Люмпен и маргинал отличия: Маргиналы и люмпены / Статьи / Newslab.Ru

Люмпен — кто это и в чем отличие от маргинала

Обновлено 23 июля 2021

1. Люмпены — это…
2. Процесс люмпенизации
3. Их роль политике
4. Признаки люмпенов
5. Отличие от маргиналов
6. Заключение

Здравствуйте, уважаемые читатели блога KtoNaNovenkogo.ru. Современное общество — одна из сложнейших систем, ярким признаком которого выступает иерархичность.

Оно похоже на большой многоэтажный дом, где каждый этаж характеризуется своим уровнем дохода, власти, престижа.

Нам хорошо известно, кто находится на самом верху — олигархи, политики, звезды шоу-бизнеса и спорта, крупные бизнесмены.

Но кто обитает в подвале дома-общества, как им живется и есть ли у них шанс покинуть эти чертоги? Давайте вместе разберемся.

Люмпены — это…

Люмпен (с нем. Lumpen – лохмотья) — это собирательное понятие, обозначающее массы людей, которые в силу определенных причин оказались исключены из гражданского общества.

Это слово введено в оборот теоретиком коммунизма Карлом Марксом для общего названия бездомных, нищих, бродяг, криминальных личностей и иных асоциальных элементов. Также в эту категорию принято включать людей, лишенных собственности и профессии, перебивающихся случайными заработками и рассчитывающих на различные формы господдержки.

Категория люмпенов формируется из разных слоев в результате процессов люмпенизации. Они находятся внизу социальной лестницы и выступают составной частью андеркласса. Последний иначе называется социологами «социальным дном» и отличается высокой степенью социального неблагополучия.

Процесс люмпенизации

В обществе под влиянием неблагоприятных факторов (война, революция, насильственная смена власти, неудачные реформы и другие) может начаться процесс люмпенизации.

Это социально-регрессивное явление, которое отличается выпадением больших масс людей из принятого ритма социальной жизни и сопровождается формированием обширного «социального дна».

Его основу составляют нищие и обездоленные с ярко выраженной негативной оценкой происходящего. Параллельно массово распространяется психология люмпенов в рамках прогрессирующего социального кризиса.

В России проблема люмпенизации обострилась в 90-е годы XX века, когда в результате рыночных реформ четверть населения оказалась за чертой бедности. Типичными явлениями общественной жизни стали социальная незащищенность граждан, безработица (что это?) и рост преступности.

Люмпены в политике

В политическом плане люмпенизация делает общество крайне нестабильным, готовым на любые радикальные потрясения. Подобная ситуация случилась в России в 1917 году, когда миллионы людей вследствие социально-экономического кризиса, вызванного Первой мировой, оказались нищими и обездоленными.

Вскоре большинство из них поддержали крайних радикалов большевиков, которые организовали и провели Октябрьскую революцию, повернувшую вспять историю страны.

В политологии используется понятие люмпен-пролетариат. В эту категорию включаются деклассированные представители рабочего класса, которые утратили идейную связь со своей общностью.

Они не привязаны к месту и профессии, лишены глубоких социальных корней и готовы на любые потрясения, так как терять им особо нечего.

Эти слои отличаются особой радикализацией взглядов и могут быть использованы экстремистскими силами для подрывной и террористической деятельности.

Еще одна отличительная черта люмпен-пролетариев — неспособность к организованной политической борьбе, а также отрицание социальных и политических устоев, в том числе идеи государства. Неслучайно они часто рекрутируются анархистами (это кто?) для достижения своих целей с помощью стихийного разрушительного бунта.

В XXI веке люмпены стали опорой реакционных сил, стремящихся к власти путем переворотов. Организаторы «цветных революций» с успехом делают на них ставку для смещения неугодных режимов.

Признаки люмпенов

Люмпены как социальная категория характеризуются следующими признаками:

1. отсутствие постоянной работы;
2. крайне низкий уровень доходов;
3. отсутствие профессиональной принадлежности;
4. не поддерживают нравственные устои, готовы безрассудно подчиняться сильному;
5. определенная степень социальной деградации;
6. склонность к крайним девиациям (преступность, алкоголизм, терроризм, экстремизм).

Со временем у люмпенов формируется собственный образ жизни и стиль поведения. Для них свойственно отрицание моральных устоев, присущих большей части общества.

По мнению ряда исследователей, люмпенизированные слои отличаются повышенными социальными притязаниями и одновременным нежеланием прикладывать усилия для достижения желаемых целей.

Люмпены и маргиналы

Нередко при ответе на вопрос кто такие люмпены их не совсем правильно отождествляют с маргиналами.

На самом деле, маргиналы — это люди, которые занимают пограничное положение в социальной иерархии между социальными группами и культурами.

Зачастую они испытывают влияние противоречащих друг другу ценностей, что вызывает социальную дезориентацию. В отличие от люмпенизации, вызываемой неблагоприятными факторами в развитии общества, групповая маргинальность возникает как следствие трансформации социальной структуры и образования новых социальных групп.

У маргинала есть шанс преодолеть пограничное положение, адаптируясь к требованиям новой группы. Например, мигрант, переехавший в другую страну на ПМЖ, со временем усвоит ценности нового для себя общества и примет его «правила игры». Аналогичные процесс происходит с жителем деревни, отправившимся жить в город.

Люмпену свое положение изменить значительно сложнее, так как «социальное дно» формирует мировоззренческие ценности, которые оказывают влияние на личность человека. Это своего рода каста с билетом в один конец, вернуться из нее к нормальной жизни крайне сложно.

Люмпены и маргиналы — неодинаковые понятия. Первый способен занимать стабильное положение в своем микросоциуме и даже иметь в нем большой авторитет. Второго можно фигурально охарактеризовать, как «чужой среди своих».

Заключение

Существование люмпенов — это неизбежный результат социального расслоения, которое закономерно возникает в рыночных реалиях.

Люди, проигравшие конкуренцию за место под солнцем, опускаются в нижнюю часть социальной иерархии. Здесь велика вероятность остаться без работы, заняться криминалом или уйти в хронический запой. Без поддержки окружающих вырваться из этого круга практически невозможно.

Удачи вам! До скорых встреч на страницах блога KtoNaNovenkogo.ru

Эта статья относится к рубрикам:

Чем отличается люмпен от маргинала 🚩 кто такие маргиналы 🚩 Разное

Слово «маргинал» пришло в русский язык из немецкого, туда – из французского, а во французский, в свою очередь, из латыни. С латинского языка это слово можно перевести как «находящийся на краю». Маргиналы – изгои, которые оказались вне своей социальной группы либо на стыке двух разных групп. Если речь идет об одном человеке, скорее всего, он оказался изгнан из одной группы и не принят в другую. Яркий пример – люди, вынужденные бежать из своей страны и оказавшиеся отступниками в глазах ее граждан, но в то же время не сумевшие принять традиции другого государства, куда они переехали.

Такое социально пограничное состояние воспринимается очень тяжело. Если же речь идет о группе людей, скорее всего, суть в серьезных социальных, политических, экономических изменениях в обществе, которые привели к развалу привычного общества. Нечто подобное часто происходит в результате революций.

Слово «люмпен» позаимствовано опять же из немецкого, и в переводе оно означает «лохмотья». Люмпенами называют людей, оказавшихся в самых низких социальных слоях и при этом не занимающихся никаким общественно полезным трудом. Это значит, что нельзя назвать так бедного человека, который в поте лица старается заработать, но добивается очень скромных результатов. Вовсе нет – речь идет о преступниках, бродягах, нищих, о тех, кто промышляет пиратством, грабежом.

Очень часто к люмпенам причисляют также неработающих алкоголиков и наркоманов, людей, которые находятся на содержании у кого-либо, хотя вполне могут работать и зарабатывать. Так же называют представителей низшей социальной прослойки, живущих за счет государственных пособий.

Как правило, люмпены не имеют почти никакой собственности: они либо бродяжничают, либо живут в чужих домах, и располагают только самыми необходимыми для жизни вещами. Маргиналы, напротив, могут быть даже состоятельными людьми, не признаваемыми при этом обществом, поскольку они по каким-либо причинам утратили свое прежнее положение.

Люмпены либо пользуются короткими, разовыми заработками, либо добывают деньги нелегальным путем, либо живут за счет близких или государства. Маргиналы могут заниматься общественно полезным трудом.

Дополнительное значение термина «люмпен» – человек, который не имеет собственных нравственных устоев, не подчиняется законам морали и безрассудно или трусливо подчиняется той группе лиц, которая обладает наибольшей властью в конкретный исторический момент. Маргиналы в таких случаях становятся скорее жертвами, чем бездумно действующей силой.

