авторы исследования сделали вывод, что (по большей части) степень экстраверсии можно предсказать, исходя из физической силы и физической привлекательности человека.
Автор фото, Getty Images
Более того, эти выводы не могут быть объяснены только разницей в генах, связанных с функцией гормонов андрогенов (вероятно, влияющих на силу, привлекательность и аспекты личности).
Это подкрепило идею, что физические свойства усиливают черты личности, связанные с экстраверсией, и такие черты — не просто отражение генов.
Причем с физическими качествами связаны не только невротичность, замкнутость в себе, любовь к уединению или экстраверсия, разговорчивость, общительность.
Из результатов еще одного исследования можно сделать вывод, что и наше поведение при построении отношений с потенциальным романтическим партнером тоже может быть не чем иным, как стратегической адаптацией под влиянием ваших физических черт, внешности — особенно если вы мужчина.
Например, в исследовании с участием сотен студентов Аарон Лукашевск из университета Лойола Мэримаунт и его коллеги, среди которых Кристина Ларсон и Келли Гилдерслив из Калифорнийского университета, обнаружили, что более сильные и более привлекательные мужчины (но не женщины) с большей долей вероятности считают, что секс без любви — это нормально, и охотно занялись бы сексом с малознакомым человеком.
Автор фото, Getty Images
Подпись к фото,Даже наши мнения и наши жизненные ценности могут формироваться физическими чертами
«Результаты современных исследований поддерживают гипотезу о том, что более сильные и более привлекательные мужчины имеют больше партнеров по сексу — частично по причине того, что эти мужчины «откалиброваны» на использование всех возможностей «свободного от обязательств спаривания», — пишут ученые.
Но как далеко простирается связь между вашей внешностью и тем, кто вы в этой жизни? У мужчин это может отражаться даже на политических взглядах.
В исследовании, результаты которого опубликованы в этом году, два политолога сообщили: данные, полученные в 12 странах (включая США, Данию и Венесуэлу), говорят о том, что более сильные, более мускулистые мужчины, как правило, выступают против политического эгалитаризма (равных политических возможностей).
Обоснованием этому можно считать то, что в прошлом такие мужчины, скорее всего, преуспевали в обществе, где каждый был за себя.
В случае с женщинами результаты не так однозначны. В некоторых исследованиях подтверждалось, что более сильные из них с большей вероятностью выступают за равные политические права, в других — всё ровно наоборот.
Нам нравится думать, что наша личность (то, во что мы верим, что любим, за что выступаем, наш характер со всеми его чертами, верностью, стеснительностью или склонностью флиртовать и т.д.) — это результат работы нашего интеллекта, результат наших взглядов на мораль, духовность и проч.
Сама идея, что эти аспекты нашей личности отражают (пусть даже частично) лишь стратегическую адаптацию, приспособление нашего поведения к тому, чем мы обладаем от природы (физическим телом, внешностью), пока остается довольно противоречивой теорией.
Однако теория эта, как и та самая школа-интернат, полная шумных детей, смиренно напоминает нам о том, что животные инстинкты в нас по-прежнему живы.
Доктор Кристиан Джаррет редактирует блог «Дайджест исследований» Британского психологического общества. Его новая книга «Персонология» (Personology) выйдет в свет в 2019 году.
Прочитать оригинал этой статьи на английском языке можно на сайте BBC Future.
1. Наука и общественная жизньВыражение «социальная справедливость», стоящее в названии этой главы, не связывается в этой книге ни с каким реальным или желательным для автора общественным строем, а означает лишь исторически сложившийся, менявшийся со временем общественный идеал. Существование таких идеалов невозможно отрицать. В древности люди верили, что справедливое общество было в начале истории, о чём рассказывалось в мифах. В Средние века люди полагали, что на Земле справедливое общество невозможно, и надеялись обрести справедливость в загробном мире. В Новое время люди перенесли свои упования на справедливость в будущее, рассчитывая достигнуть её со временем на этом свете. Изучение всех этих идеалов, породивших столько мифов и утопий, — не моя задача. Меня интересует вполне реальное общественное явление, обычно называемое протестом против социальной несправедливости, или классовой борьбой. Любопытно, впрочем, отметить, чтo можно сказать о «справедливости» с чисто биологической стороны. Лоренц говорит об открытом им инстинкте внутривидовой агрессии: «Этот совсем простой физиологический механизм борьбы за территорию прямо-таки идеально решает задачу «справедливого», то есть выгодного для Напротив, понятие о «социальной несправедливости», как мы увидим, имеет глубокие биологические основания и проходит через всю историю. Оно всегда вызывало однородные социальные явления, потому что в основе его лежало нарушение социального инстинкта. Эти явления отнюдь не сводятся к экономическим причинам, как думали марксисты, и как думают до сих пор мыслители, не умеющие выйти за пределы рыночного хозяйства с его системой наёмного труда и стимулируемого потребления. Все эти построения далеки от научного реализма. Представление о том, что окружающая нас действительность допускает объективное исследование, возникло недавно. Если не считать некоторых зачатков науки в древности, современная наука, опирающаяся на экспериментальное исследование и теоретическое описание природы, начинается с XVII века. Начало её связано с именами Галилея и Ньютона. Галилей впервые в Новой истории начал сознательно ставить опыты для выяснения, как на самом деле происходят явления природы. Но рождение науки обычно связывают с появлением труда Ньютона «Математические начала натуральной философии» (1687), который применил открытые им методы математического анализа к объяснению законов движения планет. Таким образом, первой из естественных наук была «небесная механика». Но законы движения Ньютона распространялись на все механические движения, а затем из них развилась вся физика. Очень скоро возникла надежда, что человеческое общество тоже допускает научное описание. Естественно, среди общественных явлений стали искать простейшие, к которым можно было применить математический подход, столь оправдавший себя в механике Ньютона. Такой простейшей областью казалась экономическая деятельность людей: Тюрго, начавший с проповеди «ньютонианства», стал экономистом и пытался провести реформы, которые, возможно, спасли бы Францию от революции, а Европу — от наполеоновских войн. Экономисты могли применить тогда к своему предмету лишь простую арифметику, но они были верные последователи Ньютона. К этому периоду несомненно принадлежал и Карл Маркс. Он считал себя учёным, и его научной специальностью была экономика. «Теория стоимости», развитая им вслед за Д. Рикардо, явно несёт на себе отпечаток «энергетической» идеологии, заимствованной из механики. Маркс думал, что открыл экономическое объяснение истории, но его понимание опиралось на частную модель капиталистической экономики, и он экстраполировал эту модель с помощью диалектики Гегеля. С нашей точки зрения построение Маркса было попыткой угадать будущую науку, но философия оказалась для этого ненадёжным средством. Как известно, попытка Маркса не удалась, хотя и весьма стимулировала общественное мышление. Мыслители, пытающиеся понять человеческое общество как «экономическую машину», встречаются и до сих пор. Одной из причин, побудивших меня написать эту книгу, было стремление противодействовать их идеологии, намного более примитивной в наши дни, чем идеология Маркса, потому что эти современные механицисты вообще принимают во внимание лишь то, что Маркс называл «базисом» общественной жизни, полностью игнорируя «надстройку».  Второй период развития общественных наук можно назвать биологическим. Корни этого подхода уходят в древность: задолго до «ньютонианства» люди пытались строить не механические, а живые модели общества, сравнивая «общественный организм» с человеческим организмом. Сравнение, к которому прибегнул Менений Агриппа для успокоения римского плебса, было, по-видимому, в ходу в его время: он сравнил патрициев с головой человека, собственников и торговцев — с его брюхом, а простой народ — с руками и ногами. Но настоящей моделью человеческого общества сделался, после Дарвина, вид животных, эволюционирующий в «борьбе за существование». Влияние дарвинизма было важно в том отношении, что общество стали сравнивать с Чарльз Дарвин пришёл к своей концепции естественного отбора, сопоставив наблюдения над разнообразием видов животных и растений, сделанные во время кругосветного плавания, с идеей Томаса Мальтуса об избыточном размножении и конкуренции в использовании ограниченных ресурсов. Мальтус, в свою очередь, писал свой «Опыт о народонаселении» под влиянием теории рыночного хозяйства Адама Смита, и имея в виду прежде всего человеческие популяции. Это, наряду с древним сравнением Агриппы, пример взаимодействия естественных наук с «гуманитарными», с которым мы не раз встретимся в дальнейшем. Теория эволюции Дарвина оказала значительное влияние на самопонимание человека и на развитие общественных наук. Однако, самый смысл идей Дарвина при этом искажался: так называемые социал-дарвинисты стали усматривать в истории человечества борьбу «высших» и «низших» рас. Третий период, психоаналитический, начался с работ Зигмунда Фрейда, то есть с 90-х годов XIX века. Открытие «подсознания», определяющего «нерациональное» поведение человека, оказало значительное влияние на человеческое мышление вообще; но фантастические построения Фрейда и его учеников, пытавшихся основать на психоанализе все объяснение общества и истории, скоро скомпрометировали это направление. Главной слабостью психоаналитического подхода к обществу было незнание биологической природы человека. Фрейд признавал основную роль инстинктивных побуждений, носителем которых он считал гипотетический механизм подсознания под названием «Ид» (по-латыни «Оно»). Но психоаналитики не понимали, как действуют инстинкты в психике индивида и в жизни сообщества. Четвёртый период в развитии общественных наук, который можно назвать «кибернетическим», начался работами Норберта Винера в 1948 году и продолжается по сей день. Винер и его сотрудники, параллельно изучая саморегулирующиеся системы в технике и в живых организмах, разработали идеи обратной связи и замкнутого цикла процессов, в который включена обратная связь. Винер с самого начала предполагал, что нашёл руководящие принципы для понимания механизмов жизни. Но оправдание этой надежды пришло не сразу, так как биологи медленно усваивали кибернетику. Инженеры быстрее освоили её на своём более простом материале, и кибернетика надолго стала «технической наукой». К её понятиям прибавилась теория информации, созданная в работах Винера и К. Шеннона. Тогда же, с конца 1940-х годов, начались преждевременные попытки перенесения методов «технической кибернетики» в социальные науки. До 1970-х годов могло казаться, что пророчество Винера не оправдалось, и что кибернетика стала лишь «грамматикой» современной техники регулирования, но не биологии. Но в последнее время выяснилось, что предвидение Винера было верно. Решающая роль обратных связей и регулирующих контуров в объяснении биологических явлений была доказана рядом биологов и резюмирована в уже упоминавшейся книге «Оборотная сторона зеркала» Конрада Лоренца, составившей эпоху в развитии научного мышления, и в блестящих работах Грегори Бейтсона 23. Роль биологии в понимании человеческого общества должна резко возрасти. Для нашей работы прежде всего важны данные современной биологии, изложенные в первых двух главах. Применение этих данных к человеку требует некоторых существенных дополнений. 2. Инстинктивные основы социального поведенияМы будем пользоваться в дальнейшем представлениями об инстинктах, изложенными в предыдущих главах. Подчеркнём ещё раз, что термин «инстинкт» мы понимаем в смысле, определённом в первой главе: инстинкты — это наследственные программы поведения, в случае высших животных и особенно человека — преимущественно открытые программы. Сравнение с компьютером, использованное в первой главе, служит лишь для объяснения, как вообще работают программы; оно вовсе не означает, что человеческий мозг и в самом деле нечто вроде компьютера. Но кибернетический подход, принятый нами для объяснения инстинктов, следует принимать всерьёз: это наилучший язык, на котором такие идеи можно обсуждать. Поскольку понятию инстинкта придавались различные истолкования, следует подчеркнуть, что наше понимание инстинктов образует некоторую модель этого явления. Всё сказанное дальше об инстинктах относится к этой модели. Наши представления об инстинктах человека можно резюмировать следующим образом: 1. Наследственность человека, определяющая его наиболее важное отличие от всех других видов животных, является результатом взаимодействия двух систем: системы генетической наследственности и системы культурной наследственности. Инстинкты — это врождённые программы поведения, записанные в геноме вида. Открытые программы инстинктов человека заполняются подпрограммами, выработанными не только его личным опытом, но и его культурой. 2. Каждый человек принадлежит некоторой культуре, первым признаком которой является его родной язык. Культурная традиция определяет своими подпрограммами реализацию инстинктов, мотивирующих его поведение. 3. Система инстинктов, стимулирующих поведение человека, сложилась в доисторические времена, не позже, чем в эпоху неолита. Конечно, «большие» инстинкты, общие всем животным — в особенности инстинкт самосохранения — присутствуют и во всех формах поведения человека, взаимодействуя со специфически человеческими формами инстинктов, о которых дальше будет речь. 4. Инстинктами, специфически человеческими в их проявлении, можно считать следующие: (а) Инстинкт внутривидовой агрессии. У человека значительно ослаблены инстинкты, корректирующие агрессию — охраняющие собратьев по виду и предотвращающие их убийство. Ослаблены также инстинкты, охраняющие женщин и детей. Функции этих инстинктов в значительной степени приняли на себя механизмы культурной наследственности, действие которых определяется традицией. У человека резко усилилось действие инстинкта внутривидовой агрессии по отношению к членам «чужих» групп, но осталось на прежнем уровне по отношению к собственной группе. Различение «своих» и «чужих» определяется культурной традицией. Причиной этих специфических для человека изменений инстинкта внутривидовой агрессии был, по-видимому, групповой отбор. (б) Социальный инстинкт. У человека социальный инстинкт принял особый характер, не наблюдаемый у других животных. Лоренц не говорит об этом в решительной форме, но многие места в его работах свидетельствуют о том, что он допускал у людей инстинктивный характер солидарности. Он приводит ряд фактов взаимной поддержки и совместной деятельности у многих видов, в том числе у приматов. Было бы странно, если бы подобный инстинкт отсутствовал у человека. Далее, Лоренц много раз подчёркивает специфически человеческие, не встречающиеся у других животных реакции на поведение «асоциальных паразитов», несомненно связанные с «солидарностью» членов группы. Самый термин «социальный инстинкт» у Лоренца встречается редко, потому что он детально изучал агрессивное поведение, другие же инстинкты интересовали его преимущественно в их взаимодействии с агрессией. В течение всей жизни он размышлял о биологических основах человеческого поведения, а в последние годы особенно задумывался над «патологическими явлениями в жизни современного общества» и собирался посвятить им второй том «Зеркала». Некоторые идеи этого второго тома, популярно изложенные в книге о «Восьми смертных грехах», не оставляют сомнения в том, что Лоренц намерен был подробно разобрать поведение «асоциальных паразитов». При этом социальный инстинкт у человека выступил бы гораздо более отчётливо, чем, например, в случае нападения стадных животных на угрожающего им хищника, известном под названием «моббинг» (mobbing). Конечно, связная картина человеческого общества, задуманная Лоренцом, должна была содержать «системообразующее» напряжение между инстинктом внутривидовой агрессии и социальным инстинктом. Я предлагаю некоторую гипотезу о специфическом проявлении социального инстинкта у человека — никоим образом не претендуя на приоритет, но принимая на себя ответственность за её применения. Специфический для человека социальный инстинкт я называю инстинктом внутривидовой солидарности. Я предполагаю, что этот инстинкт образовался путём мутации из первоначального социального инстинкта приматов, стимулировавшего сплочённость и взаимопомощь членов обезьяньего стада. Как было сказано выше, эта мутация сделала возможным распространение такого поведения с первоначальных групп на бoльшие группы, состав которых определяется культурной традицией и вводится в открытую программу действующего таким образом человеческого инстинкта. Поскольку состав племени вводился в открытую программу социального инстинкта как подпрограмма, выработанная культурной традицией — что возможно только у человека, — то социальный инстинкт приобрёл особый характер человеческого инстинкта. Это была первая глобализация социального инстинкта, состоявшая в перенесении его с первоначальных групп на племена. Предположение об инстинктивном характере племенной солидарности подтверждается универсальностью этого явления и его продолжительностью, занявшей подавляющую часть истории нашего вида. Но дальнейшее расширение действия социального инстинкта — его вторая глобализация — зависит уже только от культурной, а не от генетической наследственности! В самом деле, такое расширение не требует дальнейшего изменения генома: культурная традиция говорит индивиду, в каких случаях надо относиться к другому человеку, «как если бы тот был одного племени с ним» 24. Мутация, первоначальной «целью» которой было обеспечить солидарность своего племени, оказалась «избыточной» в том смысле, что сделала потенциально возможным восприятие всех людей, как «своих». Надо ли удивляться этой избыточности? Ведь человек по самой своей природе — избыточное существо, как мы уже видели на примере положительной обратной связи, создавшей человеческий мозг. Одно из наиболее важных проявлений социального инстинкта, все ещё мало изученное и во многих отношениях загадочное, — это эмпатия, способность «сопереживания»: человек способен мысленно ставить себя на место своего собрата по виду и переживать происходящее, как будто отождествляя себя с ним. Вся наша мораль, вся наша «любовь к ближним» произошла от глобализации внутриплеменной солидарности, которая постепенно превращается во внутривидовую солидарность. Путь ко всеобщему братству людей шёл через групповой отбор — через бесконечные войны, истребление племён и каннибализм. Надо ли этому удивляться после всего, что мы знаем об инстинкте внутривидовой агрессии и о том, что выработал из этого инстинкта индивидуальный отбор, то есть обычный естественный отбор? Ведь от агрессии произошли все высшие эмоции человека — узнавание индивида, то есть человеческая личность, а затем дружба и любовь. Таковы пути эволюции, очень далёкие от назидательных мифов наших предков! 