«Сегодня каждый может считать себя маргиналом» — ВСП.RU

Понятие «маргинал» (если кому-то угодно, «изгой», или, напротив, «космополит и свободный человек») перестаёт быть описанием для меньшинства. В современных условиях размывания границ практически любой человек может считать себя маргиналом, уверены социологи. Глобализация, массовая миграция и Интернет всех поставили на периферию. В результате прежние способы определения «своих» и «чужих» не работают. Что может сплотить современных людей и почему у россиян больше шансов, чем у европейцев, создать объединяющие общество механизмы, Ксения ДОКУКИНА выясняла у профессора национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» Светланы Баньковской.

Поводом к приезду Светланы Баньковской в Иркутск стали специализированные курсы Центра независимых социальных исследований и образования, в рамках которых эксперт выступала с трёхдневными лекциями на тему «Эффекты маргинализации в среде современного мегаполиса». Маргиналами социологи считают тип людей, которые постоянно находятся между границ разных культур и социальных порядков, а потому оказываются «чужими» в отношении всех них. Несмотря на то, что обыденные характеристики маргиналов зачастую изобилуют негативными терминами типа «люмпены» и «изгои», социологи расценивают этот тип людей как во многом более цивилизованный и восприимчивый к новому, нежели немобильные члены общества.

Баньковская занимается темой маргинальности давно, принимала участие в целом ряде исследовательских проектов на эту тему, написала много научных работ на разных языках, а потому на лекциях в Иркутске непринуждённо сыпала специальными терминами и отсылками к социологическим исследованиям, широко известным в узком кругу. Послушав эту беседу экспертов, я приготовилась, что интервью наше будет напоминать разговор глупого студента с преподавателем. «Ну что вы, – улыбаясь, поправила социолог, услышав об ожиданиях. – Скажем так: разговор начинающего студента». 

Свой среди чужих 

– Скажите, а почему тема маргинальности, которая в общем-то изучается довольно давно,  сейчас считается такой актуальной?

– Наверное, потому, что практически каждый теперь может считать себя маргиналом. Ведь основная характеристика маргинальности – это состояние, в котором человек является носителем конфликта разных культур, традиций, «здравых смыслов». Сейчас, благодаря известной всем глобализации и развитию Интернета, пространство и взаимодействие в нём стало очень плотным. Все могут сталкиваться со всеми. Нет уже человека, который всю жизнь прожил бы на одном месте, занимался одним делом. 

– Ну, в России, наверное, таких людей ещё достаточно много.

На протяжении трёх дней Светлана Баньковская читала в Иркутске лекции о маргиналах

– Значит, в этом отношении мы пока в меньшей степени маргинальны. Однако фактически постоянное столкновение с чужим и непривычным – это повседневная жизнь любого человека. Ежедневно мы видим, как кто-то делает одни и те же вещи не так, как мы. Ест, например, палочками, а не вилкой или вообще руками. Более того, люди даже ищут этого контакта с иным – как способ лучше узнать своё. Такая интенсификация взаимодействий разных культур превращает всех людей в чужаков. Это раньше мы могли говорить: «американское общество», или «российское», или «французское».  Сейчас эти понятия стали относительными. 

–  Если функцией маргиналов была помощь человеку и обществу в самоидентификации по принципу «свой – чужой», как тогда в нынешних условиях,  когда вокруг все чужаки, происходит процесс самоопределения?  Сложнее ли он стал, например, для российского общества или граждан Российской Федерации? 

– Если вы хотите представить себе гражданское общество в Российской Федерации – это не так элементарно, как кажется, во всяком случае на постсоветском пространстве.

Потому что одно дело – самоидентификация, другое –  легальная идентификация, то есть юридическая возможность считаться гражданином, и третье – это социальная практика гражданства. Вот что на практике значит для меня  «быть гражданином России»? Это просто ярлычок или это связано с каким-то типом поведения в моей жизни? 

Если подходить к вопросу чисто юридически, на самом деле такая идентификация подразумевает только три вида практики: гражданин имеет право избирать, быть избранным и должен служить в Вооружённых силах. Ничем другим гражданин от негражданина практически не отличается. 

Однако если вы думаете, что выбирают власть в нашей стране только граждане РФ, вы ошибаетесь.  Выбирают у нас те, кто постоянно прописан или зарегистрирован. Но ведь одна прописка не делает вас гражданином – так было только в советское время! 

А российское гражданство основывается на принципе экстерриториальности, то есть одного постоянного присутствия на территории страны недостаточно для того, чтобы стать её гражданином, – необходимо по меньшей мере желание самого человека принимать участие в политической жизни этой страны, за которым следует процедура натурализации.  Тем не менее всем этим людям присылают приглашения на выборы. Тогда возникает вопрос: если власть у нас выбирается неизвестно кем, что это за власть? 

А что, если резидент не хочет связываться с российской политической действительностью и нести ответственность за тех, кого здесь выбрали? Ему  нравится здесь зарабатывать деньги, но гражданин он, например, Израиля, или Америки, или Германии – там его устраивает политическая система. Однако здесь его об этом  не спрашивают. А если на практике между гражданином и негражданином никакой разницы нет, то сам институт гражданства оказывается маргинализированным.

Рождённые в СССР 

Весь советский опыт «перемешивания» населения был опытом маргинализации

–  А можно на примере современной российской действительности выделить какие-то типы маргиналов, которые сейчас существуют? 

– Ну, их можно было выделить уже на примере советской действительности. Весь советский опыт «перемешивания» населения был опытом маргинализации. Взять великие стройки, образовательную миграцию в научные центры страны или репрессии, когда целые народы снимали со своей территории и перемещали в другое место, – это была практика создания маргиналов. И, по сути, термины, которые были в ходу в то время,  вроде «простой советский человек» или «новая социальная общность – советский народ», не нёсшие в себе какой-то этнической, культурной или языковой определённости, как раз и обозначали маргинала. 

Обычно маргинал – это человек гибкий и чуждый сильной привязанности, знающий, что правила группы, в которой он родился и вырос, не являются единственно верными и возможными хотя бы потому, что он уже знаком с иными. Этот человек более других предрасположен к изменениям. С другой стороны, есть, например, тип маргинала, называемый изгнанником. Изгнанник – это человек, который вынужден находиться в чужой среде и принимать чужую культуру. Такой тип людей культивирует свою маргинальность, превращает её в знамя, всячески противясь ассимиляции. Он заинтересован в том, чтобы всегда отличаться. 

Сейчас в российском обществе есть отголоски прежнего, советского мировоззрения, есть и новые настроения. К новому, в частности, относится настороженный взгляд на рабочую силу из ближнего зарубежья.

В чём сила, брат? 

– Как я понимаю, в условиях прогрессирующей раздробленности социологов больше всего интересует вопрос создания солидарности в обществе?

–  Говоря абстрактно, конечно, да. Современное общество, как об этом пишут большинство социологических теоретиков, перестало делиться на «контейнеры» с чёткими границами, где содержится население с определёнными характеристиками. Оно всё больше становится текучим обществом. 

Понятно, что маргиналы – основные агенты этого «флюидного» общества. И встаёт вопрос: какая возможна между ними солидарность, кроме ситуативной? Чем их скреплять? Язык, культура, экономика уже не подходят, ведь каждый использует эти элементы по-своему, а главное – в течение своей жизни может менять их: вы можете сменить профессию, гражданство, даже пол. 

Классики социологии считали, что есть две безличные силы, способные скреплять солидарность, – это деньги и власть. Они не нуждаются ни в переводе, ни в понимании. Две самые общечеловеческие ценности. 

– Европа раньше России столкнулась с этими проблемами и пыталась объединить общество с помощью идеи мультикультурализма. Однако на деле это привело к обострению проблем солидарности в обществе. 

– Да, европейцы получили ровно обратный эффект. И сейчас мультикультурализм стали противопоставлять культурному плюрализму. Между ними есть огромная разница. Первое понятие, как политика, культивирует и защищает прежде всего право на отличия  – при том, что есть некий объединяющий момент. Второе, напротив, обязывает во главу угла ставить единство, которому, особенно в критических ситуациях, отдаётся предпочтение перед различиями. То есть в культурном плюрализме то, что нас объединяет, более значимо, чем то, что разъединяет. А в мультикультурализме наоборот: людей могут объединять, как немцев и турок, одна страна и участие в одном экономическом процессе, но их различия важнее. Европа сейчас пожинает плоды этой политики. 

Россия может пойти другим путём. Об этом говорил во время своей лекции, с которой он  приехал в Москву, Зигмунт Бауман (один из крупнейших мировых политических философов и социологов, выступал в Москве с лекцией 21 апреля этого года. – «Конкурент»). Он считает, что у России, в отличие от Европы, есть больше предпосылок к развитию культурного плюрализма. В Европе этому препятствует их исконный индивидуализм. В то время как традиционная российская соборность, коллективность и культивировавшаяся в течение 70  лет ценность коллективизма сейчас, в условиях маргинализации общества, позволяют нам правильно переставить акценты. 

«Наука – не идеология»

–  А вы маргинал? 

– Думаю, да. Как и все. Вся штука в степени этой маргинальности.

– А вам случалось ощущать себя объектом собственного исследования? К тому же вы в своё время перебрались из Латвии в Россию. 

– Ну, когда я перебиралась, мы ещё жили «без Россий, без Латвий, единым человечьим общежитьем». Но,  думаю, любому учёному, как, в принципе, любому человеку, свойственно рефлексировать. Конечно, я думала на эту тему. В первую очередь, с точки зрения того, что не могу быть «абсолютно объективна». Мои исследования – это только взгляд на проблему под определённым углом. Вообще, если исследователь не задумывался об этих вещах, считайте, что он ещё не настоящий учёный, а только любитель. 

– А как вообще получилось, что вы уехали из Риги в Москву? 

–  Можно сказать, по семейным обстоятельствам. Мой муж (Александр Филиппов, сейчас руководитель Центра фундаментальной социологии Института гуманитарных историко-теоретических исследований Высшей школы экономики. – «Конкурент») жил в Москве, и вопрос о том, где нам жить, решался по системе «единственно возможных ходов». Я была на распутье, потому что получила в тот момент грант, чтобы поехать  в Штаты, одновременно была возможность уехать в Англию, а с третьей стороны, наступил 1991 год, когда, как вы понимаете, всё расслаивалось и нужно было принимать судьбоносные для себя решения. В общем, муж мог бы остаться в Латвии, если бы не специфические постсо-ветские условия: чтобы всерьёз заниматься социальной наукой, а тем более преподавать, нужно было говорить на государственном языке, которого он не знал. А я как человек, говорящий по-русски, могла найти работу в Москве. 

– Не жалеете, что выбрали Россию?

– Вообще говоря, я, как и большинство коренных жителей Прибалтики, никуда перемещаться не собиралась. Вы можете отследить миграцию в Россию из других бывших республик Советского Союза, но потоков из Прибалтики вы не увидите, несмотря ни на что. Однако ваш вопрос поставлен, я бы сказала, с таким «советским» акцентом, как будто речь идёт об окончательном и бесповоротном выборе. Для маргинала, как вы понимаете, теперь такого выбора не существует. «Сожалений горьких нет»: если речь идёт о повседневной жизни, то я очень часто пересекаю российско-латвийскую границу и провожу достаточно времени в Латвии хотя бы для того, чтобы не забыть язык. Если же имеется в виду профессиональная научная среда, то мне, как социологу, жалеть не приходится. 

– Сейчас вы с мужем занимаетесь, по сути, одним делом в одном университете. А в стенах дома споров по социологии не случается?

– Случается, конечно. Ну а куда деваться? Можно сказать, у нас с ним постоянно длится производственное совещание – хоть дома, хоть на работе. 

– Кто-то кого-то переубеждал? 

– Видите ли, мы идём другими путями. Если есть что-то, что знает один из нас и считает, что это может пригодиться другому, то достаточно простого совета: посмотри сюда. Этим мы регулярно занимаемся – такой взаимной ориентацией и навигацией в научном пространстве. Наука – это ведь не идеология, чтобы обращать других в свою веру. Наука, как сейчас модно говорить, – это дискурс. Поэтому решать, как распорядиться приобретённым знанием, мыслящий человек способен и сам.

Светлана Петровна Баньковская родилась в Риге 22 июля 1960 года. В 1982 году окончила Латвийский государственный университет по специальности «философия». Проработав три года в Латвийской академии наук, поступила в аспирантуру в Институт социологических исследований АН СССР. В 1988-м получила степень кандидата философских наук. Затем работала в Институте философии и социологии Латвийской АН, где руководила как исследовательскими проектами, так и учебной работой. В 1992-м получила степень доктора социологии в Латвийской академии наук. Вышла замуж, переехала жить и работать в Москву. Сейчас является ведущим научным сотрудником Центра фундаментальной социологии ВШЭ, профессором на факультете социологии ВШЭ, где ведёт несколько собственных курсов.  Профессиональные интересы: история социологии, теоретическая социология, этнометодология, социальная философия,  мобильность, городская среда, урбанизм, маргинальность. 

ТЕНДЕНЦИИ В РАЗВИТИИ СОЦИАЛЬНЫХ ОТНОШЕНИЙ

Социальная структура, как и другие стороны жизни об­щества, подвержена изменениям. Из курсов истории вы зна­ете, как это происходило в ходе цивилизационного развития в различные эпохи. Картина социальной жизни современно­го человечества также пестра и подвижна. Наиболее устой­чива социальная структура в существующих и поныне тра­диционных обществах. В них сохраняются социальные группы, связанные с общинным землепользованием, нату­ральным хозяйством, мелкотоварным производством. В ря­де случаев поддерживаются принципы религиозно-общин­ной и даже родоплеменной организации.

Высокой социальной динамикой отличаются общества, вступившие в эпоху индустриализации и модернизации. Там укрепляются группы, связанные с крупным промышленным производством, растет городское население.

Значительные социальные сдвиги происходят в развитых странах Запада. Одной из тенденций является рост «нового»

среднего класса. К нему относят большинство интелли­генции, управленцев среднего и низшего звена, высоко­квалифицированных рабочих. Доходы этих слоев, в боль­шинстве случаев работающих по найму, не ниже, чем у средней и мелкой буржуазии («старый» средний класс). Рост среднего класса уменьшает социальную дифференциа­цию, делает общество более устойчивым в политическом отношении.

В этой группе стран велика доля населения, работающе­го по найму. При этом структурные изменения в экономи­ке ведут к сокращению численности промышленного рабо­чего класса. Меньше становится и самостоятельных крес­тьян (фермеров). Вместе с тем под влиянием научно-техни­ческой революции возрастает значение высококвалифициро­ванного умственного труда. Острой социальной проблемой по-прежнему остается безработица.

Определенное регулирующее воздействие на социальные отношения стремится оказывать государственная власть. В ряде случаев государство поддерживает идеи социального равенства, а в крайних проявлениях — и уравнительности. Это относится, к примеру, к бывшим социалистическим странам, нынешней Кубе, Северной Корее.

В западных странах одной из главных забот государства является предотвращение социальных конфликтов. Многое делается для поддержки наиболее уязвимых в условиях кон­курентной экономики слоев населения — престарелых, инва­лидов, многодетных семей.

■■Основные понятия:социальная сфера, социальная диф­ференциация, социальное неравенство, социальная страти­фикация, класс, страта, социальная мобильность. ИИ Термины:социальный «лифт», жизненные шансы, стиль жизни, люмпены, маргиналы.

Проверьте себя

1) Что такое социальная дифференциация? 2) Как связа­ны понятия «социальная стратификация» и «социальное не­равенство»? 3) Укажите три вида социальной стратифика­ции. 4) Какой признак был положен К. Марксом в основу выделения классов? 5) Почему отношения между основны­ми классами, по мысли Маркса, приобретают антагонисти­ческий характер? 6) Какие основания социальной стратифи­кации были выдвинуты М. Вебером? 7) Чем статусная группа отличается от класса? 8) Что в социологии понима­ется под социальной мобильностью? 9) Какие социальные «лифты», по мнению П. Сорокина, способствуют социаль­ным перемещениям человека? 10) Какие тенденции в разви­тии социальных отношений характерны для различных групп стран? 11) В чем отличия маргиналов от люмпенов?

Подумайте, обсудите, сделайте

1. Проанализируйте различные точки зрения на пробле­
му социального неравенства. Обоснуйте свою позицию.

2. Один немецкий исследователь проводит следующее
различие между классами и стратами: «Стратификация
предусматривает некую упорядоченность членов общества на
основе какого-нибудь критерия, вроде дохода, образования,
образа жизни, этнического происхождения… Классы… яв­
ляются конфликтными группами, которые, объединяясь, ос­
паривают существующее распределение власти, преиму­
ществ и других возможностей».

Проанализируйте это утверждение. Согласны ли вы с ним?

3. Современный английский политолог утверждает: «Вся
история человечества доказывает, что неравенство необходи­
мо для достижения некоего идеала человеческого совершен­
ства, как индивидуального, так и коллективного».