3. Коллективистская и индивидуалистическая мораль Племенная мораль, выработанная групповым отбором, была прежде всего подчинена интересам племени, и в этом смысле была коллективистской. Развитие и самостоятельность личности отнюдь не были целью первобытного общества: выделение личности из племенного сообщества произошло гораздо позже. Между тем, человек и в самом деле — общественное животное, неспособное жить вне общества своих собратьев по виду. Как и у всех общественных животных, его связь с сообществом не ограничивается материальными интересами, а носит глубокий биологический характер: необходимость общения с людьми инстинктивна. Лишение такого общения вызывает у человека психические расстройства и физическую деградацию. Обращение индивида с окружающими его людьми подчиняется определённым правилам поведения, усваиваемым в детстве из его культурной традиции. Несомненно, существование человеческого общества невозможно без соблюдения таких правил, но их природа и происхождение до сих пор вызывают споры. Антропологи, изучающие человеческие культуры, интересуются наблюдаемым поведением членов того или иного племени, регулируемым «племенной моралью», и «ценностями», лежащими в основе этой морали. Как уже говорилось в предыдущей главе, наиболее важный результат их исследований состоит в том, что, несмотря на все видимое разнообразие условий и обычаев, племенная мораль в существенных чертах всегда одна и та же. О ней говорит самая возможность взаимопонимания людей разных культур, впервые встретившихся друг с другом. Дальше мы попытаемся изложить принципы этой морали. Совпадение этих принципов у всех племён, доживших до настоящего времени и уже вымерших, известных нам из истории, без сомнения свидетельствует об инстинктивном происхождении племенной морали — и самого племенного строя. С нашей точки зрения племенная мораль представляет собой проявление инстинкта внутриплеменной солидарности, которая — как мы уже знаем — постепенно расширяется на весь человеческий род и становится внутривидовой. Можно было бы возразить, что мы встречаемся здесь не с одним инстинктом, а с целым набором инстинктов, но так обстоит дело со всеми «большими» инстинктами: их можно рассматривать как «пакеты программ», связанных общей целью. В данном случае целью является сохранение племени, а в наши дни — сохранение культуры. Инстинкт солидарности — это биологическая основа, на которой держится общественная жизнь. Как и все инстинкты, он неустраним; неустранимо и связанное с ним стремление к устранению асоциальных паразитов, о чём речь будет дальше. надёжнее всего инстинктивное поведение, в форме, закреплённой воспитанием. Подсчёты и соображения, касающиеся общего блага, действуют на людей гораздо слабее, чем инстинкт. Без поддержки инстинкта солидарности современному обществу грозит распад, и последствия такого распада в нашем столетии достаточно очевидны. Соблюдение «моральных правил» зависит от воспитания, а воспитание — от культуры, сохранение которой отнюдь не гарантируется высоким уровнем потребления. Скорее наоборот, если вспомнить уроки истории, то как раз материальное изобилие, чрезмерное и слишком изощрённое потребление приводит к распаду культуры и разложению морали. Вряд ли кто-нибудь станет отрицать, что в нашем столетии катастрофически разрушается семейное воспитание, прежде всегда опиравшееся на унаследованную мораль и санкционировавшую её религию. Предположение, что без всего этого можно обойтись, имея эффективную полицию, не оправдывается — и не только в нашей злополучной стране. Коллективистскую мораль, самым прямым образом выражающую инстинкт внутриплеменной солидарности, можно восстановить по наблюдениям сохранившихся до недавнего времени охотничьих племён. Мы попытаемся сейчас формулировать, в чём состояли моральные правила члена племени: Член племени должен был участвовать в коллективной защите и коллективной агрессии своего племени. Член племени должен был участвовать в коллективных трудовых усилиях своего племени. Член племени должен был делиться со своими соплеменниками охотничьей и военной добычей, по установленным правилам. При этом он не должен был скрывать от соплеменников свои способы промысла, охотничьи угодья или военные трофеи. Член племени не должен был скрывать от соплеменников свои запасы и обязан был делиться ими в случае общего бедствия. Особые преимущества предоставлялись только за очевидные заслуги перед племенем, проявляемые на глазах у всех: доблесть в бою, мудрость и предусмотрительность вождей, святость и магическую силу жрецов. Член племени не должен был пользоваться преимуществами, если его заслуги перед племенем не были очевидны. Нарушения этих правил наказывались общим презрением, а в более серьёзных случаях — смертью. Как легко заметить, описанная выше «коллективистская мораль» сохранилась не только в ценностях нашей культуры, передаваемых воспитанием, но и в формальных правилах поведения — «законах». Конечно, законы не могут заменить «племенную мораль», хотя бы потому, что носят чисто негативный характер, перечисляя то, чего не следует делать, но никак не внушая индивиду, что ему следует делать. Запреты, содержащиеся в законах, по сей день воспроизводят некоторые запреты племенной морали, например, запрет убивать, увечить или оскорблять своих соплеменников. Другие законы, не столь древнего происхождения, охраняют собственность, которой ещё не знала племенная мораль; но и эти законы несут на себе её отпечаток, поскольку они пытаются ограничить человеческую хитрость и жадность. Конечно, законы содержат лишь небольшую часть того, что нужно для сохранения и воспроизводства культуры. Например, образование и сохранение семьи, воспитание детей или отношение к больным и престарелым согражданам лишь в небольшой степени зависят от законов. Даже в наши дни человек на практике редко сталкивается с законом, но ежеминутно должен соблюдать «племенную мораль» — неписаные правила общежития. Между тем, в экономической жизни и в деловых отношениях люди современного общества придерживаются совсем иных правил, разительно противоречащих описанной выше племенной морали. Они хорошо знают, чтo нужно делать в этом обществе, чтобы преуспеть, и на практике следуют для этого совсем другой, индивидуалистической морали. Поразительно, что, сохраняя для общественных ритуалов и газетной риторики изречения племенной морали, обычно в форме, унаследованной от христианства, люди современного западного общества цинично и не без некоторого вызова признают подлинные мотивы своего поведения — то, что американцы называют rugged individualism 25. Экономисты и социологи, претендующие на реалистическое описание современного общества, не могут уклониться от признания принятых в нём правил, но избегают отчётливо формулировать эти правила. Я собрал их из описания образа действий предпринимателя, которое даёт влиятельный экономист и социолог Ф. А. Хайек в своей книге «Пагубная самонадеянность. Заблуждения социализма» 26. Не знаю, окажу ли я услугу профессору Хайеку, сведя вместе отдельные штрихи картины, которую он пытался нарисовать. Может быть, полная ясность этой картины как раз и не входила в его намерения. Замечу, что этот автор не любит обычной терминологии и, в частности, почему-то избегает термина «капитализм». Тот экономический и социальный строй, который теперь господствует в западном мире, он называет «расширенным порядком», противопоставляя его «узкому порядку» — племенному образу жизни. Я не мог уяснить себе, почему профессор Хайек заменяет термин «капитализм» другим термином (по его собственным словам, равнозначным). Но я отдаю себе отчёт в преимуществах «расширенного порядка» перед племенным строем, в чём читатель убедится из дальнейшего изложения, и принимаю на некоторое время термины почтенного автора. Современные правила поведения, о которых пойдёт речь, профессор Хайек называет «моральными правилами» (moral rules), и я буду пользоваться этим термином, ставя его в кавычки — чтобы избежать смешения с приведёнными выше моральными правилами первобытных племён. Профессор Хайек, по-видимому, не решается определить гносеологический статус своих «моральных правил», помещая их, несколько неопределённо, «где-то между инстинктом и разумом». Полагаю, что их можно рассматривать как простые наблюдения над реальным поведением людей, то есть как социальные факты, и никоим образом не оспариваю их достоверности. Это и в самом деле ряд характерных фактов, которые можно объяснить только интересами людей, действующих так, как им выгодно в данных условиях. Каждый из них попросту соблюдает свой интерес. Итак, вот на чём основана нынешняя индивидуалистическая мораль: Член «расширенного общества» уклоняется от участия в коллективной защите и коллективной агрессии своего общества, по возможности используя для этого наёмных солдат. Член «расширенного общества» уклоняется от коллективных трудовых усилий своего общества, по возможности используя для этого наёмных рабочих. Член «расширенного общества» не делится со своими согражданами доходами и удобствами, стараясь сохранить их для себя. При этом он скрывает от возможных конкурентов свои источники сырья, свою техническую информацию и своё знание рынка. Член «расширенного общества» скрывает от сограждан своё имущество и свои запасы, а если они становятся дефицитными, старается извлечь из них наибольшую выгоду. Особые преимущества достаются людям, жизнь и деятельность которых протекают, как правило, втайне от общества. Заслуги таких людей перед обществом не очевидны, так что их сограждане полагают, что они преследуют лишь собственные выгоды. Мудрость и святость не имеют к ним отношения, а их предусмотрительность полезна только им самим. Нарушение этих правил обычно наказывается бедностью и низким общественным положением. Профессор Хайек описывает образ действий преуспевающего дельца почти с той же откровенностью, как его описал Бальзак, признанный в своё время неприличным писателем и исключённый поэтому из школьных библиотек. Он не оставляет сомнения, что в современном обществе главное условие обогащения описывается словом «хитрость». Хитрость, позволяющая обогатиться, состоит в том, чтобы вовремя занять удобное место, отталкивая от него конкурентов, а затем извлекать преимущества из занятого положения. Это не что иное как «искусство карьеры», применённое к экономической жизни. Видели ли вы, как толпа некультурных людей врывается в подошедший автобус? Это обычная картина нашей российской жизни, но теперь, по мере разложения культуры на Западе, то же можно увидеть и там. Более совестливые люди не решаются отталкивать женщин, детей и стариков — даже войдя в автобус, они стесняются сесть на место, которое приготовился занять кто-то другой. Тем временем беззастенчивые типы проталкиваются вперёд, не обращая внимания на недовольство публики, и бесцеремонно занимают лучшие места, чтобы затем их никому не уступать. Это и есть секрет успеха при капитализме — не единственный, но самый важный секрет. Этот секрет никак нельзя назвать изобретательностью: он связан не с изучением природы, позволяющим умножить общую сумму потребляемых благ, а с ловким манипулированием людьми, чтобы присвоить бoльшую часть этой суммы. Часто можно услышать, что капиталист вознаграждается за его «труд по организации производства». Но даже в прошлые времена, когда капиталист зачастую сам был собственным менеджером, его «вознаграждение» не шло ни в какое сравнение с жалованьем наёмного управляющего. Он «вознаграждался» попросту за владение собственностью. Теперь же, когда собственники крупных предприятий уже неспособны ими управлять и передали всю «организацию производства» менеджерам, инженерам и экономистам, такое оправдание их «дивидендов» просто смешно. Собственник не должен особенно трудиться, чтобы сохранить своё положение среди таких же, как он. В этом ему помогают законы — те самые «абстрактные моральные правила», которые восхваляют профессор Хайек и другие апологеты капитализма. Как бы он ни приобрёл свою собственность, её охраняет закон. Точно так же, наглец, захвативший удобное место в автобусе, расталкивая своих собратьев, потом сохраняет его, потому что «не принято» стаскивать с места того, кто уже сидит: теперь его не может вытолкнуть кто-нибудь посильнее. Это «моральное правило», обозначаемое выражением «не принято», может быть невыгодно кому-нибудь, кто остался без места; но можно не без основания утверждать, что нарушение такого правила привело бы к общей свалке, невыгодной для всех. В сущности, это всё, что могут сказать защитники капитализма в оправдание преуспевшего дельца. Чтo они говорят в оправдание всей капиталистической системы, мы увидим дальше. Секрет житейского успеха в современном обществе — это, по старому выражению, секрет Полишинеля. Как только установился «расширенный порядок», даже раньше, чем он окончательно утвердился, его исчерпывающим образом описал Бальзак, этот поистине великий социолог. Историк материальной культуры Фернан Бродель лишь намекнул на него в начале второго тома своей истории капитализма, не впадая в морализаторский тон, но в самом тексте подробно изложил всю фактическую сторону дела. Историки давно уже знают, что «в основе больших состояний всегда заложено преступление», даже если преступление было всего лишь мошенничеством. Теперь, когда американские университеты столь сильно зависят от щедрости богатых людей, эти невинные шалости, обнаруженные в архивах, стараются обратить в шутку. Достаточно прочесть, как профессор Бурстин обыгрывает в своей истории американцев манипуляции с тарифами, положившие начало состоянию Рокфеллеров. Но подозрения бедных людей по поводу богатых начались не с этих разоблачений. Они возникли из прямых наблюдений, потому что хозяева были тогда всем известны и не стеснялись выставлять свой образ жизни напоказ. Бедные люди начали подозревать, что образ жизни богатых не оправдывается их трудом. Это предполагаемое несоответствие всегда было мотивом «классовой борьбы», а в XIX веке породило «социализм». Я хорошо знаю, что возражают этим людям сторонники капитализма. Они говорят примерно следующее: «Вы можете как угодно оценивать моральную сторону того, что делает богатый человек, но труд следует измерять не затраченным временем, а его социальными последствиями. Опыт, интуиция богатого человека, его умение понимать людей и обращаться с людьми — всё, что вы называете «хитростью» — может понадобиться в наиболее важные моменты для принятия финансовых и административных решений; без его опыта и интуиции предприятие не сможет выдержать конкуренцию. Общество справедливо оплачивает эти особые способности, без которых невозможно приращение общего богатства». Я не заимствовал эти слова ни у кого из друзей профессора Хайека, но они писали это много раз. Мне надо было привести их аргументацию, чтобы на неё ответить. Несомненно, при рыночном хозяйстве неразрывно связанная с ним конкуренция способствует развитию производства, тогда как в любой известной нерыночной экономике недостаток конкуренции вызывает застой. Это знал ещё Адам Смит, и в дальнейшем мы ещё вернёмся к тезису о полезности конкуренции. Предположим, что приведённое выше возражение сторонников капитализма справедливо, и что при капитализме в самом деле необходимы неприятные формы «борьбы за существование», создающей описанных выше дельцов. Предположим даже, что их полезную функцию — манипулировать людьми в ходе конкуренции — никто не стал бы выполнять за меньшее вознаграждение, чем они. Может ли эта аргументация удовлетворить тружеников, направляющих свои усилия не на хитроумный обман конкурентов, а на прямую созидательную работу над материалом, доставляемым нам природой? Можно ли их убедить, что их инстинктивное отвращение к богатым людям, получающим особые привилегии только за своё «право собственности» и умение её защитить, представляет собой бессмысленный архаизм, не выдерживающий разумной критики? Нет, убедить их в этом нельзя — именно потому, что это их отвращение инстинктивно. Инстинкты не опровергаются рациональными аргументами — если даже допустить, что приведённые выше аргументы в самом деле справедливы. Как мы увидим дальше, они всё-таки ошибочны, но не в этом состоит главная идея нашей работы. Идея эта состоит в том, что никакие аргументы, оперирующие средними величинами и «благосостоянием общества в целом», не могут преодолеть действие инстинкта, всегда локальное, потому что инстинкт действует здесь и сейчас. Инстинкт нельзя опровергнуть рассуждениями. Инстинкт, о котором здесь идёт речь, — это инстинкт внутривидовой солидарности. Из него вытекает «племенная мораль», дошедшая до нас не только в виде пережиточных и докучливых законов, мешающих «грубому индивидуализму» наших дельцов, но и в виде генетической наследственности человека. Отвращение к асоциальным паразитам столь же законно и неизбежно, как все наши инстинкты, а недостаточное развитие его — опасный симптом. Но, как всякий инстинкт, оно имеет и свою патологию. 