На какие исторические факты мог бы, на ваш взгляд, ссылаться исследователь, обосновывая свой вывод?

4. Сравните трактовки понятия «класс» К. Марксом и
М. Вебером. В чем вы усматриваете сходство? Каковы раз­
личия в позициях исследователей?

5. Приведите примеры социальной и горизонтальной мо­
бильности. Какие еще, помимо указанных в учебнике, соци­
альные «лифты» существуют в современном обществе?

6. Цифры свидетельствуют, что в индустриально разви­
тых странах падает доля «синих воротничков» в составе на­
селения (т. е. тех, кто занимается физическим трудом) и
возрастает численность «белых воротничков» (к ним отно­
сятся работники, занятые в сферах торговли, юриспруден­
ции, медицины, образования, технические служащие и уп­
равляющие).

Каковы причины и возможные социальные последствия этого явления?

7. Известно, что маргинализация, переход в новое соци­
альное качество, связана с социально-психологическим
стрессом. Во многих странах для его смягчения используют­
ся различные средства: пособия по безработице, фонды
помощи мигрантам и беженцам, центры профессиональной
переподготовки и т. д.

Что еще, на ваш взгляд, можно использовать в этих це­лях?

8. Термин «класс» происходит от латинского слова, оз­
начающего буквально «разряд». Разделение римского обще­
ства на классы приписывается легендарному римскому ца­
рю Сервию Туллию (VI в. до н. э.). Он разделил общество
на пять классов-разрядов в соответствии с тем, какое коли-

чество войск (сотен) и вооружений мог выставить каждый из них.

Какой признак был положен в основу классового деле­ния? Сохраняет ли он свое значение и сегодня?

Поработайте с источником

Прочтите отрывок о социальной структуре из книги современного рос­сийского социолога М. Н. Руткевича.

Схема Вебера имеет определенные достоинства. Она охва­тывает, во-первых, экономические различия (доход). Во-вто­рых, экономико-политические различия; власть индивида или группы над другими людьми и группами может осуще­ствляться как через политические организации (государст­во, партия и т. д.), так и через экономические организации (компания, корпорация и т. д.). В-третьих, социально-пси­хологические различия, поскольку в оценке престижа за­нятий, профессий и т. п. находит выражение осознание людь­ми относительной высоты своего (и чужого) положения в иерархии.

Слабым звеном конструкции Вебера является проблема связи между этими тремя критериями, а следовательно, между видами социальных различий… Теории социальной стратификации, как правило, приспособлены к изучению американского и западноевропейского общества… Их основ­ная черта — попытка свести теоретическую схему (чаще всего веберовскую) к операционным понятиям, которые до­пускают использование количественно измеряемых показа­телей. <…>

На наш взгляд, методология Маркса имеет существенные преимущества по сравнению с веберовской, поскольку дает возможность осуществить на деле системный подход в по­знании общества. Она позволяет установить внутренние свя­зи между всеми типами и видами социальной структуры, поскольку выясняет связь, существующую между критери­ями деления общества на группы.

Руткевич М. Н. Социальная структура. — М., 2004. — С. 93, 95.

Вопросы и задания к источнику. 1) В чем автор видит достоин­ства схемы (теории стратификации) Вебера? 2) Сравните названные автором критерии веберовской стратификации с теми, что приведе­ны в параграфе. В чем вы видите различия? Можно ли, на ваш взгляд, утверждать, что автор фрагмента понятие «политическая власть», используемое Вебером, подменил широким понятием «власть»? 3) Какие недостатки веберовского подхода и основанной на нем теории стратификации отмечает автор? 4) Каковы, на взгляд автора, преимущества марксистской методологии? Согласны ли вы с такой оценкой? Свой вывод обоснуйте.

§ 2. Социальные институты

Вспомните:

каковы основные сферы жизни общества? Что такое по­требность? Какие потребности человека и общества можно отнести к базовым? Какую роль в обществе вы­полняют социальные нормы?

Когда мы произносим слово «институт», первое его зна­чение, которое приходит на ум, — это высшее учебное заве­дение или научное учреждение: «я поступил в Институт связи», «мама работает в исследовательском институте». По­нятие «социальный институт» существенно шире. Уже по­чти столетие оно используется при изучении общества. Сегодня исследователи широко разрабатывают так называе­мый институциональный подход, который позволяет рассма­тривать общественную жизнь сквозь призму основных соци­альных институтов.

В социологии существуют различные определения этого сложного понятия, отдельные авторы акцентируют те или иные его признаки. Однако при всех расхождениях иссле­дователи единодушны в том, что институты играют огром­ную роль в жизни не только всего общества, но и каждого отдельного человека. С особой силой это проявляется в со­временную эпоху, когда количество социальных институтов растет, они становятся все более специализированными, а их взаимодействие — все более сложным.

Рассмотрим основные характеристики понятия «социаль­ный институт».

Прекариат и классовая борьба

• * Статья опубликована на португальском языке в RCCS 103 (май 2014 г.). DOI: 10.4000 / rccs.5521

1Каждая социальная формация порождает свою классовую структуру, даже если она накладывается на предшествующие структуры. Сегодня мы находимся в эпицентре Глобальной трансформации, аналогичной Великой трансформации Карла Поланьи (Polanyi, 1944). Но в данном случае мы переживаем болезненное построение глобальной рыночной системы, в то время как он писал о создании национальной рыночной экономики и институтов для встраивания экономики в общество.

2В то время как в начале 20^{-го и} годов пролетариат — тогда растущее ядро ​​рабочего класса — находился в авангарде политических и социальных изменений, он утратил размер, силу или прогрессивное мировоззрение, чтобы выполнять эту роль в 1980-е годы. Это была сила добра на протяжении многих десятилетий, но в конечном итоге она зашла в тупик из-за присущего ей труда, желая получить как можно больше людей на «рабочих местах» и увязывая социальные и экономические права с производительностью труда.

3 В средние десятилетия 20 — го — го — го — го — го — го — го — го го — го го го ми го го « ми “ров ми го -` `девятыми годами — двенадцатого веками » — все согласились создать общество и государство всеобщего благосостояния, ориентированное на лейборизм, основанное на пролетаризированном большинстве, ориентированное на стабильную рабочую силу. льготы, связанные с трудом. Для пролетария главной целью было лучшее, «достойный» труд, а не бегство от труда. Классовую структуру, соответствующую этой системе, было относительно легко описать, когда буржуазия — работодатели, менеджеры и наемные профессиональные служащие — противостояла пролетариату, который между ними составлял хребет общества.

4 Сегодня формируется принципиально иная структура глобального класса. Определенный в другом месте (Standing, 2009, 2011), он кратко состоит из семи групп, не все из которых являются классами в марксистском или веберианском смысле. У большинства есть отличительные отношения производства, отношения распределения, отношения к государству и отличительное модальное сознание.

5 Ниже групп, которые могут быть определены в терминах классов, находится низший класс, люмпен-прекариат, состоящий из грустных людей, которые остаются на улицах и умирают в отчаянии.Поскольку они фактически изгнаны из общества, лишены свободы воли и не играют активной роли в экономической системе, за исключением того, что наводят страх на тех, кто находится внутри нее, мы можем оставить их в стороне, хотя некоторые элементы могут активироваться в моменты народного протеста.

6 Группы классов определяются не только по доходу, но их можно перечислить в порядке убывания среднего дохода. На вершине этой структуры находится плутократия, несколько сверхграждан с огромным богатством, в основном полученным нечестным путем, и с огромной неформальной властью, частично связанной с финансовым капиталом.Они отделены от национального государства, часто с удобными паспортами нескольких стран. Большая часть их власти — это манипуляция через агентов, финансирование политиков и политических партий и угрозы перевести их деньги, если правительства не выполнят их желания.

7 Ниже плутократии находится элита, с которой у нее много общего, хотя последние где-то являются национальными гражданами. Эти две группы действуют как эффективный правящий класс, почти гегемонистский в своем нынешнем статусе.Они олицетворяют неолиберальное государство и манипулируют политиками и средствами массовой информации, полагаясь на финансовые агентства, которые поддерживают правила в свою пользу.

8 Ниже указаны зарплаты лиц с долгосрочными гарантиями занятости, высокими зарплатами и обширными корпоративными или корпоративными льготами. Они служат в государственной бюрократии и в основных эшелонах корпораций. Ключом к пониманию своего положения в классе является то, что они получают растущую часть своего дохода и обеспечения от капитала в форме акций.Это означает, что их собственные доходы могут увеличиться, если будет снижена заработная плата, если это будет означать, что доля прибыли и их выплаты по акциям увеличатся в стоимости. Это одна из причин того, что ошибочно объединять салариат с другими нижестоящими в одном классе.

• 1 В смысле, используемом Эриком Райтом (1978), салариат занимает противоречивое классовое положение, но я (…)

9 С приватизацией государственного сектора, а также с аутсорсингом и офшорингом занятости корпорациями и государственными учреждениями, салариат сокращается, и многие в нем опасаются попасть в прекариат, что мы вскоре рассмотрим.В то время как в большинстве графств салариат будет продолжать сокращаться, он будет сохраняться и является чем-то вроде «среднего класса» 1. Многие в нем, несомненно, надеются подняться в элиту или перейти в следующую группу.

10Эту группу я назвал профессионалами, растущую группу, которая работает как подрядчики, консультанты, индивидуальные предприниматели и тому подобное. Они зарабатывают высокие доходы, но живут на грани выгорания и постоянно подвергаются аморальным опасностям, часто нарушая законы с опаской.Их число растет, равно как и их влияние на политический дискурс и популярные образы. Было бы глупо называть их частью единого рабочего класса, поскольку они, по сути, являются предпринимателями, продающими себя, по-настоящему коммерциализированной рабочей силой.

11 Ниже их по среднему доходу — старый пролетариат, ядро, быстро сокращающееся во всем мире. Его остатки будут продолжаться, но у них больше нет сил развивать или навязывать свою повестку дня в политической сфере или даже пугать капитал, требуя уступок.Государства всеобщего благосостояния и режимы так называемых «трудовых прав» были созданы для них, но не для тех, кто ниже их в классовой структуре.

12 Этот последний факт имеет неудобные последствия для характера классовой борьбы и конфликтов в предстоящий период. В течение 20 ^гг. гг. Пролетариат испытывал все более декомодифицированный труд, поскольку часть его дохода была получена за счет доходов от капитала в виде вознаграждения, не связанного с заработной платой.

13 Самым важным воплощением этого являются огромные пенсионные фонды, которые вознаграждают пролетаризованных рабочих за долгие годы «службы», инвестируя в рынки капитала для получения средств.В результате очень трудно представить себе пролетариат «революционным» или преобразующим, учитывая то, как его представители, в первую очередь профсоюзы, закрепили свои интересы внутри капитализма.

14 Как бы то ни было, прекариат стремительно формируется ниже их по среднему доходу. Некоторые комментаторы отреагировали на эту концепцию, заявив, что ненадежность — это социальное условие. Это так, но социальное состояние не действует, у него нет человеческого вмешательства.Прекариат — это формирующийся класс. Мы можем определять его с возрастающей точностью. Но, как вскоре утверждается, у него есть уникальная характеристика, которая сделает его решающим для повторной фазы Глобальной трансформации и борьбы, которая должна произойти, если мы хотим этого достичь.

15 У прекариата есть особые производственные отношения, и это то, что подчеркивало большинство комментаторов при обсуждении прекариата, хотя на самом деле они не являются наиболее важными для его понимания.По сути, их труд небезопасен и нестабилен, поэтому он связан с нерегулярным трудом, информализацией, заемным трудом, неполной занятостью, фальшивой самозанятостью и новым массовым феноменом коллективного труда, обсуждаемым в другом месте (Standing, 2014).

16Все эти формы «гибкой» рабочей силы растут во всем мире. Менее примечательно то, что в процессе прекариат должен обеспечивать растущее и высокое соотношение работы за труд к самому труду. Он эксплуатируется как вне рабочего места и вне оплачиваемого труда, так и на нем.Это один из факторов, который отличает его от старого пролетариата.

17Глобальный капитал и государство, обслуживающее его интересы, хотят иметь большой прекариат, поэтому он является формирующимся классом, а не низшим классом. В то время как национальный промышленный капитал в период Великой трансформации хотел приучить основную часть пролетариата к стабильному труду и стабильной жизни, сегодняшний глобальный капитал желает приучить прекариат к нестабильному труду и нестабильной жизни. Это фундаментальное различие — одна из причин полагать, что объединение пролетариата и прекариата в одну категорию заблокировало бы аналитическое мышление и политическое воображение.

18 Прекариат также имеет особые отношения распределения, поскольку он почти полностью полагается на денежную заработную плату, обычно подверженную колебаниям и никогда не имеющую гарантированного дохода. Опять же, в отличие от пролетариата 20–^– годов, который испытал незащищенность труда, которую можно было бы покрыть за счет социального страхования, прекариат подвержен хронической неопределенности, столкнувшись с жизнью «неизвестного неизвестного».

19 И прекариат имеет особые отношения с государством, имея меньше прав, чем большинство других.По сути, он имеет незащищенных прав . Это первый случай в истории, когда государство систематически отнимает права у своих собственных граждан, как это зафиксировано в других источниках (Standing, 2014). Все больше и больше людей, а не только мигрантов, превращаются в жителей с более ограниченным кругом и глубиной гражданских, культурных, социальных, политических и экономических прав. Им все чаще отказывают в том, что Ханна Арендт назвала «правом иметь права», сутью надлежащего гражданства.

20 Это ключ к пониманию прекариата.Его основной характер — быть просителем, нищим, которого заставляют полагаться на дискреционные и условные подачки от государства, а также от приватизированных агентств и благотворительных организаций, действующих от его имени. Для понимания прекариата и природы грядущей классовой борьбы это более важно, чем его ненадежные трудовые отношения.

21 Последняя отличительная черта — это его классовое сознание, которое представляет собой сильное чувство разочарования в статусе и относительной депривации. Это имеет негативный оттенок, но также имеет радикальный преобразующий аспект, помещая его между «капиталом» и «трудом».Он с меньшей вероятностью будет страдать от ложного сознания при выполнении работ, которые ему попадаются, отчасти из-за отсутствия чувства лояльности или приверженности ни в одном из направлений. Для прекариата работа является инструментом, а не определяющим фактором жизни. Отчуждение от труда воспринимается как должное.

22 Более того, это первый класс в истории, для которого нормой является наличие более высокого уровня образовательной квалификации, чем та работа, которую человек может рассчитывать получить и быть обязан выполнять.Это облегчает понимание отчуждения. Но этот дисбаланс порождает глубокое разочарование в статусе, а также гнев из-за отсутствия чувства будущего, отсутствия ощущения того, что жизнь и общество стремятся к лучшему состоянию.

23Но с точки зрения сознания мы можем понять, почему прекариат является новым опасным классом, потому что он отвергает старые господствующие политические традиции, отвергая лейборизм в такой же мере, как неолиберализм, социал-демократию и христианскую демократию.Но это опасно и в другом смысле. Вкратце это можно сказать, что в настоящее время он не является классом для себя, потому что он находится в состоянии войны с самим собой, имея три формы относительной депривации, каждая из которых характеризует три разновидности прекариата, которые в настоящее время находятся в напряжении.

24 Первый — это выбывшие из старых рабочих сообществ и семей; в основном необразованные, они склонны связывать свое чувство обездоленности и разочарования с потерянными из , реальными или воображаемыми.Таким образом, они прислушиваются к реакционным популистским голосам крайне правых и обвиняют в своих проблемах вторую и даже третью разновидность прекариата. Их можно было бы назвать атавистами . Они склонны реагировать на харизму. Именно эту часть прекариата приводят к крайне правым (см., Например, Goodwin and Ford, 2014), отчасти из-за отсутствия прогрессивной повестки дня, которая бы дошла до нее, которая могла бы сыграть на их устремлениях. а не на их страхе и неуверенности.

25 Вторая разновидность состоит из мигрантов и меньшинств, которые испытывают сильное чувство относительной обездоленности в силу отсутствия настоящего , отсутствия дома.Их можно было бы назвать ностальгиками . В политическом плане они, как правило, относительно пассивны или отстранены, за исключением периодических дней гнева, когда что-то, что кажется прямой угрозой для них, разжигает коллективный гнев. Именно это произошло в трущобах вокруг Стокгольма в начале 2013 года и в Тоттенхэме в Лондоне в августе 2011 года, а также во время других всплесков насилия.

26 Третья разновидность состоит из образованных, которые в своей нерегулярной работе и из-за отсутствия возможности построить повествование о своей жизни испытывают чувство относительной депривации и статусного разочарования, потому что они не имеют никакого представления о будущем .Их можно было бы назвать богемными, но поскольку они являются потенциально преобразующей частью прекариата, новым авангардом, они открыты для того, чтобы стать прогрессивными .