4. Асоциальные паразиты Как мы уже видели, у человека инстинкты приняли очень специфический характер; но в большинстве случаев человеческие инстинкты можно обнаружить уже у животных. Это позволяет понять, каким образом они проявлялись у наших животных предков, и различить изменения в инстинктивном поведении, происшедшие у людей. Так обстоит дело с инстинктом внутривидовой агрессии и социальным инстинктом, которыми мы до сих пор занимались. Если сравнить описанную выше «племенную мораль» с поведением высших общественных животных, то специфически человеческими в этой морали оказываются два аспекта. Во-первых, её действие распространяется не только на первоначальную группу особей, лично знакомых друг с другом, но на большее сообщество, члены которого распознаются по культурным признакам — таким, как язык, татуировка, священные ритуалы, и так далее. Во-вторых, отступление от «правил» племенной морали наказывается членами племени. О первом аспекте уже была речь: как мы знаем, открытые программы человеческих инстинктов заполняются подпрограммами, выработанными культурной традицией, и, в частности, такие подпрограммы «учат» человека, кого из собратьев по виду он должен считать «своими». Явление асоциального паразитизма, специфическое для человека, описал Конрад Лоренц. Он открыл особый, присущий только человеку инстинкт устранения асоциального паразитизма, но не успел его систематически исследовать. Как уже было сказано, Лоренц не успел написать второй том «Оборотной стороны зеркала», который он предполагал посвятить патологическим явлениям современного человеческого общества. Некоторые идеи этого тома он изложил в своих лекциях под названием «Восемь смертных грехов цивилизованного человечества». Чтобы сделать все логически неизбежные выводы из этих идей, мне придётся собрать их вместе и привести обширные выписки из Лоренца. Они столь выразительны, что не имеет смысла заменять их пересказом; кроме того, читатель сможет проверить, правильны ли следующие дальше выводы из этих идей. Шестая глава книги «Восемь смертных грехов цивилизованного человечества» начинается следующим размышлением, подчёркивающим одно загадочное свойство группового отбора: «Некоторые способы социального поведения приносят пользу сообществу, но вредны для индивида. Объяснение возникновения и тем более сохранения таких способов поведения из принципов мутации и отбора представляет, как недавно показал Норберт Бишоф, трудную проблему. Если бы даже возникновение «альтруистических» способов поведения могло быть объяснено не очень понятными процессами группового отбора, в которые я не буду здесь углубляться, 27 то всё же возникшая таким образом социальная система неизбежно оказалась бы неустойчивой. Если, например, у галок, Coloeus monedula L., возникает защитная реакция, при которой каждый индивид в высшей степени храбро вступается за схваченного хищником собрата по виду, то легко понять и объяснить, почему группа, члены которой ведут себя таким образом, имеет лучшие шансы на выживание, чем группа, где такого поведения нет. И дальше, после замечания о «государственных насекомых», Лоренц говорит: «Мы не знаем, что препятствует разложению сообщества общественными паразитами у позвоночных. Трудно себе, в самом деле, представить, чтобы галка возмутилась «трусостью» асоциального субъекта, не принимающего участия в реакции защиты товарища. «Возмущение» асоциальным поведением известно лишь на относительно низком и на самом высоком уровне интеграции живых систем, а именно в «государствах» клеток и в человеческом обществе. Иммунологи обнаружили тесную и весьма знаменательную связь между способностью к образованию антител и опасностью появления злокачественных опухолей. Можно даже утверждать, что образование специфических защитных веществ вообще было впервые «изобретено» под селекционным давлением, какое могло быть лишь у долгоживущих и, прежде всего, долго растущих организмов, которым всегда угрожает опасность возникновения при бесчисленных делениях клеток опасных «асоциальных» клеточных форм, вследствие так называемых соматических мутаций. У беспозвоночных нет ни злокачественных опухолей, ни антител, но оба эти явления сразу же возникают в ряду живых организмов уже у самых низших позвоночных, к которым относится, например, речная минога. Вероятно, все мы уже в молодости умирали бы от злокачественных опухолей, если бы наше тело не выработало, в виде реакций иммунитета, своеобразную «клеточную полицию», своевременно устраняющую асоциальных паразитов». Таким образом, «асоциальные элементы», в частности, в человеческом обществе сравниваются здесь с раковыми клетками. Во второй главе той же книги Лоренц объясняет: «Клетка злокачественной опухоли отличается от нормальной прежде всего тем, что она лишена генетической информации, необходимой для того, чтобы быть полезным членом сообщества клеток организма. Она ведёт себя поэтому как одноклеточное животное или, точнее, как молодая эмбриональная клетка. Она не обладает никакой специальной структурой и размножается безудержно и бесцеремонно, так что опухолевая ткань, проникая в соседние, ещё здоровые ткани, врастает в них и разрушает их». Как мы видим, главным отличием раковой клетки от здоровой является её неучастие в общей работе организма, её исключительная направленность на «эгоистическую» цель собственного размножения, при полном пренебрежении интересами других клеток и организма в целом. То же безразличие к интересам группы приписывается выше (гипотетической) галке, которая уклонялась бы от участия в коллективной защите от хищника. По-видимому, в этих примерах Лоренц понимает «асоциальное» поведение в точном смысле этого слова — как неучастие в коллективной деятельности, сосредоточенность на собственных интересах. Можно было бы ожидать, что он рассмотрит проблему человеческого паразитизма в той же общности, с точки зрения участия или неучастия индивида в коллективных задачах его культуры — живой системы, элементом которой он является. Если держаться классического дарвинизма, такой коллективной задачей представляется, прежде всего, сохранение культуры. Но Лоренц ограничивается дальше очень специальной формой асоциального поведения — преступлениями против личности. Разумеется, эта форма поведения означает выпадение социального инстинкта, но вовсе не в том смысле, как в его предыдущих примерах. Этим примерам скорее соответствовало бы простое безразличие к интересам общества и к чувствам окружающих, характерное для дельца. Дальше Лоренц цитирует отрывок из письма правоведа П. Г. Занда, где говорится: «в этом таинственном «правовом чувстве» (а надо сказать, что эти слова широко употреблялись в старой теории права, хотя и без объяснения) следует видеть типичные врождённые формы поведения». Автор письма ссылается на собрание сочинений Лоренца, откуда он почерпнул эти идеи, и Лоренц их подтверждает: «Я вполне разделяю этот взгляд, отдавая себе, конечно, отчёт в том, что его убедительное доказательство связано с большими трудностями; на них также указывает профессор Занд в своём письме. Но что бы ни выявило будущее исследование о филогенетических и культурно-исторических источниках человеческого правового чувства, можно считать твёрдо установленным научным фактом, что вид Homo sapiens обладает высоко дифференцированной системой форм поведения, служащей для искоренения угрожающих обществу паразитов и действующей вполне аналогично системе образования антител в государстве клеток». «Естественное право», о котором здесь идёт речь, — и которое подразумевает Гёте в своих знаменитых стихах — имеет старую и почтенную историю. Ясно, что «естественное право» — не что иное как правовая надстройка над системой племенной морали, из которой Лоренц выбрал лишь один вид асоциального поведения — преступления против личности. Его суждения по поводу обращения с преступниками в западной культуре вполне справедливы (и напрасно снискали ему репутацию «консерватора»): Лоренц видит биологические мотивы преступности, тогда как современные «либералы», повторяя заблуждения бихевиористов, хотели бы видеть во всём поведении человека только результат воспитания. В качестве биолога Лоренц хочет говорить только о биологическом положении человечества, но чувство ответственности перед людьми — заставившее его прочесть свои лекции по венскому радио, а потом, по настоянию друзей, опубликовать их — не позволяет ему оставаться на этой позиции: недаром уже в заглавии книги идёт речь о «грехах». Виновно ли в перечисленных грехах все «цивилизованное человечество?» В некотором смысле виновно, если позволяет этим грехам совершаться. Но в четвёртой главе — «Бег наперегонки с самим собой» — Лоренц рассматривает биологические последствия конкуренции, в том виде, какой она приняла в западных странах в XX веке. Эта глава представляет исключительный интерес, поскольку все согласны, что конкуренция составляет главный признак капитализма, и преимущества «свободного рынка» принимаются как догма даже там, где его ещё нет. Адам Смит, открывший законы рыночного хозяйства, понял регулирующую функцию рынка, обеспечивающую с помощью механизма цен равновесие между производством и потреблением. Мы ещё вернёмся к этому экономическому вопросу. Теперь нам достаточно заметить, что Адам Смит, как почти все великие первооткрыватели, «переоценил область применимости открытого им принципа объяснения». Эта формулировка Лоренца (из восьмой главы «Смертных грехов») не относится у него, правда, к Адаму Смиту, но ведь сам Лоренц говорит, что такая переоценка — «прерогатива гения», и теперь уже ясно, каким образом Смит переоценил благодеяния рынка. Он верил в свободную конкуренцию, ещё не зная, какие проблемы она может создать. Это очень хорошо знает Лоренц. Четвёртая глава «Восьми грехов» представляет непревзойдённый анализ капиталистической конкуренции с чисто биологической точки зрения, не зависящей от философии и политических доктрин. Лоренц избегает термина «капиталист» и производных от этого слова. Но читатель, помнящий, что конкуренция лежит в основе капитализма, без труда поймёт, к чему относятся следующие дальше отрывки из четвёртой главы. Лоренц начинает с общего принципа биологии, который он настойчиво повторяет и в других своих работах: «Как я уже говорил в начале первой главы, для поддержания равновесия (steady state) 28 живых систем необходимы циклы регулирования, или циклы с отрицательной обратной связью; что касается циклических процессов с положительной обратной связью, то они всегда несут с собой опасность лавинообразного нарастания любого отклонения от равновесия. Специальный случай положительной обратной связи встречается, когда индивиды одного и того же вида вступают между собой в соревнование, влияющее на развитие вида посредством отбора. Этот внутривидовой отбор действует совсем иначе, чем отбор, происходящий от факторов окружающей среды; вызываемые им изменения наследственного материала не только не повышают перспективы выживания соответствующего вида, но в большинстве случаев заметно их снижают». Дальше Лоренц приводит уже известный нам пример гипертрофированных маховых перьев фазана-аргуса, служащих лишь для сексуальной конкуренции, но почти не позволяющих ему летать. «И если он (аргус) не разучился летать совсем, то, конечно, благодаря отбору в противоположном направлении, осуществляемому наземными хищниками, которые берут на себя, таким образом, необходимую регулирующую роль». Иначе обстоит дело с человеком: «Эти благотворные регулирующие силы не действуют в культурном развитии человечества: оно сумело, на горе себе, подчинить своей власти всю окружающую среду, но знает о самом себе так мало, что стало беспомощной жертвой дьявольских сил внутривидового отбора». И дальше следует потрясающая характеристика общества, построенного на конкуренции и власти денег: «Человек, ставший единственным фактором отбора, определяющим дальнейшее развитие своего вида, увы, далеко не так безобиден, как хищник, даже самый опасный. Соревнование человека с человеком действует, как ни один биологический фактор до него, против «предвечной силы благотворной», и разрушает едва ли не все созданные ей ценности холодным дьявольским кулаком, которым управляют одни лишь слепые к ценностям коммерческие расчёты 29. Под давлением соревнования между людьми уже почти забыто всё, что хорошо и полезно для человечества в целом и даже для отдельного человека. Подавляющее большинство ныне живущих людей воспринимает как ценность лишь то, что лучше помогает им перегнать своих собратьев в безжалостной конкурентной борьбе. Любое пригодное для этого средство обманчивым образом представляется ценностью само по себе. Гибельное заблуждение утилитаризма можно определить как смешение средства с целью 30. Деньги в своём первоначальном значении были средством; это знает ещё повседневный язык, и до сих пор говорят: «у него ведь есть средства» Много ли осталось в наши дни людей, вообще способных понять вас, если вы попытаетесь им объяснить, что деньги сами по себе не имеют никакой цены?» Дальше Лоренц объясняет, к каким нелепым последствиям — очень похожим на соревнование самцов аргуса — приводит конкуренция, навязывающая людям «изматывающую спешку», и приходит к следующему заключению: «Возникает вопрос, чтo больше вредит душе современного человека: ослепляющая жажда денег или изматывающая спешка. Во всяком случае, власть имущие всех политических направлений заинтересованы в той и другой, доводя до гипертрофии мотивы, толкающие людей к соревнованию. Насколько мне известно, эти мотивы ещё не изучались с позиций глубинной психологии Люди, причиняющие все эти бедствия человеческому обществу, полагают, конечно, что делают это в собственных интересах. Даже если сами они оказываются жертвами этих бедствий — как это видно из только что приведённого описания, касающегося и «власть имущих» — эти люди заслуживают названия асоциальных паразитов не меньше, чем злополучные убийцы, которыми Лоренц занимается в шестой главе. В самом деле, они стремятся только к собственному обогащению без всякого внимания к своим собратьям, к интересам человеческого сообщества в целом. После того, что мы знаем о поведении раковых клеток, сравнение с ними становится неизбежным и, конечно, это сравнение подсказывает нам сам Лоренц. Следует подчеркнуть, что речь идёт не только о «социальной справедливости», в каком бы смысле её ни понимать, а просто о существовании общественного организма, до такой степени поражённого процессом безудержного и бессмысленного «роста». Что из этого может выйти, Лоренц изображает с безжалостной ясностью учёного: «Итак, люди страдают от нервных и психических нагрузок, которые им навязывает бег наперегонки со своими собратьями. И хотя их дрессируют с самого раннего детства, приучая видеть прогресс во всех безумных уродствах соревнования, как раз самые прогрессивные из них яснее всех выдают своим взглядом подгоняющий их страх, и как раз самые деловые, старательнее всех «идущие в ногу со временем», особенно рано умирают от инфаркта. Если даже сделать неоправданно оптимистическое допущение, что перенаселение Земли не будет дальше возрастать с нынешней угрожающей быстротой, то, как надо полагать, экономический бег человечества наперегонки с самим собой и без того достаточен, чтобы его погубить. Каждый циклический процесс с положительной обратной связью рано или поздно ведёт к катастрофе, а между тем в описываемом здесь ходе событий содержится несколько таких процессов. Кроме коммерческого внутривидового отбора на все ускоряющийся темп работы, здесь действует и другой опасный циклический процесс, описанный в нескольких книгах Вэнсом Паккардом, — процесс, ведущий к постоянному возрастанию человеческих потребностей. Понятно, что каждый производитель всячески стремится повысить потребность покупателей в своём товаре. Ряд «научных» институтов только и занимаются вопросом, какими средствами лучше достигнуть этой негодной цели. Методы, выработанные путём изучения общественного мнения и рекламной техники, применяются к потребителям, которые в большинстве своём оказываются достаточно глупыми, чтобы с удовольствием повиноваться такому руководству; почему это происходит, объясняется прежде всего явлениями, описанными в главах первой 32 и седьмой. 33 Например, никто не возмущается, если вместе с каждым тюбиком зубной пасты или бритвенным лезвием приходится покупать рекламную упаковку, стоящую нередко столько же или больше, чем товар. Дьявольский круг, в котором сцеплены друг с другом непрерывно возрастающие производство и потребление, вызывает явления роскоши, а это рано или поздно приведёт к пагубным последствиям все западные страны, и прежде всего Соединённые Штаты Америки; в самом деле, население их не выдержит конкуренции с менее изнеженным и более здоровым населением стран Востока. Поэтому капиталистические господа поступают крайне близоруко, продолжая придерживаться привычного образа действий, то есть вознаграждая потребителя повышением «уровня жизни» за участие в этом процессе и «кондиционируя» его этим для дальнейшего, повышающего кровяное давление и изматывающего нервы бега наперегонки с ближним». Здесь, наконец, прямо названы асоциальные элементы, ответственные за такой «привычный образ действий»: это «капиталистические господа». В восьмой главе Лоренц возвращается к этой теме: «Мы, якобы свободные люди западной культуры, уже не сознаем, в какой мере нами манипулируют крупные компании посредством своих коммерческих решений… По мере того, как ремесло вытесняется конкуренцией промышленности и мелкий предприниматель, в том числе крестьянин, не может больше существовать, все мы оказываемся просто вынужденными подчинять наш образ жизни желаниям крупных фирм, пожирать такие съестные припасы, какие, по их мнению, для нас хороши и, что хуже всего, из-за кондиционирования, которому нас уже подвергли, мы не замечаем всего этого». Таким образом, оказывается, что «свободного рынка» в действительности нет, поскольку потребителя обманывают и навязывают ему ненужные товары. Конкуренция есть, а свободного рынка нет! Между тем, профессор Хайек и его друзья продолжают благословлять «невидимую руку рынка», не давая себе труда прибавить что-нибудь к тому, что сказал Адам Смит. Как мы видели, Лоренц не говорит, откуда произошёл человеческий инстинкт искоренения асоциальных паразитов. Он усматривает трудность в объяснении солидарного поведения животных при «моббинге», поскольку неизбежное выпадение этой функции у отдельных особей увеличивает шансы на их выживание. Правда, он тут же ссылается на «не очень понятные процессы группового отбора». Конечно, это указание не случайно. Я уже предположил выше, что групповой отбор мог сыграть основную роль в чрезвычайно быстрой эволюции человека. Можно думать, что именно групповой отбор устраняет группы, где разрушается механизм социального инстинкта. Во всяком случае, «ненормальное» поведение по отношению к членам группы должно вызывать реакции со стороны её «нормальных» членов. Ранговая структура группы требует от каждого индивида вполне определённого поведения. Социальный инстинкт человека, как и другие его инстинкты, проявляется так же, как у других высших животных. Различие состоит в том, что у человека социальное поведение намного сложнее, и оценка поведения индивида стала функцией культурной традиции. Но сигнал о нарушении социального инстинкта вызывает у человека точно такие же инстинктивные реакции, как и у всех высших животных. И, как все инстинкты, эта реакция действует непосредственно — здесь и сейчас. * * *Как я уже сказал в начале этой главы, моим предметом вовсе не является «социальная справедливость» в позитивном смысле этого выражения: меня интересует, чтo представляет собой поведение людей, обычно описываемое как «реакция на социальную несправедливость». С моей точки зрения, эта реакция объясняется вовсе не утопическими представлениями о том, каким должно быть «хорошее общество», даже если у людей, протестующих против «социальной несправедливости», есть такие представления. Она объясняется также не экономическими теориями о труде и заработной плате, из которых якобы следует, чтo в общественной жизни справедливо, и чтo нет. Я полагаю, что все эти построения — не что иное как рационализации инстинктивного поведения — стремления к устранению асоциальных паразитов. Это инстинктивное поведение стимулируется социальным инстинктом человека, общим выражением которого является племенная мораль. Итак, я принимаю следующую гипотезу: Реакция на «социальную несправедливость» стимулируется социальным инстинктом человека, непосредственным образом вызывается всеми видимыми отклонениями от племенной морали, адресатом же её является асоциальный паразит. Дальше мы проследим, каким образом эта реакция проявлялась в ходе человеческой истории. Карл Маркс, не понимавший её биологической причины, подчеркнул её значение и назвал её «классовой борьбой». |
Для этих попыток характерно было стремление прямо перейти от систем автоматического регулирования, применяемых в технике, к общественным механизмам. Исследователи этого рода пользовались идеологией, называемой «общей теорией систем», пытаясь выделить в изучаемой системе её подсистемы и составить схему отношений между ними. В итоге получались «блок-схемы», состоящие из прямоугольников с надписями в них и стрелок, соединяющих эти прямоугольники. Такая «кибернетическая социология» оставалась бесплодной, но вовсе не потому, что идеи кибернетики не имеют значения для социальных наук. Их значение было недостаточно понято, потому что социологи, пренебрегая указанием Конта, «пропускали» биологический уровень интеграции 22, лежащий между физическим и социальным. Только биология может доставить модели, достаточно сложные для изучения ещё более сложных социальных систем. Но это не просто возобновление второго периода в исследовании общества, описанного выше, поскольку при этом используется кибернетический подход. Кибернетика не только сравнивает общественные механизмы с механизмами животных или человека, но рассматривает все живые системы с единой точки зрения и пытается выяснить общие законы деятельности таких систем.