27Просматривая все три разновидности, можно увидеть, что большинство из них отвергают основные политические программы 20 ^-го -го века. Неолиберализм — это анафема. Консервативно-христианские демократы справедливо считаются моралистами и в целом презираются как утилитаристы, обращающиеся к салариату.А социал-демократы и лейбористы рассматриваются как имеющие отношение только к остаткам пролетариата и низшим слоям салариата, которые подвели первую часть прекариата, враждебно относятся ко второй и неприятны для третьей.

28 Как это ни парадоксально, но уместно, что в разгар кризиса из-за неудач неолиберального проекта социал-демократы старого стиля потеряли свою базу избирателей и пострадали от роста прекариата больше, чем любое другое политическое течение.Социал-демократы, кажется, предлагают вернуться в прошлое, не осознавая, что ядро ​​прекариата также отчуждено от него.

29Социологи, такие как Ричард Сеннетт (1998), описывают утрату золотого века капитализма и, похоже, хотят воссоздать то, что было ориентированным на мужчин лейбористским прошлым, изображая текущие реалии как «разъедающий характер», как если бы это не было постоянным особенность капитализма. Но точно так же, как опасный класс в конце 19, ^и гг. Состоял из тех, кто сопротивлялся пролетаризации (Янкевич, 2012), сегодняшний прекариат фактически психологически освобожден от лейборизма и, следовательно, от опасного класса.Это прекрасно было запечатлено в подрывном граффити, нанесенном кем-то из движения возмущения: «Худшим было бы вернуться к старому нормальному состоянию».

30 Ключевым моментом является то, что различными способами в прекариате есть общая почва для отказа от старого политического консенсуса и партий правоцентристских и левоцентристских. Вот почему считается кризис демократии, потому что прекариат не видит себя представленным и отказывается предаваться реальности истончения коммодифицированной политики.Когда возмущенные на площади Пуэрта-дель-Соль каракули: «Я люблю демократию, но тебя нет», их неприятие политических партий носит глубоко политический характер (Estanque, 2013).

31 Однако этот последний вывод не означает, что прекариат аполитичен, поскольку есть еще один смысл, в котором он представляет собой формирующийся опасный класс. Его ближайшая задача — выйти за рамки примитивной фазы мятежников, в которой он оказался в 2011 году, зная, против чего он выступает, но еще недостаточно для того, чтобы стать силой для перемен.

32 Здесь надо быть осторожными. Одним из достижений неолиберализма была определенная степень лингвистической гегемонии в овладении языком политического, социального и экономического дискурса, которое также распространилось на культурный дискурс. Сегодняшняя задача — вернуть язык, чтобы создать воображаемое желаемое будущее. Это не что иное, как возрождение самой идеи будущего , которая была потеряна в неолиберальной антиутопии бесконечного потребительства и электронного хлеба-и-циркового существования.Пламя борьбы быстро гаснет в бесполезные дни протеста, если вся борьба идет о против того, что происходит.

33 Примерно то же самое происходит с массовыми протестами с 2011 года, которые в основном были похожи на серию фейерверков, которые выглядят и звучат впечатляюще, но уносятся цветным дымом. Но эта фаза коллективного беспокойства наверняка перерастет в нечто более стратегическое.

34 По мере того, как прекариат изобретает новый язык прогресса посредством коллективных действий, он должен избегать попадания в хорошо продуманную ловушку постулирования как «революционер» — образа, который окончательно запятнан историей 20 ^-го -го веков.Он также должен избегать бесплодия «реформизма», чего государство желает, стремясь к незначительным улучшениям статус-кво. Чтобы стать классом для себя, прекариат должен быть преобразующим .

35 Необходимо преобразить понимание того, что глобальная рыночная экономическая система требует новой системы распределения , если тенденция к усилению неравенства должна быть обращена вспять. Он должен свести к минимуму использование устаревшего словоблудия марксизма 19–^– гг., Не отказываясь при этом от ценностей освобождения, которые веками руководили прогрессистами и эгалитаристами, а также от эгалитарных идей вокруг классовой борьбы.

36 Столетие назад имело смысл изобразить систему распределения как в значительной степени отражающую капитал и труд, прибыль и заработную плату, при этом баланс социальных сил определял долю дохода, идущую на труд, опосредованную государством, через налоги, субсидии и льготы. и через структуру правил, которые сформировали относительную силу на переговорах антагонистических классовых интересов.

37 В глобальной рыночной экономике есть только один победитель в этой старой модели распределения.Во всех частях мира доля заработной платы в национальном доходе резко упала и вряд ли вырастет. В то время как наибольшее внимание было уделено спаду в США и Европе, доля рабочей силы упала больше всего в таких гигантах развивающихся рынков, как Китай и Индия.

38 По мере того, как падение доли заработной платы продолжается, прекариат несет наихудший результат, в то время как элита, салариат и сокращающееся старое ядро ​​либо улучшили свой социальный доход, либо потеряли лишь немного, потому что фактически получали больше их доход от капитала через акции, опционы на акции, экстравагантные бонусы и доход от аренды.Развитые капиталистические страны все больше превращаются в экономику рантье.

39 Сообщение должно быть четким. Прекариат не может ожидать роста реальной заработной платы. Заработная плата в странах ОЭСР будет продолжать снижаться, даже если в некоторых местах и ​​для некоторых групп будут происходить периодические повышения. Лейбористский ответ на кризис глобальной трансформации — больше «рабочих мест» и более высокая заработная плата, вера в кампании «прожиточного минимума» и национальную минимальную заработную плату. Но для большинства в прекариате заработная плата перестанет обеспечивать достойный уровень жизни.Борьба должна сосредоточиться в другом месте.

40 В открытом гибком трудовом процессе социал-демократическая мантра о большем количестве рабочих мест и более высокой заработной плате похожа на знаменитую историю о короле викингов Кануте, трон которого низвели к морю, где он сел и велел волнам отступить. Очевидно, он сделал это, чтобы показать своим придворным, насколько он ограничен. Более популярная версия этой истории гласит, что сказать волнам, чтобы они вернулись, просто попросили, чтобы их утонули. Вот где прекариат сегодня.Работа обещает только ненадежность и необходимость быть готовым искать дополнительные ссуды.

41 В ноябре 2012 года европейские профсоюзы призвали к «всеобщей забастовке» по всей Европе, которую они назвали Европейским днем ​​действий и солидарности за «рабочие места» и против жесткой экономии. Организаторы должны были знать, что это никак не повлияет на реализуемую политику. Возможно, они надеялись, что мобилизация нервов политиков и побудит их к изменениям позже. Или это было для того, чтобы показать, что у них все еще есть сила, чтобы привлечь толпу?

42 Какими бы ни были цели, это был призыв к жалости со стороны просителей и от их имени.Дайте нам больше подчиненного труда в ответ на наши страдания! Многие, кто откликнулся на свое время, должно быть, чувствовали, что они рассеивают энергию жестом, который не представлял угрозы силам, которым они противостояли. Выходить на улицы и выкрикивать лозунги, требующие работы, раздачи гамбургеров или загрузки полок в супермаркетах, вряд ли достойно или угрожает рантье, получившим выгоду от мирового рыночного порядка. Это был удар побежденных, а не марш вперед к хорошему обществу.

43 Размышляя об этом новом марше вперед, прекариат должен бороться за новую систему распределения, основанную на понимании того, что растущая доля совокупного дохода будет продолжать поступать в финансовый и глобальный капитал, в первую очередь к плутократии и элите, причем достаточно для салариат, чтобы вызвать раскол в лояльности.

44 Богатые страны, в частности, становятся экономиками-рантье, получая большую часть своих доходов от своей деятельности на мировом рынке.Таким образом, борьба за прекариат должна быть сосредоточена на разработке механизмов для направления доходов, которые в настоящее время идут плутократии, элите и салариату, на остальную часть населения, включая люмпен-прекариат, но в основном прекариату, низшему и наиболее активному классу.

45 В этой борьбе за создание новой системы распределения необходимо ускорить существующую глобальную тенденцию к созданию национальных или суверенных фондов благосостояния и подчинить их демократическому управлению.Сегодня более 60 стран имеют национальные капитальные фонды. Только три действуют как механизмы прогрессивного распределения — Постоянный фонд Аляски, Норвежский фонд и, что удивительно, иранская система. Почти все остальные служат средством обогащения уже накопившейся плутократии и элиты. Прекариат должен бороться за то, чтобы они превратились в демократические институты для распределения.

46 Обратите внимание на слово. Прекариат должен использовать слова с умом. Его не следует вводить в заблуждение фальшивыми альтернативами, такими как «предварительное распространение» — термин, придуманный в плохую прическу, который с тех пор приобрел короткую популярность в британской политике, озвученный лидером Лейбористской партии, не означающий что-либо конкретное. , за исключением того, чтобы избежать трудностей с аргументацией в пользу перераспределения.

47 Старая система распределения не работает сама по себе, поощряя инвестиции и рабочую силу с помощью эффективных стимулов. Слишком много ловушек бедности (в которых переход от скудных государственных пособий к низкооплачиваемой работе означает предельную налоговую ставку более 80%) и ловушек ненадежности (то есть получение низкооплачиваемой работы снижает долгосрочные доходы). Прекариат может все это понять, тогда как старый пролетариат будет сбит с толку. Вот почему профсоюзы испытывают такие трудности с обращением к прекариату и обращением к нему, и наоборот.

48Для социал-демократов, а также для других лейбористов и профсоюзов выходом вперед является требование повышения заработной платы и безопасности труда. Но создание большего количества рабочих мест не будет ответом на вопрос о распределении. Прекариат уже согласился с этим ради некоторого спокойствия. Работа, которую они могут получить, просто инструментальная, а не определяющая жизнь, не ведущая к старомодной карьере, не говоря уже о жизни в условиях безопасности и свободы.

49 Борьба за перераспределение — а не за новую систему распределения — должна быть переосмыслена таким образом, чтобы старые политические партии столкнулись с интеллектуальными трудностями.Каковы важнейшие активы, из-за которых должна вестись классовая борьба? Они не являются средствами производства или «командными высотами» производственной системы, которые сформировали социалистический проект и классовую борьбу в 19 гг. И 20 гг. Разговор о захвате фабрик или шахт вызовет смущенную ухмылку или гримасу на любом собрании прекариата.

50 Нет, ключевые активы — это то, что необходимо для хорошей жизни в хорошем обществе, в котором все больше и больше людей могут следовать своей собственной идее профессии, в которой работа, настоящий досуг и воспроизводство могут процветать в гибких моделях.Прежде чем рассматривать эти активы, необходимо сделать предварительный вывод, чтобы понять предстоящую борьбу за них.

51 Это уникальный аспект, упомянутый ранее. Прекариат должен стать классом для себя — или его достаточное количество должно достичь достаточной общности, — чтобы иметь силу отменить себя посредством успеха. Это делает его действительно преобразующим и опасным классом. Другие классы в нынешней неолиберальной антиутопии являются утилитарными, желая увековечить себя и получить больше от существующих структур.Они консервативны или реакционны в том смысле, что они против структурных изменений. Только прекариат может по-настоящему преобразить, опираясь на борьбу за то, что Ханна Арендт назвала «правом иметь права».

52 Каковы важнейшие активы, за которые прекариат должен бороться? Вкратце, как уточняется в других источниках (Standing, 2011, 2014), это социально-экономическая безопасность, контроль времени, пространство качества, знания (или образование), финансовые знания и финансовый капитал.Все они распределены неравномерно, а с точки зрения контроля становится все больше. Можно даже утверждать, что многие из них распределены более неравномерно, чем сам доход.

53 Например, в то время как плутократия, элита, салариат и в некоторой степени профессионалы имеют средства обеспечения экономической безопасности, прекариат подвержен высоким рискам, а также низкой вероятности справиться с ними или низкой вероятности. вероятность выздоровления от них.Прежде всего, он сталкивается с хронической неопределенностью. Распределение экономической безопасности более неравномерно, чем распределение доходов (МОТ, 2004).

54 По крайней мере, для инсайдеров, старый пролетариат имел гарантии занятости, поскольку социальное страхование могло застраховать от рисков безработицы, болезни, старости, несчастных случаев и так далее. Это была манипулятивная форма безопасности, поскольку она обеспечивалась государством до тех пор, пока отдельные работники подчинялись дисциплинам и правилам труда.Но траектория развития была связана с безопасностью труда, в которой были покрыты непредвиденные риски, связанные с трудом (несчастные случаи, болезнь, безработица и т. Д.), Так что соблюдающие правила работники и их иждивенческие семьи могли искать компенсационные права (ошибочно называемые трудовыми правами), если произошло нежелательное явление. Это было нормой, и ожидалось, что она станет нормой для многих других по мере экономического роста. Последнее ожидание давно исчезло.

55 Напротив, прекариат сталкивается с неопределенностью, с жизнью «неизвестного неизвестного», для которой не существует возможной системы страхования, потому что актуарно невозможно рассчитать вероятность наступления неблагоприятных событий.Каждый аспект жизни неопределенен. А когда что-то идет не так, гарантированной сети поддержки нет. Вот почему жизнь на грани хронического непосильного долга является нормой для прекариата. Получение перераспределения безопасности является основополагающим в предстоящей борьбе.

56 Эта борьба за безопасность обеспечивает потенциальный источник межклассового альянса, потому что все больше и больше членов других групп могут осознавать потребность и свою собственную вероятную потребность в базовой безопасности.Таким образом, политика, направленная на обеспечение базовой безопасности, может понравиться низшим слоям среднего класса, живущим в растущем страхе попасть в прекариат или опасаясь, что это сделают их дети.

57 Далее, с точки зрения времени как актива жизни, прекариат не контролирует свое время, и его члены должны находиться в режиме ожидания, переключаться между занятиями, ждать работы, выполнять больше работы, если они необходимы. , потому что они никогда не знают, как лучше всего распределять время.Вот почему можно сказать, что прекариат страдает от эпидемии прекариатизированного ума , неспособного сосредоточиться, неориентированного на достижимые цели. Прекариату нужна политика, позволяющая ему контролировать свое время. Нам нужна политика времени.

58 Далее, борьба за перераспределение качественного пространства воплощается в борьбе за возрождение «общинного достояния». На самом деле это метафора, поскольку она передает больше, чем борьбу за сохранение общественной земли, где люди могут собираться.Он также включает общественное и культурное достояние, а также в определенном смысле политическое достояние.

59 Совещательная демократия требует общественных пространств, в которых можно сформулировать и разделить обиды, что приведет к политическим предложениям и возрождению коллективных действий, а не просто к сопротивлению. В этом отношении прекариату нужна процветающая община, не только для того, чтобы дополнить свой неадекватный доход, но и для того, чтобы противостоять доминирующим дискурсам, пронизывающим СМИ, которыми манипулирует плутократия.

60Далее, борьба за перераспределение образования определяет жизнь прекариата. Здесь необходимо преодолеть чувство ложного осознания того, что образование распространяется, и противостоять риторике о «человеческом капитале», усовершенствованной неолибералами. На первый взгляд, больше людей получают образование более высокого «уровня», чем когда-либо в истории. Однако реальное образование распределяется очень неравномерно, и большая часть того, что продается как образование, является мошенничеством.В то время как богатые имеют доступ к образованию, позволяющему им раскрепощать разум и проявлять новаторский подход, прекариат низводится до уровня коммодифицированного образования с « человеческим капиталом », предназначенного для подготовки их к работе и приучения к жизни нестабильного труда с миролюбивым умом. .

61 Борьба за декомпозицию образования является фундаментальной, если прекариат хочет быть творческим, артистичным, подрывным и, в конечном счете, политическим и моральным. И снова ему следует найти союзы в части салариата и среди профессионалов, которые интуитивно являются нонконформистами.

62 Борьба за финансовые знания направлена ​​на то, чтобы прекариат мог эффективно решать финансовые вопросы. Фискальная структура современного рыночного общества чрезвычайно сложна, что позволяет тем, у кого есть доступ к налоговым экспертам, зарабатывать гораздо больше денег, в то время как «маленькие люди» платят больше налогов, чем должны. Право на финансовые знания и государственные финансовые услуги важнее, чем многие думают. Прекариат должен вскоре мобилизоваться вокруг требований всеобщего права на получение финансовых знаний.В контексте хронической личной задолженности из-за «ростовщиков до зарплаты» и студенческих долгов, которые уходят в будущее, это уже не мелкая проблема.

63 Прежде всего, возможно, решающее значение будет иметь борьба за справедливую долю финансового капитала за счет базового дохода и создания демократических суверенных фондов благосостояния. Но все проблемы, о которых здесь говорилось, должны быть интегрированы в стратегию преобразований. Каждый элемент открывает возможности для межклассовых союзов с одной или несколькими другими социальными группами.В конце концов, все большую часть салариата, профессионалов и основных рабочих раздирает страх, страх неудачи, страх потери. В какой-то момент страх превращается из «всех нас в трусов», как выразился Гамлет, в львов возмущения.