Изменения в наследственном материале этих инстинктов, происшедшие с тех пор, можно считать незначительными по сравнению с культурными изменениями, определяющими их реализацию. Никакие культурные влияния не могут подавить действие инстинкта, но могут в той или иной степени определять форму его проявления.
Нет сомнения, что он не только допускал инстинктивный характер этих реакций, но и предполагал систематическую культурную мотивацию такого поведения: культура вырабатывает нормы, заменяющие, в качестве открытых подпрограмм, ненадёжное действие корректирующих инстинктов. Ниже мы приведём сочувственно цитируемые им слова Гёте «о праве, что родится с нами», и его комментарии к представлению старых правоведов о «естественном праве».
Первое расширение этого инстинкта состояло в перенесении его на членов «своего» племени. Как только индивид узнавался как «свой», по отношению к нему проявлялся тот же социальный инстинкт. Благодаря этой мутации могли возникнуть более многочисленные сообщества — племена. Как мы помним, уже в первом описании группового отбора Дарвин подчёркивал преимущества численности, которые могли быть достигнуты лишь на уровне племен.
При этом важную роль играет восприятие выражений лица и телесных движений, изученное Дарвином и описанное им в отдельной книге. Несомненно, эмпатия как форма взаимопонимания существует у многих высших животных; об этом свидетельствуют наблюдения над животными, поведение которых человек расшифровывает с помощью того же механизма, соединяющего нас, например, с шимпанзе, как это проницательно описал Г. Бейтсон. Естественно предположить, что эмпатия, первоначально относившаяся к членам собственной группы, была перенесена, вместе со всем социальным поведением, на более широкие группы людей — племя, нацию и, наконец, теперь глобализуется на все человечество. Лоренц подчёркивает, что всевозможные поджигатели войны, пропагандирующие ненависть к другим народам, прежде всего стараются заглушить эмпатию, изображающую нам каждого отдельного представителя «чужого» народа как человеческое существо, родственное нам самим, — то есть, в нашей терминологии, они стараются «локализовать» нашу способность к эмпатии.
Современному человеку было бы почти невозможно подчиняться ограничениям племенной жизни: об этом свидетельствуют не только воспоминания европейцев, попавших в плен к индейцам или африканцам, но и то, что мы знаем о жизни греческих городов-государств. После исторического опыта XX века, когда пережитки племенного коллективизма использовались в политических целях, всякий «коллективизм» вызывает опасения; теперь моден крайний индивидуализм: почти забыто определение Аристотеля, назвавшего человека «общественным животным».
И если мы обнаруживаем те же правила, с незначительными изменениями, у «цивилизованных» людей нашего времени, причём можно проследить их на протяжении всей писаной истории человечества, то их инстинктивное происхождение можно считать доказанным фактом.
Наконец, многие современные законы регулируют отношения, не имеющие аналогов в племенной жизни, но можно полагать, что первоначальной, или хотя бы номинальной целью всех законов остаётся сохранение племени — а в нынешних условиях сохранение культуры.
Настоящий изобретатель получает ничтожную долю от эксплуатации своего изобретения: в нынешних Соединённых Штатах, в среднем, около 6 процентов, если он достаточно осторожен, чтобы не дать себя обокрасть.
Впрочем, ещё раньше, в XVIII веке, эту нехитрую тайну хитрых людей выдал бесстыдный насмешник Бомарше. Комедия об изворотливом Фигаро оканчивается водевилем, где на латинскую пошлость gaudeant bene nati (да возрадуются благородные) отвечают псевдолатинским каламбуром gaudeat bene nanti (да возрадуется ловкач).
Начну с некоторой уступки — объясню, в чём они правы; а потом выяснится, почему это не может убедить их менее учёных оппонентов.
В частности, мы унаследовали от наших предков отвращение к асоциальным паразитам. Это отвращение носит несомненно инстинктивный характер, а потому неустранимо. Оно и лежит в основе ощущения социальной несправедливости. В периоды благополучия и спокойного развития это ощущение кажется исчезнувшим или сильно ослабевшим, но во время общественных бедствий, в переходных, неустойчивых ситуациях оно выходит наружу, стимулируемое инстинктом самосохранения — с неодолимой силой подавленного, но самостоятельного и неустранимого инстинкта. Пренебрежение этим инстинктивным побуждением, предположение, будто от него можно отделаться выкладками и рассуждениями, представляет пагубную научную ошибку, потому что социология имеет дело не с потребляющими автоматами. Социология имеет дело с людьми.
Теперь мы займёмся вторым аспектом, который не сводится к изменению «объема» действия инстинкта, а представляет собой совершенно новое явление, не встречающееся в животном мире.
Что, однако, препятствует появлению внутри группы таких индивидов, у которых реакция защиты товарищей отсутствует? Мутации выпадения функций вполне вероятны и рано или поздно непременно происходят. И если они относятся к альтруистическому поведению, о котором шла речь, то для затронутого ими индивида они должны означать селекционное преимущество, если допустить, что защищать собратьев по виду опасно. Но тогда подобные «асоциальные элементы», паразитируя на социальном поведении своих ещё нормальных собратьев, рано или поздно должны были бы составить в таком сообществе большинство».
Мы вернёмся ещё к такому пониманию «асоциальности», а теперь проследим дальше, каким образом Лоренц ограничивает это понятие: «У нас, людей, нормальный член общества наделён весьма специфическими формами реакций, которыми он отвечает на асоциальное поведение. Оно «возмущает» нас, и самый кроткий из людей реагирует прямым нападением, увидев, что обижают ребёнка или насилуют женщину. Сравнительное исследование правовых структур в различных культурах свидетельствует о совпадении, доходящем до подробностей и не объяснимом из культурно-исторических связей. Как говорит Гёте, «никто уже не вспоминает о праве, что родится с нами». Но, конечно, вера в существование естественного права, независимого от законодательства той или иной культуры, с древнейших времён связывалась с представлением о сверхъестественном, непосредственно божественном происхождении этого права».
По-видимому, сходство «моральных правил» у всех племён было замечено ещё в глубокой древности; во всяком случае, римские юристы уже исходили из него при конструировании международного права. В Новое время первым, кто вернулся к этим представлениям, был датский теолог Николаус Хемминг (Nicolaus Hemming). В своей книге «Законы природы» (1562) он утверждает, что право произошло из инстинкта, с помощью разума — правда, с оговоркой: «если этот разум не омрачен грехом». В начале XVII века Гуго Гроций, основоположник правоведения Нового времени, полагал, что сходство всех правовых систем вытекает из инстинктивного стремления всех людей к общению и сотрудничеству, которое он называл appetitus socialis, и в котором нетрудно узнать то, что мы именуем социальным инстинктом. На этой отчётливо биологической основе Гроций строил систему «естественного права», предшествующего, по его мнению, всем существующим правовым системам и выражающего «природу человека» вообще. Он опубликовал свои мысли в 1625 году в Париже, в книге «Право войны и мира». В XVIII веке теория естественного права господствовала в мышлении правоведов; в XIX веке, в эпоху «гиперкритицизма», она была отброшена как «ненаучная»; и только этология, по-видимому, может её возродить. С другой стороны, проект Корнельского университета «Ядро правовых систем», на который ссылается профессор Занд в своём письме Лоренцу, подтвердил, что сходство правовых представлений во всех культурах, замеченное римскими юристами и Гроцием, есть доказуемый факт.
Но меня интересует здесь другая сторона дела. Если у нас есть инстинктивный механизм, «служащий для искоренения асоциальных паразитов», то каков объём «паразитического» поведения, стимулирующего этот механизм? Относится ли действие этого механизма только к преступлениям против личности?
В ывод из этого анализа состоит в том, что законы капиталистической конкуренции ставят под угрозу существование нашего вида, и что эта угроза всё время растёт.
Примечания»>31, но я считаю весьма вероятным, что наряду с жаждой обладания и более высокого популяционного ранга, или с тем и другим, наиболее важную роль здесь играет страх — страх отстать в беге наперегонки, страх разориться и обеднеть. Страх во всех видах является, безусловно, наиболее важным фактором, подрывающим здоровье современного человека, вызывающим у него повышенное артериальное давление, сморщенные почки, ранние инфаркты и другие столь же прекрасные переживания. Человек спешит, конечно, не только из алчности, никакая приманка не могла бы побудить его столь жестоко вредить самому себе; спешит он потому, что его что-то подгоняет, а подгонять его может только страх».
Индивид, не соблюдающий правил поведения, предусмотренных социальным инстинктом своего вида, не может занять в этой структуре надлежащего места, отвечающего его полу, возрасту и силе. По-видимому, он имеет низкий популяционный ранг 34, или вовсе изгоняется, что объясняет наличие «маргинальных» особей, отбившихся от стада. Группы, где разрушаются механизмы отторжения асоциальных элементов, вряд ли имеют шансы на выживание. Описанные этнографами племена, где повседневные отношения между семьями и индивидами подозрительны и враждебны, сохранились только на изолированных островах.
Как мы уже знаем, в процессе глобализации этой морали — который следует рассматривать как культурный, а не генетический процесс — люди постепенно приучаются относить эту мораль ко всем людям вообще, так что она оказывается общечеловеческой. В частности, любое явление асоциального паразитизма, о котором человек узнаёт, вызывает в нём реакцию протеста и стремление к устранению этого явления.Пробуждение весны | Спектакли
Современная постановка пьесы немецкого драматурга Франка Ведекинда – это крик тинейджеров о помощи. Крик через мессенджеры смартфонов и ноутбуков. Герои спектакля – подростки, которые столкнулись с типичными для своего возраста трудностями: отношения полов, табуирование сексуальности, проблема «отцов и детей», неприятие мира взрослых.
«Глобальная тема пьесы «Пробуждение весны» – противостояние природы и культуры, где под природой понимается все естественное, человеческие инстинкты и страсти, а под культурой – все, что создано искусственно, в том числе социальные надстройки, такие как законы и мораль. Сегодня аналогичный конфликт испытывают дети поколения Z. Они уже считают себя взрослыми и отказываются подчиняться общепринятым нормам. Они живут согласно своей природе без всякой рефлексии. Но, увы, их неведение и наивность, как и сотню лет назад, имеют печальные последствия», – говорит режиссер Маттео Спьяцци.
Спектакль «Пробуждение весны», который Новое Пространство Театра Наций выпустило совместно с Творческим объединением 9, стал первой постановкой Маттео Спьяцци в России.
Актер, режиссер, педагог, выпускник Академии драматического искусства (Удине, Италия), он специализируется на работе с комедией дель арте. Помимо родной Италии Спьяцци ставил в Украине, Белоруссии, Эстонии, Польше, Словении, Австрии, Эквадоре. В 2012, 2015, 2016 годах был участником театральной биеннале в Венеции. Давно мечтал поговорить со сцены с тинейджерами на их же языке.
«В начале XX века пьеса Ведекинда была запрещена цензурой. Рассуждать о сексуальности, смерти, суициде было не принято, – говорит Маттео, – этот текст всегда производил на людей громадное впечатление, но мы решили сделать его еще более современным. Драматургия нашего спектакля строится на виртуальных отношениях между подростками. В том числе между главной героиней Вендлой и ее матерью. Тинейджерам сейчас редко удается общаться с родителями напрямую, они решают вопросы через мессенджеры. Но телефон невозможно обнять, и это большая трагедия нашего времени. Тот разрыв, который был между Вендлой и ее мамой во времена Ведекинда, сегодня превратился в пропасть».
В сценографии спектакля присутствуют две структуры: земля, которая олицетворяет мягкую, податливую природу, и железный холодный куб – символ жесткого, несгибаемого общества. А также множество проекций и гаджетов. Зрители вовлечены в действо через собственные телефоны. С помощью соцсетей они проходят весь путь вместе с главными героями, выбирая, что им ближе: продолжить жизнь, неизменно взрослея, или умереть, оставшись подростком навсегда.
Стратегический партнер
Партнеры проекта
Человеческие инстинкты в рисунках по Юнгу и Фрейду — ЖЖ
Все мы знаем, что Фрейд был помешан на сексе.
По сути, он признавал только один инстинкт — сексуальный. На закате карьеры он начал осторожно говорить ещё и об инстинкте смерти, но это просто чтобы отбрыкаться от критиков. На самом деле он до последнего дня верил, что именно секс — это альфа и омега, начало и конец, и ВСЁ, чем мы занимаемся — густо замешано на эцсамом.
У этой теории есть и сторонники, и противники; в среде культурных людей, коими мы с вами являемся, принято относиться к ней скептически. Но согласитесь, иногда в башке мелькает мысль — «Блин, а вдруг Фрейд прав? Вдруг всё, что мы делаем — действительно всего лишь сублимация сексуального инстинкта? Есть ли хоть одно занятие, которое нельзя было бы истолковать в таком ключе?»
Сегодня вы узнаете ответ на этот вопрос благодаря Карлу Густаву Юнгу (и моим доходчивым рисункам).
Да, именно великий и неустрашимый Юнг бросил вызов Фрейду и доказал, что существуют и другие инстинкты — НЕЗАВИСИМЫЕ от сексуального. Какие же именно? Запоминайте, будете потом козырять в разговорах с друзьями.
Итак, существуют пять базовых человеческих инстинктов:
- Сексуальный инстинкт.
- Пищевой инстинкт.
- Инстинкт деятельности.
- Инстинкт рефлексии.
- Инстинкт творчества.
1. Сексуальный инстинкт.
Конечно же, Юнг не отрицал существования сексуального инстинкта, но относился к нему без свойственной Фрейду АЖИТАЦИИ. «Да, секс это хорошо, — писал Юнг в своем дневнике. — Я и сам с симпатичными пациентками не прочь замутить, чо уж. Но поверьте мне, не сексом единым жив хомо сапиенс, есть и другие, не менее мощные и непреодолимые человеческие влечения и побуждения».
2. Пищевой инстинкт.
Фрейд даже естественную потребность человека покушать объяснял подсознательным стремлением засунуть в рот какой-нибудь чужеродный предмет, символизирующий возбуждающую материнскую грудь, а то и ещё что похуже. Юнг был с этим абсолютно не согласен.
— Я тебя умоляю, Зигмунд, — говорил он Фрейду. — Неужели ты настолько равнодушен к еде, что не веришь в её привлекательность в чистом виде, без всяких там извращений? ты селёдку с картошечкой кушал когда-нибудь? селёдочку можно например лучком посыпать, а картофан — укропчиком, и маслица туда; не пробовал? ну тогда ясно всё с тобой.
3. Инстинкт деятельности.
А этот инстинкт, чтобы было понятнее, можно ещё назвать инстинктом неугомонности. Даже если человеку создать тепличные условия и удовлетворить ВСЕ его желания, он не сможет всю жизнь дремать на диване. Его будет тормошить и будоражить особый инстинкт — инстинкт деятельности. Классическими проявлениями этого инстинкта Юнг называл желание ИГРАТЬ и желание путешествовать.
Фрейд естественно с этим не соглашался и утверждал, что все мечтают играть исключительно на раздевание, а плавают по морям и забираются на горы только ради того, чтобы найти там нового партнера и оприходовать его от души.
4. Инстинкт рефлексии.
Юнг был убежден, что обдумывание своих поступков, стремление к самопознанию и интерес к философским вопросам — ни что иное как проявления человеческого инстинкта рефлексии. Фрейд же яростно это отрицал и говорил, что все люди рефлексируют исключительно на тему «как бы где потрахаться».
5. Инстинкт творчества.
Юнг свято верил в то, что мы с вами пишем стихи, рисуем картинки и лепим зверушек из пластилина не просто от переизбытка гормонов. «Творчество невозможно объяснить сублимацией полового влечения; побуждение творить — это независимый человеческий инстинкт», — говорил он Фрейду, но тот, естественно, не соглашался и продолжал гнуть свою сексуальную линию.
Юнг подчеркивал, что инстинкт творчества проявляется не только у художников и композиторов, а абсолютно у всех людей. Знаете, ЧТО творит каждый из нас? Свою жизнь, свою личность. Это — наше самое главное творческое произведение.
«Что может „создавать“ человек, если выясняется, что он не поэт? Если вы вообще ничего не можете создавать, то, возможно, вы можете создать самого себя» © — хорошо сказано, правда?
Ну вот, мы с вами наконец-то узнали, какие именно наши занятия являются проявлениями самостоятельных инстинктов и в своей основе к сексу НЕ имеют никакого отношения. Теперь можно кушать пироженки, читать Канта, ездить в Анталию и рисовать цветочки с чистой совестью, не мучаясь сомнениями «А вдруг я просто сублимирую?»
у людей не нашли ни одного инстинкта
Большинство сомнительных поступков люди привыкли объяснять инстинктами.
Есть ли основания для таких объяснений, читайте в материале.
СУХУМ, 18 мая — Sputnik. Как утверждают ученые, у человека таких жестких врожденных схем поведения, как у животных, нет. Наши действия — по большей части результат обучения и опыта, а не генетической программы, пишет РИА Новости.
Слепой инстинктКогда в гнезде пеночки или камышевки вылупляется кукушонок, он, как правило, совсем не похож на остальных птенцов ни по цвету, ни по размеру. Более того, уже на 14-й день жизни кукушонок почти в три раза больше приемных родителей, но они будто бы не видят этого и исправно скармливают подкидышу всю найденную пищу.
Мы с тобой одной крови: народы, внезапно оказавшиеся родственниками>>
Птицы и в самом деле ничего не замечают, кроме широко открытого желтого рта и птенцового позыва — крика, которым детеныш выпрашивает корм. Эти стимулы пробуждают в животных родительский инстинкт или, если говорить по-научному, запускают фиксированный комплекс действий. Птица всегда и везде будет действовать по единой и одобренной эволюцией схеме — кормить того, кто открыл рот.
«Инстинкт всегда генетически детерминирован, то есть он — врожденный. Для его развития не требуется дополнительного обучения, он одинаков у всех особей данного вида — то есть видотипичен. Инстинкт включает в себя потребность, ключевой стимул и фиксированный комплекс действия. Последний состоит из аппетентного поведения — поиска и приближения к объекту удовлетворения потребности — и консуматорного поведения — удовлетворения потребности (убийство добычи, совокупление и прочее). В соответствии с этим определением у человека и высших животных в таком классическом виде инстинктов не найти. В процессе эволюции у нас остался только один элемент инстинкта: врожденная потребность», — объясняет доцент кафедры высшей нервной деятельности и психофизиологии Санкт-Петербургского государственного университета, кандидат биологических наук Екатерина Виноградова.
Наука на пороге революции: ученые изобрели новый инструмент познания>>
Без подсказки не обойтисьВрожденные потребности есть у всех без исключения животных. Но удовлетворяют они их по-разному. Членистоногие и насекомые предпочитают полностью доверять своим инстинктам. Поэтому, например, если из норки дорожной осы (Pompilus plumbeus) вытащить парализованного укусом тарантула, предназначенного в пищу ее потомству, и положить рядом, то насекомое отправится на поиски нового живого паука, хотя и будет видеть лежащую невдалеке еду. Оса ничего не сможет сделать, потому что в ее инстинктивной программе действий этого не прописано.
Хромосома долголетия: почему женщины живут дольше мужчин>>
Но такая жесткая схема поведения начинает размываться уже у рыб. Исследования показали, что у них появляется некое представление о собственной индивидуальности, а инстинкты теряют свою идеальную точность. У птиц врожденным можно считать только диапазон научаемости. А у высших приматов и человека вместо четкой программы действий остается только указатель, в какую сторону надо двигаться.
«Боюсь, что границу, где именно инстинкты исчезают, провести нельзя. Эволюция — процесс непрерывный. «Жесткие» инстинкты или готовые универсальные программы в ходе эволюции начинают играть все меньшую роль. По мере развития центральной нервной системы большее значение приобретает обучение для адаптации к изменяющимся условиям. Организм становится более пластичным», — уточняет Екатерина Виноградова.
В результате мы имеем лишь потребности, а как их удовлетворить, можем узнать только у сородичей.
Рефлекс или инстинктВпрочем, у человека есть некоторые врожденные программы, без которых ему никак не выжить. Все младенцы могут по запаху найти материнскую грудь, открывают рот, если дотронуться до их губ, крепко хватают взрослого за палец. Однако, предупреждают ученые, такое поведение нельзя назвать инстинктивным, это врожденные безусловные рефлексы.
И большинство из них уже к годовалому возрасту исчезают. Дальше человеческое поведение формируется только через обучение и опыт.
Ученые рассказали, как гены влияют на долголетие людей>>
«Основное различие связано с тем, что безусловный рефлекс, независимо от потребности, реализуется всегда, когда раздражается рецептивное поле. Хочет ребенок есть или не хочет, но раздражение рецепторов губ вызывает сосательное движение, раздражение ладони — хватательное движение. Сколько бы раз подряд вы ни касались губ или ладони — десять, двадцать, сто — рефлекс будет реализовываться. А инстинкт «включается» на действие стимула только на фоне наличия потребности. Один раз роющая оса вырыла ямку, отложила яйца, принесла еду, запечатала норку и все, второй раз фиксированный комплекс действий не будет реализовываться. Кроме того, безусловный рефлекс значительно более простой по реализации по сравнению с инстинктами, не имеет аппетентной и консуматорной фазы. Это, кстати, приводит иногда к спорам, является ли поднятие бровей при приветствии хорошего знакомого инстинктом», — подчеркивает Виноградова.
Действительно, дискуссии по поводу единственного официально зарегистрированного человеческого инстинкта не утихают уже несколько десятков лет. Австрийский биолог Иренеус Эйбл-Эйбесфельдт показал, что все люди в любой точке земного шара при встрече симпатичного им человека, непроизвольно приподнимают брови. Это длится всего одну шестую секунды, но так делают все. Даже слепые от рождения — они реагируют на приятный голос.
А вот относительно гипотезы Стивена Пинкера, что видовой инстинкт Homo sapiens — это язык, позиция специалистов однозначна.
«Последователи Ноама Хомского (а Пинкер к ним относится. — ред.) — не биологи, не этологи, а филологи. Поэтому они придают термину «инстинкт» свой смысл. Все упирается в дефиниции. Определение, данное биологами, четкое: инстинкт не требует дополнительного обучения. Поэтому язык никак не может быть инстинктом. Видовая особенность — это лишь способность к овладению языком, но овладение языком — результат обучения», — полагает исследователь.
Стадное чувство – Наука – Коммерсантъ
В 1909 году в журнале Sociological Review была опубликована вторая, заключительная часть его работы «Стадный инстинкт и его влияние на психологию цивилизованного человека». Более подробно Троттер рассмотрел свою концепцию социальной стадности человека в книге «Инстинкты стада во время войны и мира», написанной им в 1916 году в разгар Первой мировой войны.
В книге Троттер считал, что искать причины и производные стадного инстинкта бессмысленно, так как он первичен и неразрешим. К первичным, основным инстинктам он относил инстинкты самосохранения, питания, половой и стадный. Первые три, по Троттеру, примитивны и сопровождаются чувством удовлетворения в случае успешной реализации. Стадный же инстинкт, как пишет Троттер, вызывает «очевидную обязанность действовать наоборот»: человек готов не заботиться о самосохранении, испытывать недостаток в пище и проявлять стойкость к плотским порывам, подчиняясь иному императиву. Проще говоря, в толпе человек подчиняется инстинкту, который может противоречить его личной выгоде.
Волки, овцы и пчелы
В своей книге Троттер попытался объяснить с точки зрения психологии неразумное поведение масс, которое привело к грандиозной бойне на полях сражений мировой войны. Для этого он выдвинул «психологическую гипотезу в объяснение особенностей немецкого национального характера, проявляющихся в настоящее время». По Троттеру, стадный инстинкт проявляется в трех различных видах: агрессивном, защитном и социализированном, примером которых в природе служат соответственно волк, овца и пчела.
«Изучая ум Англии в духе биологического психолога, необходимо иметь в виду общество пчелы точно так же, как при изучении немецкого ума необходимо было иметь в виду общество волка»,— пишет Троттер. По его мнению, стадный инстинкт в британском «социализированном стаде» (socialized herd) пошел по пути пчелиного улья, где каждая особь вносит свой вклад в дело общего выживания. В Германии он выражается в агрессивной форме, представленной в природе стаей волков и отарой овец.
Его книга «The Instincts of the Herd in Peace and War» доступна на английском языке в интернете, любой может ее прочитать, там еще много интересного в том же духе. Но интереснее другое: как быстро, будучи еще новорожденной, новая наука социальная психология нашла себе применение в политике и идеологии, потеснив оттуда социал-дарвинизм с его грубым и прямолинейным постулатом о выживании сильнейшего.
Размножение инстинктов
Инстинкты в науке о психологии человека появились в XVIII веке в работах французских энциклопедистов и были позаимствованы ими из биологии. Ламарк в начале XIX века окончательно сформулировал понятие инстинкта у животных «как наклонность, вызываемую ощущениями на основе возникших в силу их потребностей и понуждающую к выполнению действий без всякого участия мысли, без всякого участия воли».
Поначалу переносить на человека действия, выполняемые без всякого участия мысли и воли, требовало от ученого известной смелости. Но после Дарвина ситуация стала зеркальной. Сам великий Дарвин писал, что инстинкты появились в результате эволюции, а кто был венцом эволюции по Дарвину? Вот именно человек разумный им и был, и отрицать теперь инстинктивное поведение у человека ученому было рискованно.
Дальше больше, если раньше инстинкты существовали только в теории и все доказательства их реальности были косвенными, то Иван Павлов экспериментально доказал их существование, правда, называя их «сложными безусловными рефлексами». Потребовалось полвека, чтобы ученые снова начали сомневаться в существовании человеческих действий «без всякого участия мысли, без всякого участия воли». А пока психологи только пытались отделить наследуемые элементы поведения от приобретенных в раннем детстве.
У разных ученых выходило разное число таких наследуемых инстинктов. Американский психиатр Абрахам Брилл считал, что «все в жизни может быть сведено к двум фундаментальным инстинктам: голода и любви; они правят миром». У британского нейрохирурга Уилфрида Троттера, как мы видели, их четыре. У его соотечественника физиолога Уильяма Макдугалла, автора первого учебника по социальной психологии, сначала их было семь, потом (по мере переиздания учебника) стало 11, а затем 18. У других ученых их насчитывалось 20, 30, 40 и более.
Ученые просто подбирали соответствующий инстинкт у животного к каждой разновидности деятельности человека или общественному институту. Например, считали, что экономические отношения выросли из инстинкта питания, семья построена на рационализированном половом инстинкте, война имеет под собой основание в виде инстинкта борьбы, государство базируется на инстинктах стадности и страха. Их обзор можно прочитать в работах профессора Санкт-Петербургского университета Дмитрия Горбатова. Продолжая этот ряд, нетрудно подобрать инстинкты для любого явления в жизни: от участия в движении зеленых до нетрадиционной ориентации.
В СССР инстинктов нет
По сравнению с прочими стадный инстинкт пользовался особым вниманием в российской психологической школе, которая в этом плане даже лидировала на рубеже XIX и XX веков. В российском обществе зрело нехорошее предчувствие, и оно не обмануло: в ближайшем будущем стране пришлось пережить три войны, две революции и всеобщую смуту. Сама жизнь требовала ответов на вопросы: как толпа влияет на личность, а личность на толпу? Обязательна ли для толпы склонность к преступлению? Как не стать ее жертвой? Можно ли управлять толпой?
Теоретик народничества Николай Михайловский рассматривал толпу как «податливую массу, готовую идти “за героем” куда бы то ни было и томительно и напряженно переминающуюся с ноги на ногу в ожидании его появления». При этом роль «героя» отводилась ситуативному лидеру — тому, кто увлекает примером, первым «ломает лед», делая один шаг, которого невольно ожидают другие, чтобы слепо последовать за ним. Этот герой вовсе не «великий человек», напротив, самый обыкновенный «человек толпы», и потому в нем сконцентрированы ее силы, чувства, инстинкты, желания. Гипнотическая модель коммуникации в толпе, разработанная Михайловским, оказалась достаточно перспективной. В западной социальной психологии она получила развитие в виде «медленно распространяющегося психологического контагия», который предшествует вспышкам коллективной ярости.
Профессор уголовного права Владимир Случевский сформулировал концепцию «звериногоначала» как объяснение, почемучеловек способен меняться в толпе вплоть до забвения нравственных ориентиров. «Кто только в мыслях своих… не совершал тяжких преступлений или по крайней мере не желал наступления таких событий, для осуществления которых он никогда не решился бы приложить руку!» — писал он. В толпе это свойство по ничтожным поводам приводит к крайней жестокости и разрушительной деятельности. В западной психологии масс аналогичные идеи развивал социолог и криминолог Спицион Сигеле, считавший толпу «субстратом, в котором микроб зла развивается очень легко, тогда как микроб добра умирает почти всегда, не найдя подходящих условий жизни».
Зоолог Владимир Вагнер предлагал более простые и материалистические причины поведения толпы. По его теории физическое воздействие одних особей на других, выражающееся в касаниях и столкновениях, движениях перед глазами, шуме при перемещениях, трансформируется в нервное возбуждение у человека в толпе. Это возбуждение, в свою очередь, благодаря стадному инстинкту, предполагающему подражание особям, первым отреагировавшим на критическое изменение ситуации, ведет к непредсказуемому поведению толпы.
Понятно, что в Советском Союзе подобные теории не могли прижиться и развиваться. В 1976 году профессор МГУ имени М. В. Ломоносова Петр Гальперин писал: «Вопрос в том, совместимы ли инстинкты с общественной организацией жизни людей, с общественной природой человека, с нравственной оценкой поведения и ответственностью за поступки. И суть дела заключается в том, что они несовместимы».
Ученых, желающих это опровергнуть, в советской психологической науке не нашлось, вероятно, у них срабатывал другой основной инстинкт — самосохранения.
Пастухи виртуального стада
За сто с лишним лет наука о стадном рефлексе многое пережила. В 1920–1930-х годах, когда в моду вошел бихевиоризм, она едва не закончилась, но возродилась снова с появлением этологии. Впрочем, опасаться, что она выйдет когда-нибудь из моды и будет оттеснена на обочину социальной психологии, не приходится. Уж больно соблазнительно выглядит возможность управления стадным рефлексом для политики и торговли.
Вторая из областей применения знаний о стадном рефлексе — на рынках товаров и услуг — начала бурно развиваться в послевоенные годы. Правда, применительно к политике и торговле на сегодня в психологии стадного рефлекса особых прорывов не наблюдается, хотя психологи вовсю стараются. Вроде уже изучены все частные механизмы поведения толпы и человека в ней, но это не приближает к пониманию происходящего с ними.
Максимум, что политтехнологи и маркетологи могут сейчас добиться на практике,— это сформировать у потребителя кратковременный условный рефлекс слюнотечения на тот или иной товар или того или иного кандидата на выборах, как в опытах Павлова. Или, напротив, рефлекторное отторжение первого и второго, как в других опытах того же Павлова. Тонкая настройка троттеровского socialized herd пока не получается, людское стадо не в теории, а в его плотской ипостаси по-прежнему остается для науки чем-то вроде мыслящего студня Соляриса из фантастического романа Станислава Лема, который в ответ на любую попытку изучить его извлекает из подсознания ученого фантомы и предлагает изучать их.
Более перспективны исследования появившихся с недавних пор в интернете виртуального стада. Здесь успехи их управлением более впечатляющие, и, возможно, именно здесь социальная психология найдет универсальный алгоритм управления стадным инстинктом.
Сергей Петухов
Как заставить человеческие инстинкты послужить дизайнерам
Несколько лет назад сотрудник Ульмского университета Хайнрик Вальтер при содействии DaimlerChrysler изучал отношение потребителей к роскошным машинам. Находящимся в камере томографа людям демонстрировались изображения дорогих спортивных авто различных марок. В это же время ученый следил за активностью центров удовольствия подопытных.
Большая часть результатов эксперимента оказалась довольно предсказуемой: чем дороже был автомобиль на картинке, тем больше эмоций он вызывал. Но были и неожиданности. Во время просмотров в мозге подопытных просыпались зоны, обычно отвечающие за восприятие лиц и эмоций. Неожиданный эффект был задокументирован и благополучно забыт. До недавнего времени никто не обращал на него особого внимания. И, как выяснилось, совершенно напрасно. В своем новом исследовании* директор Института городской этологии Людвига Больцмана Карл Граммер и его коллеги показали, что иррациональной склонности человека наделять машины эмоциями можно найти вполне рациональное применение.
ГЛАЗА В ГЛАЗА
«Свидетельства того, что люди подсознательно ищут лица в элементах дизайна автомобилей, существовали и до нашей работы, — рассказывает Соня Виндхагер, соавтор Карла Граммера. — Но эту человеческую особенность еще никто не пытался изучать глубоко». Для того чтобы заполнить существующие пробелы, исследователи собрали большую группу добровольцев, которым предстояло оценивать автомобили c самых необычных сторон. Специально для импровизированного жюри Граммером и его коллегами были заготовлены точные компьютерные макеты автомобилей, доступных на рынке в течение последних нескольких лет. К выбору моделей для своего исследования Граммер и его коллеги подошли с большой фантазией. Ученые вынесли на суд своих подопытных изделия самых разных производителей и ценовых категорий, от демократичных семейных авто до роскошных представительских машин. Все модели были выкрашены учеными в один и тот же нейтральный серебристый цвет и демонстрировались участникам эксперимента в одном ракурсе — строго анфас.
Приглашенным Граммером добровольцам не удалось отделаться от ученых обычными для исследований в области дизайна оценками привлекательности. Исследователи поставили перед участниками эксперимента нестандартную задачу. Разглядывая изображения автомобилей, подопытные Граммера должны были приписать бездушным машинам человеческие характеристики, заполнив для этого специальные анкеты. Добровольцам предстояло описать отражающиеся на «лицах» автомобилей эмоции, а также установить «возраст» и «пол» представленных средств передвижения.
Необычное задание не смутило участников эксперимента. Большинство выставленных ими оценок хорошо согласовывались между собой. Изображения одних и тех же автомобилей вызывали у подопытных общие ассоциации. Смоделированные Граммером машины печалились и смеялись, испытывали ужас и даже угрожали.
Внимательно изучив результаты опроса, исследователи отобрали из множества характеристик те, в которых сходилось большинство респондентов. Эти оценки, как правило, были связаны с восприятием автомобиля как представляющего опасность или, наоборот, безобидного существа. В одних вариантах дизайна подопытные Граммера отчетливо различали гнев и угрозу, в то время как другие казались им спокойными и дружелюбными. Используя полученные оценки, ученые рассчитали для каждой из представленных машин показатели агрессивности.
Хотя первые места рейтинга «агрессоров» возглавили дорогие представительские автомобили, цена модели и престиж бренда далеко не всегда влияли на оценки участников эксперимента. Так, семейные Citroen C4 и Fiat Stilo не только наступали на пятки BMW третьей серии, но и умудрились оставить позади совсем не дешевый Lexus GS. На другом конце шкалы автомобильных характеров расположилась новая версия VW Beetle, которую большинство подопытных Граммера наделяли добрым и отзывчивым «лицом».
Для того чтобы разобраться в том, какие черты в облике автомобилей больше всего влияли на представления участников эксперимента, Граммер снабдил своих подопытных карандашами и попросил отметить на изображениях те детали, из которых складывались «лица». В воображении участников эксперимента автомобильные фары превращались в глаза, а решетка воздухозаборника становилась ртом. На рисунках нашлось место и для более мелких деталей.
Используя полученные эскизы, ученые определили для своих макетов набор ключевых точек, полностью описывающих «мимику» автомобилей. Компьютерная модель позволила Граммеру соотнести воспринимаемую участниками исследования агрессивность машины с особенностями ее дизайна.
К удивлению ученых, обнаруженные закономерности совершенно не отличались от хорошо описанных подсознательных реакций людей на настоящие человеческие лица. Ощущение угрозы и силы создавали искривленная линия низко расположенного «рта» и особым образом посаженные «глаза». Пропорции обращенных в сторону наблюдателя «агрессивных» автомобилей примерно соответствовали чертам лица взрослого человека. Чем «злее», по мнению участников эксперимента, выглядел автомобиль, тем сильнее грубели его черты. Модели «поспокойнее» напоминали детей, чему способствовали круглые «глаза» и большие «щеки».
ГРУБЫЙ ШАРМ
Граммеру и его коллегам удалось сделать еще одну интересную находку. Личные предпочтения участников исследования в отношении автомобилей также определялись кроющейся в их дизайне угрозой. И мужчины, и, что самое удивительное, женщины из числа добровольцев предпочитали грубую силу мягкости и инфантильности.
Соня Виндхагер, однако, считает, что такое поведение вполне закономерно и легко объяснимо с точки зрения человеческой психологии. «Люди относятся к машинам как к чему-то одушевленному, часто тесно ассоциируют их с собой и используют в качестве средства для самовыражения. Вы никогда не увидите ничего подобного по отношению к бытовой технике, сколь бы дорогой она ни была, — говорит ученый. — Этому способствует наша склонность подсознательно распознавать в облике автомобилей человеческие черты». С такой позиции тяга участников исследования к агрессивному дизайну становится вполне понятной: никому не хочется выглядеть слабым.
Угрожающий внешний вид машины не только тешит самолюбие автолюбителя. «Я давно заметила за собой, что при появлении в зеркале заднего вида агрессивно выглядящего автомобиля у меня возникает стойкое желание освободить ряд, — признается Виндхагер. — Дизайн машины вполне может влиять на поведение людей, находящихся с ней рядом. Просто представьте, что на улице у вас потребовал освободить дорогу крепкий мужчина. Изменится ли ваше поведение, если то же самое попробует проделать ребенок?»
Результаты, полученные Граммером и его коллегами, представляют не только академический интерес. «Учитывая то, в какие суммы обходится разработка новых прототипов, наш подход безусловно полезен как источник дополнительной информации о возможной реакции потребителей на тот или иной вариант дизайна, — рассуждает Трулс Торстенсен, еще один соавтор Граммера и владелец компании EFS Consulting, финансировавшей исследование. — Хотя мы старались особо не афишировать нашу работу до выхода публикации, к нам уже обращались представители одного автоконцерна с предложением выкупить все результаты».
Однако, несмотря на интерес к дизайну «с человеческим лицом», свои разработки ученые продавать не стали. Торстенсену оказалось значительно интереснее работать самому. Вместе с Граммером они продолжают исследования. На этот раз с методами ученых близко познакомились жители Эфиопии. Выбор столь экзотического места для новых экспериментов объясняется просто. «Мы присмотрели небольшой город, жители которого передвигаются на старых пикапах, непонятно когда и кем произведенных, — объясняет Торстенсен. — У этих людей отсутствует всякое представление о марках автомобилей и их имидже. Это позволит получить объективные результаты».
Задние колеса больше передних, вдоль переднего бампера — противотуманные фары, похожие на оскаленные зубы хищного животного, стекла стильно тонированы.
Джей Бонансинга
Черная Мария* Windhager S., Thorstensen T., Grammer K. et al. Face to face: The perception of automotive designs. Human Nature. DOI 10.1007/s12110-008-9047-z. 2008.
Современные люди сохраняют инстинкты выживания пещерного человека
Как и охотники-собиратели в джунглях, современные люди по-прежнему являются экспертами в обнаружении хищников и добычи, несмотря на безопасные пригороды развитых стран и образ жизни в помещениях, говорится в новом исследовании.
Исследование, опубликованное в Интернете на этой неделе в журнале Proceedings of the National Academy of Sciences , показывает, что сегодня люди запрограммированы уделять внимание другим людям и животным гораздо больше, чем неживым существам, даже если они неодушевлены. являются основными опасностями для современных, урбанизированных людей.
Исследователи говорят, что это открытие подтверждает идею о том, что естественный отбор сформировал в мозгу наших предков механизмы, которые были специализированы для того, чтобы обращать внимание на людей и других животных. Затем эти адаптивные черты передались нам.
«Мы предполагаем, что естественный отбор требует много времени, чтобы построить что-либо заново, и поэтому это осталось от нашего прошлого», — сказала член исследовательской группы Леда Космидес, эволюционный психолог из Калифорнийского университета в Санта-Барбаре (UCSB). ).
Глаза предков
Погруженные в богатую биотическую среду, наши предки должны были следить как за людьми, так и за животными. Хищники и жертвы принимали самые разные формы — львы, тигры и медведи — и они часто менялись, поэтому постоянное наблюдение было критическим.
Хотя с тех пор окружающая среда изменилась: появились высотки на месте, где когда-то пустили корни леса и избалованные домашние животные заняли место преследующих зверей, но наше инстинктивное внимание не последовало этому примеру.
«Такая внезапная предвзятость внимания к животным — своего рода рудиментарное поведение», — сказал член исследовательской группы Джошуа Нью из Лаборатории восприятия и познания Йельского университета.
В ходе исследования группы студентов из UCSB смотрели изображения, отображаемые на мониторах компьютеров. Мигающие изображения чередовались между парами различных сцен на открытом воздухе, причем первое изображение показывало одну сцену, а следующее — альтернативную версию этой сцены с одним изменением. Каждый раз участники указывали, заметили ли они изменение.
Фотографии включали одушевленные категории, такие как люди и другие животные, а также неодушевленные предметы, такие как растения, артефакты, которыми можно манипулировать (степлер или тачка), и фиксированные артефакты, такие как ориентиры (ветряная мельница или дом).
Современные охотники-собиратели
В целом испытуемые быстрее и точнее обнаруживали изменения, затрагивающие всех животных, по сравнению с неодушевленными предметами. Они правильно обнаружили почти 90 процентов изменений «живых» целей по сравнению с 66 процентами для неодушевленных объектов.
В частности, ученики замечали изменения в сценах со слонами и людьми в 100% случаев, тогда как у них было чуть более 75% результатов для фотографий с бункером и 67% для фотографий с кофейной кружкой.
Хотя мы с большей вероятностью встретим смерть на внедорожнике, чем на заряжающемся антилопе гну, результаты показали, что субъекты медленнее и менее успешно обнаруживают изменения в транспортных средствах, чем в животных.
Исследователи сравнивают нашу предвзятость к животным с аппендиксом, органом, присутствующим у современных людей, потому что он был полезен для наших предков, но теперь бесполезен.
Эти результаты имеют значение для фобий и других форм поведения, которые предполагают сосредоточение внимания на определенных категориях объектов по сравнению с другими.
«У людей развиваются фобии в отношении пауков, змей и вещей, которые представляли угрозу для предков. Очень редко кто-то боится автомобилей или электрических розеток», — сказал Нью LiveScience . «По статистике они представляют для нас гораздо большую угрозу, чем тигр. Это делает его интересным примером того, почему тигры по-прежнему привлекают внимание.»
Инстинкт сострадания | Великое благо
Люди эгоистичны. Так легко сказать. То же самое и со многими последующими утверждениями. Жадность это хорошо. Альтруизм — это иллюзия. Сотрудничество для лохов. Конкуренция естественна, война неизбежна. Плохое в человеческой природе сильнее хорошего.
Подобные утверждения отражают вековые представления об эмоциях.На протяжении тысячелетий мы считали эмоции источником иррациональности, подлости и греха. Идея семи смертных грехов воспринимает наши разрушительные страсти как должное. Платон сравнивал человеческую душу с колесницей: интеллект — возница, а эмоции — лошади. Жизнь — это постоянная борьба за то, чтобы держать эмоции под контролем.
© Джонатан ПейнДаже к состраданию, заботе, которую мы испытываем о благополучии другого существа, относятся с явной насмешкой.Кант видел в этом слабое и ошибочное чувство: «Такая доброжелательность называется мягкосердечием, и она вообще не должна встречаться среди людей», — сказал он о сострадании. Многие задаются вопросом, существует ли вообще истинное сострадание или оно мотивировано личными интересами.
Рекламное объявление ИксMeet the Greater Good Toolkit
От GGSC на вашу книжную полку: 30 научно обоснованных инструментов для благополучия.
Недавние исследования сострадания убедительно приводят аргументы в пользу другого взгляда на человеческую природу, отвергающего превосходство личного интереса.Эти исследования подтверждают взгляд на эмоции как на рациональные, функциональные и адаптивные — взгляд, берущий свое начало в Дарвиновском «Выражении эмоций в человеке и животных». Это исследование предполагает, что сострадание и доброжелательность — это развитая часть человеческой природы, укорененная в нашем мозгу и биологии и готовая к развитию для общего блага.
Биологическая основа сострадания
Сначала рассмотрим недавнее исследование биологической основы сострадания. Если такая основа существует, мы должны быть, так сказать, настроены на то, чтобы отвечать другим нуждающимся.Недавние данные убедительно подтверждают эту точку зрения. Психолог из Висконсинского университета Джек Нитшке в ходе эксперимента обнаружил, что, когда матери смотрели на фотографии своих младенцев, они не только сообщали, что испытывали большую сострадательную любовь, чем когда видели других младенцев; они также продемонстрировали уникальную активность в области своего мозга, связанной с положительными эмоциями. Открытие Нитшке предполагает, что эта область мозга настроена на первый объект нашего сострадания — на наше потомство.
Но этот инстинкт сострадания не ограничивается родительским мозгом.В другом наборе исследований Джошуа Грин и Джонатан Коэн из Принстонского университета обнаружили, что, когда испытуемые задумывались о причинении вреда другим, в их мозгу загоралась аналогичная сеть областей. Наши дети и жертвы насилия — два очень разных субъекта, но их объединяют схожие неврологические реакции, которые они вызывают. Эта последовательность убедительно свидетельствует о том, что сострадание — это не просто непостоянная или иррациональная эмоция, а скорее врожденная человеческая реакция, заложенная в складки нашего мозга.
В другом исследовании нейробиологов из Университета Эмори Джеймса Риллинга и Грегори Бернса участникам была предоставлена возможность помочь кому-то еще, пока их мозговая активность регистрировалась. Помощь другим вызывает активность хвостатого ядра и передней поясной извилины — частей мозга, которые включаются, когда люди получают вознаграждение или испытывают удовольствие. Это довольно примечательное открытие: помощь другим приносит то же удовольствие, которое мы получаем от удовлетворения личных желаний.
Таким образом, мозг, кажется, настроен на то, чтобы реагировать на страдания других — действительно, он заставляет нас чувствовать себя хорошо, когда мы можем облегчить эти страдания.Но предполагают ли другие части тела биологическую основу для сострадания?
Вроде да. Возьмите непрочную ассоциацию желез, органов, сердечно-сосудистой и дыхательной систем, известную как вегетативная нервная система (ВНС). ВНС играет первостепенную роль в регулировании нашего кровотока и паттернов дыхания для различных видов действий. Например, когда мы чувствуем угрозу, наше сердце и частота дыхания обычно учащаются, готовя нас либо противостоять угрозе, либо бежать от нее — так называемая реакция «бей или беги».Каков профиль сострадания в ANS? Оказывается, когда маленькие дети и взрослые испытывают сострадание к другим, эта эмоция отражается в очень реальных физиологических изменениях: их пульс снижается по сравнению с исходным уровнем, что подготавливает их не к драке или бегству, а к приближению и утешению.
Еще есть окситоцин, гормон, который проникает в кровоток. Исследования, проведенные на маленьких, коренастых грызунах, известных как степные полевки, показывают, что окситоцин способствует долгосрочным связям и обязательствам, а также способствует заботе о потомстве, лежащей в основе сострадания.Это может быть причиной того непреодолимого чувства тепла и связи, которое мы испытываем к нашим детям или близким. Действительно, кормление грудью и массаж повышают уровень окситоцина в крови (как и употребление шоколада). В некоторых недавних исследованиях, которые я провел, мы обнаружили, что, когда люди проявляют поведение, связанное с сострадательной любовью — теплые улыбки, дружеские жесты рук, утвердительный наклон вперед, — их тела производят больше окситоцина. Это говорит о том, что сострадание может быть самовоспроизводящимся: сострадание вызывает химическую реакцию в теле, которая побуждает нас быть еще более сострадательными.
Знаки сострадания
Согласно теории эволюции, если сострадание действительно жизненно важно для выживания человека, оно проявится через невербальные сигналы. Такие сигналы будут выполнять множество адаптивных функций. Что наиболее важно, отчетливый сигнал сострадания успокаивал бы других, попавших в беду, позволял бы людям определять добродушных людей, с которыми они хотели бы иметь долгосрочные отношения, и помогал бы наладить связи между незнакомцами и друзьями.
Исследование, проведенное Нэнси Айзенберг, возможно, мировым экспертом по развитию сострадания у детей, показало, что есть особое выражение сочувствия на лице, которое характеризуется косыми бровями и озабоченным взглядом.Когда кто-то показывает такое выражение лица, он с большей вероятностью поможет другим. В моей работе был рассмотрен еще один невербальный сигнал: прикосновение.
Предыдущие исследования уже задокументировали важные функции прикосновения. Приматы, такие как человекообразные обезьяны, часами в день ухаживают друг за другом, даже если в их физическом окружении нет вшей. Они используют уход, чтобы разрешать конфликты, вознаграждать за щедрость друг друга и создавать союзы. Кожа человека имеет особые рецепторы, которые преобразуют паттерны тактильной стимуляции — материнские ласки или похлопывания друга по спине — в неизгладимые ощущения, столь же продолжительные, как запахи детства.Определенные прикосновения могут вызвать выброс окситоцина, приносящий чувство тепла и удовольствия. Обращение с заброшенными крысятами может обратить вспять последствия их предыдущей социальной изоляции, вплоть до укрепления их иммунной системы.
Моя работа заключалась в том, чтобы впервые задокументировать, можно ли передать сострадание через прикосновение. Такой вывод будет иметь несколько важных последствий. Это покажет, что мы можем передать эту положительную эмоцию невербальными проявлениями, тогда как предыдущие исследования в основном документировали невербальное выражение отрицательных эмоций, таких как гнев и страх.Это открытие также прольет свет на социальные функции сострадания — как люди могут полагаться на прикосновения, чтобы успокаивать, вознаграждать и укреплять связь в повседневной жизни.
В моем эксперименте я поместил двух незнакомцев в комнату, где они были разделены перегородкой. Они не могли видеть друг друга, но могли связаться друг с другом через дыру. Один человек несколько раз коснулся предплечья другого, каждый раз пытаясь передать одну из 12 эмоций, включая любовь, благодарность и сострадание. После каждого прикосновения человек, которого коснулся, должен был описать эмоцию, которую, по его мнению, передает прикосновение.
Представьте себя в этом эксперименте. Как вы думаете, вы могли бы поступить? Примечательно, что в этих экспериментах люди достоверно определяли сострадание, а также любовь и десять других эмоций по прикосновениям к предплечью. Это убедительно свидетельствует о том, что сострадание — это развитая часть человеческой натуры, то, что мы универсально способны выразить и понять.
Мотивирующий альтруизм
Чувствовать сострадание — это одно; действовать по нему — другое. Мы все еще должны ответить на жизненно важный вопрос: способствует ли сострадание альтруистическому поведению? В одном из важных исследований Дэниел Бэтсон убедительно доказал, что это так.Согласно Бэтсону, когда мы сталкиваемся с людьми, которые нуждаются или страдают, мы часто представляем себе, каков их опыт. Это великая веха в развитии — взглянуть на точку зрения другого человека. Это не только одна из самых человеческих способностей; это один из наиболее важных аспектов нашей способности выносить моральные суждения и выполнять общественный договор. Когда мы принимаем точку зрения другого человека, мы испытываем эмпатическое состояние озабоченности и стремимся удовлетворить потребности этого человека и повысить его благосостояние, иногда даже за свой счет.
В серии убедительных исследований Бэтсон подверг участников страданиям другого человека. Затем он попросил некоторых участников представить себе боль этого человека, но позволил этим участникам действовать корыстно, например, отказавшись от эксперимента.
В рамках этой серии в одном исследовании участники наблюдали, как другой человек получает шок, когда он не справляется с заданием на память. Затем их попросили принять электрошок от имени участника, который, как им сказали, в детстве перенес шоковую травму.Те участники, которые сообщили, что они чувствовали сострадание к другому человеку, добровольно вызвались подвергнуть этого человека нескольким ударам электрошока, даже когда они были свободны выйти из эксперимента.
В другом эксперименте Бэтсон и его коллеги исследовали, могут ли люди, испытывающие сострадание, помочь кому-то в беде, даже если их действия были полностью анонимными. В этом исследовании участницы обменивались письменными заметками с другим человеком, который быстро выразил чувство одиночества и заинтересованность в проведении времени с участником.Те участники, которые испытывали сострадание, добровольно вызвались проводить много времени с другим человеком, даже если никто другой не узнает об их добром поступке.
В совокупности наши доказательства позволяют предположить следующее. Сострадание глубоко укоренилось в человеческой природе; он имеет биологическую основу в мозгу и теле. Люди могут выражать сострадание с помощью мимики и прикосновений, и эти проявления сострадания могут служить жизненно важным социальным функциям, убедительно подтверждая эволюционную основу сострадания.А когда переживается, сострадание преодолевает эгоистичные заботы и мотивирует альтруистическое поведение.
Развитие сострадания
Таким образом, мы можем видеть огромную человеческую склонность к состраданию и влияние сострадания на поведение. Но можем ли мы на самом деле развивать сострадание или все это определяется нашими генами?
Недавние нейробиологические исследования показывают, что положительные эмоции менее наследуются, то есть меньше определяются нашей ДНК, чем отрицательные эмоции.Другие исследования показывают, что структуры мозга, участвующие в положительных эмоциях, таких как сострадание, более «пластичны» — подвержены изменениям, вызванным воздействием окружающей среды. Таким образом, мы можем думать о сострадании как о биологическом навыке или добродетели, но не как о том, что у нас есть или нет. Напротив, это черта, которую мы можем развить в соответствующем контексте. Как может выглядеть этот контекст? Для детей мы узнаем некоторые ответы.
Некоторые исследователи наблюдали за группой детей, когда они росли, в поисках динамики семьи, которая могла бы сделать детей более чуткими, сострадательными или склонными помогать другим.Это исследование указывает на несколько ключевых факторов.
Во-первых, согласно исследованиям Эверетта Уотерса, Джудит Виппман и Алана Сроуфа, дети, надежно привязанные к своим родителям, по сравнению с ненадежно привязанными детьми, как правило, симпатизируют своим сверстникам уже в возрасте трех с половиной лет. Напротив, исследователи Мэри Мэйн и Кэрол Джордж обнаружили, что жестокие родители, прибегающие к физическому насилию, имеют менее чутких детей.
Психологи, занимающиеся развитием, также интересовались сравнением двух конкретных стилей воспитания.Родители, которые полагаются на индукцию, вовлекают своих детей в рассуждения, когда они причинили вред, побуждая их задуматься о последствиях своих действий и о том, как эти действия причинили вред другим. Родители, которые полагаются на утверждение власти, просто заявляют, что правильно, а что неправильно, и чаще прибегают к физическому наказанию или сильным эмоциональным реакциям гнева. Нэнси Айзенберг, Ричард Фабес и Мартин Хоффман обнаружили, что родители, использующие индукцию и рассуждение, воспитывают детей, которые лучше приспособлены и с большей вероятностью будут помогать своим сверстникам.Этот стиль воспитания, кажется, воспитывает основные инструменты сострадания: признание чужих страданий и желание исправить это страдание.
Родители также могут научить состраданию своим примером. Важное исследование альтруизма, проведенное Перлом и Сэмюэлем Олинером, показало, что дети, у которых есть сострадательные родители, как правило, более альтруистичны. В исследовании Олинеров немцев, которые помогали спасать евреев во время нацистского холокоста, одним из самых убедительных факторов, способных предсказать это вдохновляющее поведение, была личная память о взрослении в семье, в которой приоритетом были сострадание и альтруизм.
Более сострадательный мир
Человеческие сообщества настолько здоровы, насколько наши представления о человеческой природе. Долгое время считалось, что эгоизм, жадность и состязательность лежат в основе человеческого поведения и являются продуктами нашей эволюции. Требуется немного воображения, чтобы увидеть, как эти предположения руководят большинством сфер человеческих дел, от разработки политики до изображения социальной жизни в средствах массовой информации.
Но очевидно, что недавние научные открытия бросают вызов этому взгляду на человеческую природу.Мы видим, что сострадание глубоко укоренилось в нашем мозгу, нашем теле и в самых основных способах общения. Более того, чувство сострадания способствует сострадательному поведению и помогает формировать уроки, которые мы преподаем нашим детям.
Конечно, просто осознать это недостаточно; мы также должны дать возможность процветать нашим импульсам сострадания. В журнале Greater Good мы публикуем статьи, которые могут нам в этом помочь. Наши авторы предоставляют достаточно доказательств, чтобы показать, что мы можем получить от более сострадательных браков, школ, больниц, рабочих мест и других учреждений.Они не просто заставляют нас пересмотреть наши представления о человеческой природе. Они предлагают план более сострадательного мира.
Human Instinct — Лучшие документальные фильмы
Вы совершенно не правы. Наука открыто признает, что инстинкты существуют, потому что они есть. В нем нет ничего волшебного или загадочного и никоим образом не подразумевает святость жизни или что-то отдаленно подобное. Это научное наблюдение, что существа генетически передают ответы на определенные раздражители.Младенцы боятся высоты, они сразу же сжимают свою руку вокруг всего, что касается их ладони, они чувствуют желание сосать грудь и т. Д. Все эти реакции на раздражители являются мгновенными, а не усвоенными. Ребенку не обязательно видеть очередного сосунка, чтобы знать, что это то, что ему нужно сделать, и ему не нужно, чтобы кто-то упал, чтобы знать, что это может повредить ему.
Проблема в том, что псевдонаука использовала эту концепцию и приписывает очень сложные усвоенные реакции инстинкту. Это то, что создает у людей впечатление, что перед ними какая-то сверхъестественная сила.Просто не имеет смысла, что такие сложные, зависимые от окружающей среды реакции могут быть генетически закодированы, поэтому люди приписывают это сверхъестественному или богу. Реальность такова, что это выученное поведение. Наши инстинкты охватывают только очень простые ситуации, такие как драка или бегство, падение, выплевывание горькой пищи, желание держаться подальше от разлагающихся вещей, сексуальное влечение и т. Д.
Если вам нужна дополнительная научная информация об инстинктах, просто погуглите. Доступно множество исследований, даже экспериментов, которые вы можете проводить дома.Онлайн-исследования или, по крайней мере, исследования на определенных сайтах пересматриваются коллегами, а эксперименты обрисовываются в общих чертах, так что каждый может тщательно изучить свои методы. BBC и PBS опубликовали легитимные исследования. Если это плохая наука, тогда что?
Мы не можем ожидать, что они скажут «ок». вот часть мозга, которая контролирует инстинкты, или вот часть ДНК, которая передает их, мы просто еще не так много знаем о человеческом мозге или ДНК. Мы даже не знаем, где и как хранятся нормальные воспоминания, не говоря уже о том, где и как инстинкт передается и сохраняется.Наука просто еще не смогла понять эти вещи, но они это сделают. У нас есть новые технологии, которые ежедневно делают огромный прорыв в исследованиях мозга.
Есть ли у людей какой-то инстинкт самонаведения, возможно, связанный с навигацией с помощью магнетизма, как у некоторых птиц? Я слышал, что были эксперименты по поиску этой способности. Были ли они убедительными?
С. Рэнди Галлистель, профессор психологии Университета Калифорния в Лос-Анджелесе отвечает:«Исследователи провели ряд экспериментов, чтобы определить, у людей есть чувство магнитного компаса, но это не дает результатов.Мнение экспертов достаточно единодушное, что нет убедительных указаний. такого чувства у людей. С другой стороны, есть веские доказательства того, что у многих насекомых, птиц и рептилий есть такое чувство, хотя оно остается неясно, при каких условиях они его используют. Также были много загадочных трудностей с воспроизведением результатов, которые документально подтверждают наличие чувства магнитного компаса.
«Наличие магнитного компаса не эквивалентно наличию самонаведения. инстинкт, потому что знание того, где север, не принесет вам пользы, если вы не знать, находитесь ли вы к северу, югу, востоку или западу от дома.Многие животные, включая людей, отслеживайте, где они находятся (и, следовательно, направление к домой) методом, известным как исчисление мертвых: когда они двигаются, они сохраняют отслеживать каждое отдельное движение, складывая их, чтобы получить их чистую изменение положения.
«Мертвая расплата, однако, не поможет, когда люди или животные перемещаются. в условиях, когда невозможно определить скорость и направление, в котором они движутся. Тем не менее, многие животные — большинство особенно почтовых голубей — они могут определить, где они находятся, даже после такого рода смещение.Как они это делают, остается загадкой, несмотря на многие экспериментальная работа над этой проблемой. Недавний специальный выпуск журнала Journal of Экспериментальная биология (январь 1996 г., т. 199, № 1) посвящена навигация по животным. Он содержит обзоры многих ведущих исследователей ».
Патрисия Шарп, эксперт по нейроанатомии из Йельского университета, добавляет перспектива, основанная на ее исследованиях навигационных систем у крыс:
«Пока не ясно, какие именно уникальные навигационные системы. люди могут иметь.В этом вопросе сложно разобраться, потому что люди могут задействовать так много продвинутых, усвоенных когнитивных навыков при решении навигационная задача. Моя собственная работа связана с изучением систем мозга крыс. которые, похоже, участвуют в навигации. Я подозреваю, что у людей похожие систем, но в настоящее время нет никаких доказательств, подтверждающих это подозрение.
«Работа моей и других лабораторий выявила два основных типа пространственных сигналы считаются критически важными для навигации у крыс.
«1) Ячейки направления головы: когда крысу помещают в большую записывающую камеру. и разрешено добывать пищу, в некоторых частях мозга есть клетки этот огонь всякий раз, когда крыса смотрит в определенном направлении. Это не имеет значение, где крыса находится в камере; всякий раз, когда он смотрит в том направлении, эти клетки горят как сумасшедшие. Каждая из ячеек направления головы имеет свои собственные, уникальное предпочтение направления, так что крыса смотрит в любом направлении. данный момент сигнализируется срабатыванием определенной комбинации эти клетки.
«Можно предположить, что эти ячейки ориентации используют какую-то информацию об электромагнитном поле Земли, чтобы отслеживать его направление. Однако данные свидетельствуют о том, что это не так. Получается, что если крысу помещают в знакомую среду, и экспериментатор вращает выдающиеся экологические ориентиры, предпочтительные направления клеток также повернуть. Это открытие предполагает, что, как и мы, крысы используют ориентиры, чтобы ориентированный.’
«Когда крыса перемещается из знакомой среды в совершенно новую, каждая ячейка направления головы сохраняет свое предпочтение по направлению. Это тоже, имеет смысл интуитивно. Если вы пойдете из знакомой части города в неизведанный район, вы можете отслеживать направление своего движения в некоторое время, просто записывая свои собственные движения: если вы шли на север, когда вы начали и не сделали ни одного поворота, например, вы все еще должны идти на север.Возможно, что система ячеек направления головы ответственны за эту способность, учитывая, что данные показали, что эти клетки использовать информацию о собственных поворотах животного.
«2) Клетки места: эти нервные клетки дополняют направление движения головы. клетки. Они стреляют всякий раз, когда крыса находится в определенном месте, а не конкретное направление. Исследования показывают, что клетки места тоже используют оба ориентиры и интеграция пути (запись перемещений животного через пробел), чтобы отслеживать, где они находятся.
«Пока не ясно, как эти два типа клеток играют роль в навигация — но очень вероятно, что они это сделают.
Почему человеку свойственно игнорировать наши инстинкты
Представьте себе: вы ищете новый дом, и ваш агент по недвижимости показывает вам идеальное место с видом на воду по цене намного ниже рыночной. Ваши инстинкты подсказывают, что с домом что-то не так. Агент уверяет, что владелец просто хочет быстрой продажи. Стоит ли покупать это?
Или, скажем, приветливый начальник с работы приглашает вас в свой гостиничный номер на коктейль во время деловой поездки.Ваши инстинкты предупреждают вас, чтобы вы не попадали в рискованную ситуацию. Но вы задаетесь вопросом, не рискуете ли вы излишне обидеться, отказавшись от невинного напитка. Что вы должны сделать? Жизнь полна этих затруднений, и большую часть времени мы, люди, предпочитаем игнорировать наши инстинкты — этот голос в нашей голове, который говорит нам делать или не делать что-то.
«Инстинкты — это наиболее автоматическая и укоренившаяся реакция на любой сценарий, представленный миром оборудованному мозгом организму», — говорит компьютерный психолог д-р.Стивен Талер в электронном письме. «Им нужно действовать быстро и без размышлений, чтобы успешно справляться с внезапными угрозами и возможностями в мире».
Как люди, мы рождены с инстинктами выживания, такими как реакция «бей или беги», которая помогает нам оценить ситуацию и определить, должны ли мы встретить опасность лицом к лицу или поспешить к выходу.
Может показаться очевидным, что делать, если вы столкнулись с диким животным, например, медведем гризли (а может, и нет). Но другие ситуации более тонкие, например, описанные ранее.Должны ли мы всегда следовать своим инстинктам? А почему бы и нет?
«Наиболее вероятная причина того, что люди не следуют своим инстинктам, кроется в их самооценке, управляемой нарративным« я », находящимся в дорсолатеральной префронтальной коре (DLPFC), среди других областей мозга», — пишет Кира Бобинет, доктор медицинских наук, нейробиолог. разработчик и генеральный директор EngagementIN, неврологической фирмы, специализирующейся на изменении поведения. (DLPFC — это область мозга, которая занимается памятью, рассуждением, планированием и другими исполнительными функциями.) «Это означает, что наше подсознание постоянно проверяет каждое переживание и действие, задавая вопрос:« Это я или нет? » Мы покупаем одежду, едим или публикуем в социальных сетях вещи, которые соответствуют образу «я», отвергая все, что «не я», в том числе инстинкт, который идет вразрез с тем, кем мы себя представляем ».
Самое смешное, что мы часто воспринимаем инстинкты как иррациональные поспешные суждения, но процесс гораздо сложнее. Фактически, инстинкт — это совокупность воспоминаний и переживаний, которые обычно побуждают нас сделать лучший выбор, основанный на предыдущих событиях.
«Как люди, мы должны сохранять свой сознательный разум или рабочую память для неотложных решений и проблем. Напротив, наша система неявной памяти работает в нашем подсознании, отслеживая и объединяя наш опыт в узнаваемые шаблоны», — говорит Бобине. «Мы испытываем инстинкт или интуицию, когда система имплицитной памяти распознает паттерн, который либо повторяется слишком часто, либо имеет серьезные последствия для нас, — и проникает в сознательный разум. Инстинкт — это внутренняя система сигнализации, которая в основном экономит нашу сознательную энергию до тех пор, пока она абсолютно необходимо.«
Это все хорошо, но большинство из нас никогда не осознает, что происходит. Поэтому вместо этого мы предпочитаем игнорировать наши инстинкты. По словам психолога доктора Майкла Саламона, одной из причин является страх упустить возможность. исследование, которое показало, что 19 процентов невест, которые испытывали холодные ноги, но все равно вышли замуж, развелись четыре года спустя (по сравнению с 8 процентами невест, которые не испытывали никаких сомнений).
«[Страх], что, если« я не выйду замуж сейчас, я «могут никогда не выйти замуж», «может быть одной из движущих причин, по которой люди устраивают свадьбы, от которых они чувствуют дискомфорт», — говорит он в электронном письме.«Другой причиной является вера в то, что они непобедимы. В таких ситуациях люди думают, что они сильнее, более искусны, чем они есть на самом деле, и ставят себя в ситуации, когда им причиняют физический и эмоциональный ущерб».
Другое объяснение того, почему некоторые люди игнорируют инстинкты больше, чем другие, связано с ранним детством, по словам психолога и основателя нишевого сайта знакомств, доктора Уайетта Фишера, лицензированного психолога и автора книги «Полное обновление брака». «В детстве мы проходим фазу, называемую автономией против стыда и сомнений.Если нас часто хвалят за наши новые способности, мы развиваем чувство автономии; однако, если нас критикуют за неудачные попытки развить новые способности, у нас развивается чувство стыда и сомнения. Взрослые, которые сомневаются в своих инстинктах, чаще всего подвергались критике или игнорированию в детстве ».
Не забывайте, есть разница между хорошими и плохими инстинктами. угроза или новый друг могут не вызывать доверия », — говорит Фишер.«Плохой инстинкт — это когда у нас есть побуждение причинить вред другим, обычно из-за обиды или обиды». Нейробиолог Кира Бобинет добавляет: «Плохой инстинкт может быть определен ложным восприятием, спроецированным из прошлого опыта, например, верой в то, что большая белая собака собирается вас укусить только потому, что похожая на вид собака укусила вас, когда вы были молоды».
И вера, и наука требуют, чтобы мы преодолели наши человеческие инстинкты для борьбы с COVID-19
(МНЕНИЕ) Мы с мужем недавно забрали нашу дочь из аэропорта Далласа, которая возвращалась домой из колледжа на весенние каникулы в результате COVID-19.
Когда она села в машину, я поприветствовал ее объятием и поцелуем.
«Я только что видел, как ты ее обнимал?» спросил мой муж.
«Конечно! Не так ли? »
«Конечно, нет!» он ответил.
В этот момент мне нужно было выразить мою заботу о моей дочери и убедить себя, что она в безопасности, преодолеть все факты, протоколы и меры социальной защиты от дистанцирования, которые все признают очень важными.
По своей природе люди предпочитают собственную безопасность и комфорт безопасности и комфорту других.
Как вид, мы в первую очередь удовлетворяем собственные потребности. Но подход «все за одного и один за всех» — не банальность. Он отражает реальность этого мира, как он был создан.
Моя автоматическая реакция на то, что я вижу свою дочь при нормальных обстоятельствах, означает безопасность и любовь. Однако в контексте пандемии этот рефлекс был эгоистичным и мог подвергнуть мое сообщество и, в конечном итоге, мою собственную семью большему риску.
И вера, и наука требуют, чтобы мы использовали высшую силу для преодоления наших человеческих инстинктов, когда эти инстинкты, изначально запрограммированные в нас для выживания, приводят к нежелательным результатам.
Хотя разумные люди различаются по источнику этой силы, ее цель одна и та же. Если бы мы были естественным образом склонны сдерживать себя, нам не потребовались бы внешние ограничения.
Но поскольку инстинкты, запрограммированные в нас эволюционной биологией, не всегда работают в нашу пользу, мы должны создавать внешние ограничения.
В библейские времена существовало понимание того, что людей с инфекционными заболеваниями нужно помещать в карантин, а их имущество дезинфицировать.Автор книги Левит мог понять происхождение инфекционного заболевания совсем иначе, чем Луи Пастер.
Тем не менее ограничения, необходимые для борьбы с болезнями, на удивление схожи. Мы от природы не склонны изолироваться. Поэтому вместо того, чтобы ждать, пока многие на собственном горьком опыте поймут необходимость самоизоляции, Библия и Центры по контролю за заболеваниями навязывают нам изоляцию.
В Книге Притчей используются разные слова для обозначения знания, мудрости, проницательности и понимания, указывая на то, что каждое из них играет определенную роль в определении того, что от нас требуется в любой данный момент.
«Если вы призовете к пониманию и громко взываете к различению, Если вы будете искать его, как серебро, и искать его как сокровище, тогда вы поймете удивительную силу Бога и обретете знание о Святом. Ибо Бог дарует мудрость; Бог — источник познания и проницательности »(Притчи 2: 3-6.)
Именно потому, что мы забываем использовать все доступные нам источники информации, нам приходится снова и снова напоминать о том, что мы обладаем их, и что Бог является источником их всех.
Литература мудрости умоляет нас задействовать лобную долю нашего мозга, чтобы научить себя контролировать свои животные инстинкты в интересах достижения целостного и здорового мира, мира, который появится только в том случае, если каждый из нас возьмет на себя ответственность за свой мир. безопасность и благополучие каждого живого существа с использованием всех имеющихся в нашем распоряжении источников информации.
Безусловно, бывают случаи, когда наши источники информации могут противоречить друг другу. Проницательность может бороться с мудростью.Понимание может преобладать над знанием.
Но вера без знания, мудрости, проницательности и понимания — это не та вера, которую требует от нас Бог.
Я не могу полностью защитить здоровье своей дочери или свое собственное, не беря на себя ответственность за окружающую среду, в которой мы живем. Эта ответственность существовала до этой пандемии и будет существовать, когда она утихнет.
Вера дала мне инструменты для преодоления своих инстинктов, когда они лучше всего служат на благо других и, в конечном итоге, меня самого.
Наука дает мне постоянные возможности претворять мою веру в жизнь. Когда я игнорирую или не рассматриваю одно из них, я нарушаю завет, заключенный со мной Создателем.
Раввин Нэнси Кастен — директор по связям с общественностью Faith Commons в Далласе и научный сотрудник Public Voices в рамках проекта OpEd.
Три инстинкта из эннеаграммы
Гэри Стоун уже несколько месяцев ждал встречи с его студенческим братством.Практически общительный, он любит проводить время с людьми. Поэтому, когда наступила ночь мероприятия, Гэри был взволнован.
Жена Гэри, Джилл, хотела познакомиться с его приятелями, но лишние часы, которые она потратила на подготовку к судебным показаниям на той неделе, вкупе с посещением двухдневного плавания их дочери, утомили ее. Все, что ей хотелось, — это поужинать, свернуться калачиком с кошкой и хорошей книгой и сдаться пораньше.
Когда она сказала Гэри, что предпочла бы пропустить вечеринку, он разозлился; он чувствовал, что Джилл ведет себя эгоистично.Джилл было обидно, что Гэри не ставил ее потребности во главу угла — казалось, он больше заботился о встрече со своими друзьями по колледжу, чем о ее чувствах. Они оказались в общем тупике, с которым мы все сталкивались в разные моменты своей жизни.
Конфликты обычно возникают, когда два человека — партнеры, коллеги, семья или друзья — имеют разные мотивы, потребности и желания. Чтобы разрешить подобные разногласия, полезно понять, что движет нашим поведением. Вот почему многие психологи и лайф-коучи рекомендуют Эннеаграмму, систему типизации личности, основанную на нескольких традициях мудрости.
Эннеаграмма описывает девять типов личности, которые влияют на то, как люди воспринимают человеческие взаимодействия и реагируют на них. Это особенно полезно для понимания того, что в противном случае мы могли бы рассматривать как случайное поведение других, а также для демистификации нашего собственного выбора и реакций. (См. «Мир через личность».)
Биология также определяет то, кем мы являемся и как мы действуем. С этой целью специалисты по Эннеаграмме выделили три ключевых биологических влечения, или «инстинкта», которые влияют на наши чувства и действия: самосохранение, сексуальное и социальное.В то время как один инстинкт имеет тенденцию преобладать в каждом из нас, мы наделены всеми тремя в разной степени.
Представьте себе трехслойный торт, называемый учителями Эннеаграммы «стопкой инстинктов», где доминирующий инстинкт находится наверху, менее развитый инстинкт — в середине, а наименее развитый — внизу. Ваш конкретный стек развивается в детстве и остается в основном стабильным на протяжении всей вашей жизни, хотя он может меняться во время резких изменений.
Выявление доминирующего инстинкта может помочь вам лучше понять людей, которые вам небезразличны, и даже изменить ваши отношения.Читайте дальше, чтобы разобраться с вашим.
Более пристальный взгляд на три инстинкта
По мнению экспертов, прежде чем вы сможете эффективно использовать силу всех трех инстинктов, полезно сначала понять их качества. Отсюда вы можете определить, какой из них вы предпочитаете. (Чтобы определить свой доминирующий инстинкт, пройдите онлайн-тест на сайте www.enneagraminstitute.com.)
Самосохранение
Нацелен на повышение и защиту личной безопасности, защиты и комфорта.
Приоритеты: Физическое благополучие, финансовая безопасность, психическое здоровье
Характеристики: Здоровый тип самосохранения заботится о практических потребностях, таких как оплата счетов, уход за домом и инвестиции в будущее. Этот тип обычно самодостаточен, дисциплинирован и стремится к самосовершенствованию. «Благодаря нашему инстинкту самосохранения мы находим более уважительное отношение к своему телу», — говорит Диана Редмонд, инструктор по жизни в Санта-Фе и сертифицированный преподаватель эннеаграммы.
Слабые стороны: Неуравновешенный инстинкт самосохранения может привести к озабоченности финансовыми и другими формами безопасности и навязчивым отношениям с диетой и физическими упражнениями.
Сексуальные
Нацелен на создание и поддержание сильного ощущения «шипения» посредством интенсивных, интимных взаимодействий и переживаний.
Приоритеты: Интим, связь, азарт
Характеристики: У здоровых сексуальных людей часто бывает глубокая страсть, и они не боятся пробовать новое.Инстинкт побуждает их создавать по-настоящему близкие отношения с теми, кого они любят, и соединяться с самой любовью, — говорит Редмонд. Эти типы больше ищут химии, чем полового акта, хотя они действительно ищут особенно сильную связь со своими интимными партнерами.
Слабые стороны: Сексуальные типы практикуют исследовательский подход к жизни, который может привести к недостатку внимания, а также к нужде и распущенности.
Социальные
Ориентирован на создание и поддержание отношений для развития чувства личной ценности, достижений и общности.
Приоритеты: Межличностные отношения, групповое участие
Характеристики: Здоровые социальные типы обычно поддерживают много дружеских отношений, испытывают сильное чувство социальной ответственности и работают, чтобы защитить группу. Они хорошо понимают групповую динамику и ее эмоциональные течения, и они хорошо адаптируются. Редмонд говорит, что социальный инстинкт побуждает нас общаться с другими людьми, помогая нам расти.
Слабые стороны: Социальные типы могут выработать антиобщественное отношение «мы против них» в попытке определить, кто на их стороне.Они могут поддерживать чувство принадлежности любой ценой. Поскольку они преуспевают в духе сообщества, они также могут чрезмерно адаптироваться к группе и забывать думать самостоятельно.
Друг или враг?
Наш доминирующий инстинкт может вести нас к тому, чтобы чувствовать себя непринужденно в этом мире, но обычно он чрезмерно развит. Это может создать слепые пятна в нашем восприятии, когда мы находимся в состоянии стресса. «Это наш инстинкт по умолчанию — заботиться о наших предполагаемых потребностях, но он также может привести к их переоценке», — говорит Диана Редмонд, инструктор по жизни из Санта-Фе и сертифицированный учитель Эннеаграммы.Если, например, самосохранение является вашим доминирующим инстинктом, потеря работы может заставить вас почувствовать, что у вас никогда не будет достаточно еды, и вы можете начать копить ее.
Неудивительно, что мы часто действуем бессознательно, исходя из нашего доминирующего влечения, когда возникают конфликты в личных отношениях, где мы часто чувствуем себя уязвимыми. Люди, которые разделяют один и тот же доминирующий инстинкт, с большей вероятностью разрешат разногласия, потому что их приоритеты схожи. Но люди, чей доминирующий инстинкт является нашим наименее развитым, часто раздражают нас, потому что их приоритеты кажутся бессмысленными.
Курт Мика, посредник и тренер из Миннеаполиса, который использует эннеаграмму в своей практике, обнаружил, что различия в доминирующих инстинктах могут быть «существенной причиной конфликта между людьми, будь то на работе или дома».
Если один человек в интимных отношениях доминирует, например, в сексуальном инстинкте, а другой доминирует в самосохранении, первый может очень быстро искать глубокую связь, в то время как второй может предпочесть соблюдать строгие личные границы.Мика говорит, что это может вызвать трения и разочарования.
Но это не обязательно, если мы хотим развить большее самосознание и сострадание к себе и другим и «сознательно выбираем лучший способ действовать в данной ситуации», — говорит Редмонд.
Если бы общительный Гэри и его измученная жена Джилл знали о доминирующем инстинкте друг друга, они могли бы просто договориться о времени, чтобы отправиться домой с вечеринки. Тогда социальный тип (Гэри) сможет проводить время со своими старыми приятелями, а тип самосохранения (Джилл) будет гарантированно получать достаточно простоя.
Баланс
Хотя у всех нас есть естественные склонности, которые, как правило, определяют наше поведение, у нас также есть возможность более полно развивать каждый инстинкт. Это может помочь нам лучше понять самих себя, максимизировать свои сильные стороны и более эффективно общаться с другими.
Мика предлагает следующие советы для усиления вашего наименее развитого инстинкта:
- Если вы склонны пренебрегать своим инстинктом самосохранения, постарайтесь уделять больше внимания своему физическому здоровью.Выделите больше времени на приготовление пищи, составьте расписание тренировок, потратьте немного времени на финансовое планирование или вложите немного ресурсов в домашнюю обстановку.
- Если ваш сексуальный инстинкт менее развит, попробуйте изменить свои границы, ища людей и занятия, которые позволят вам выйти за пределы зоны комфорта и испытать больше удовольствия, веселья и интенсивности.