64 Во многих странах прекариат раздувается эпохой жесткой экономии. Он тоже взрослеет. В каждой Великой трансформации есть три фазы борьбы. Первый — это фаза примитивных бунтовщиков, в которой элементы возникающего класса ищут Признание, общую идентичность.В значительной степени это произошло с 2011 года. Миллионы людей теперь имеют чувство общей идентичности и знают себя как прекариата без стыда и с чувством гордости. Это обеспечивает необходимое потенциальное единство для эффективных коллективных действий. Это не достаточное условие, но необходимое.

65 Следующая фаза — это борьба за Представительство, за обладание коллективным и индивидуальным Голосом во всех государственных учреждениях и за способность создавать шума в государственных органах, в средствах массовой информации и сетях публичных дискурсов.Это приближается. Необходимо утверждать субъективность прекариата, чтобы бюрократия больше не могла относиться к его членам как к неудачникам, нуждающимся в реформировании, повышении «трудоспособности» или наказании.

66 Растущее осознание коллективного признания и продолжающиеся действия примитивных повстанцев и массового сопротивления теперь должны уступить место политическому возрождению. Это происходит, хотя и противоречиво, в таких организациях, как Partido X в Испании, Sygizia в Греции и M5S в Италии.В конечном счете, речь должна идти о реполитизации политики на агоре, поскольку прекариат требует превратиться из объекта в субъект.

67 В некоторой степени, например, потрясения в парке Гечи в Стамбуле и воодушевляющие потрясения в бразильских городах в 2013 году могут быть истолкованы как требование более инклюзивной партисипативной демократии, в которой прекариат должен получить эффективное коллективное и индивидуальное участие.

• 2 «Маска анархии» была написана в 1819 году после резни в Петерлоо на поле Святого Петра в (…)

68 По мере достижения успехов в признании и репрезентации борьба за новую систему распределения и за перераспределение доступа к этим ключевым активам начнет поглощать коллективную энергию прекариата и тех, кто с ним связан. Капитальные фонды, базовый доход для всех, профессиональные сообщества, новые формы союзов или ассоциаций и многое другое манят. Формируется прекариат. Как Шелли выразился в сопоставимый период социальных потрясений двести лет назад в величайшем стихотворении о политическом протесте, когда-либо написанном на английском языке, вдохновленном жестоким подавлением зарождающегося рабочего класса на общественной площади, прекариат достигает стадии, когда он осознают свою силу: «Вас много, их мало!» 2

В защиту плохого имиджа — Журнал № 10 ноября 2009 г.

Плохое изображение — это копия в движении.Качество плохое, разрешение нестандартное. По мере ускорения он портится. Это призрак изображения, превью, миниатюры, ошибочная идея, странствующее изображение, распространяемое бесплатно, сжатое через медленные цифровые соединения, сжатое, воспроизводимое, разорванное, преобразованное, а также скопированное и вставленное в другие каналы распространения. .

Плохой имидж — тряпка или отрывок; AVI или JPEG, люмпенный пролетарий в классовом обществе видимости, оцениваемый и оцениваемый в соответствии с его разрешением.Плохое изображение было загружено, скачано, отправлено, переформатировано и отредактировано. Он превращает качество в доступность, выставочную ценность в культовую ценность, фильмы в клипы, созерцание в отвлечение. Изображение освобождается из хранилищ кинотеатров и архивов и погружается в цифровую неопределенность за счет его собственного содержания. Плохой образ тяготеет к абстракции: это визуальная идея в самом ее становлении.

Плохое изображение — это незаконный ублюдок пятого поколения исходного изображения.Его генеалогия сомнительна. Имена файлов намеренно написаны с ошибками. Он часто бросает вызов наследству, национальной культуре или даже авторским правам. Его передают как приманку, приманку, указатель или как напоминание о его прежнем визуальном «я». Он высмеивает обещания цифровых технологий. Мало того, что он часто деградирует до состояния спешащего размытия, можно даже сомневаться, можно ли вообще назвать его изображением. Только цифровые технологии могут создать такое ветхое изображение.

Плохие изображения — это современные «Убогие экрана», обломки аудиовизуальной продукции, мусор, вымываемый на берегах цифровой экономики.Они свидетельствуют о насильственном смещении, переносе и смещении изображений — их ускорении и циркуляции в порочных кругах аудиовизуального капитализма. Плохие изображения тащат по всему миру в качестве товаров или их изображений, в качестве подарков или в качестве награды. Они распространяют удовольствие или угрозы смертью, теории заговора или бутлеги, сопротивление или отупение. Плохие изображения показывают редкое, очевидное и невероятное, если нам все еще удается это расшифровать.

1.Низкое разрешение

В одном из фильмов Вуди Аллена главный герой не в фокусе. Это не техническая проблема, а какая-то болезнь, постигшая его: его образ постоянно размывается. Поскольку персонаж Аллена — актер, это становится серьезной проблемой: он не может найти работу. Его нечеткость превращается в материальную проблему. Фокус определяется как классовая позиция, позиция непринужденности и привилегии, в то время как расфокусировка снижает ценность изображения.

Однако современная иерархия изображений основана не только на резкости, но и в первую очередь на разрешении.Достаточно взглянуть на любой магазин электроники, и эта система, описанная Харуном Фароки в известном интервью 2007 года, становится очевидной. В классовом обществе изображений кино играет роль флагманского магазина. Во флагманских магазинах продукты высокого класса продаются в высококлассной среде. Более доступные производные одних и тех же изображений распространяются в виде DVD, по телевидению или в Интернете как плохие изображения.

Очевидно, что изображение с высоким разрешением выглядит более ярким и впечатляющим, более миметическим и волшебным, более пугающим и соблазнительным, чем плохое.Он, так сказать, более богатый. Теперь даже потребительские форматы все больше приспосабливаются к вкусам кинематографистов и эстетов, которые настаивали на 35-мм пленке как на гарантии первозданной визуальности. Настаивание на аналоговом кино как единственном средстве визуальной важности звучало во всех дискурсах о кино, почти независимо от их идеологической направленности. Никогда не имело значения, что эти элитные экономические системы кинопроизводства были (и остаются) прочно укоренившимися в системах национальной культуры, капиталистическом студийном производстве, культе в основном мужского гения и оригинальной версии, и поэтому часто бывают консервативными по своему характеру. состав.Резолюция фетишизировалась, как будто ее отсутствие равносильно кастрации автора. Культ кинопленки преобладал даже в независимом кинопроизводстве. Богатый образ установил свой собственный набор иерархий, с новыми технологиями, предлагающими все больше и больше возможностей для его творческой деградации.

2. Воскресение (как плохие изображения)

Но настаивание на богатых изображениях имело и более серьезные последствия. Оратор на недавней конференции, посвященной эссе к фильму, отказался показывать отрывки из произведения Хамфри Дженнингса, потому что не было надлежащей кинопроекции.Хотя в распоряжении докладчика был совершенно стандартный DVD-плеер и видеопроектор, аудитории оставалось только представить, как могли бы выглядеть эти изображения.

В данном случае невидимость изображения была более или менее произвольной и основывалась на эстетических предпосылках. Но у него есть гораздо более общий эквивалент, основанный на последствиях неолиберальной политики. Двадцать или даже тридцать лет назад неолиберальная реструктуризация медиа-производства начала медленно затенять некоммерческие образы до такой степени, что экспериментальное и эссеистическое кино стало почти невидимым.Поскольку содержание этих работ в кинотеатрах стало чрезмерно дорогим, их также сочли слишком маргинальными для показа по телевидению. Таким образом, они постепенно исчезли не только из кинотеатров, но и из публичной сферы. Видеоэссе и экспериментальные фильмы оставались по большей части невидимыми, за исключением некоторых редких показов в столичных музеях или киноклубах, которые проецировались в исходном разрешении, прежде чем снова исчезнуть в темноте архива.

Это развитие, конечно, было связано с неолиберальной радикализацией концепции культуры как товара, с коммерциализацией кино, его рассредоточением по мультиплексам и маргинализацией независимого кинопроизводства.Это также было связано с реструктуризацией мировой медиаиндустрии и установлением монополий на аудиовизуальные материалы в определенных странах или территориях. Таким образом, устойчивая или нонконформистская визуальная материя исчезла с поверхности в подполье альтернативных архивов и коллекций, поддерживаемых только сетью преданных делу организаций и отдельных лиц, которые распространяли между собой нелегальные копии VHS. Источники для них были чрезвычайно редкими — кассеты переходили из рук в руки, в зависимости от молвы, в кругах друзей и коллег.С появлением возможности транслировать онлайн-видео это состояние начало резко меняться. Все большее количество редких материалов снова появляется на общедоступных платформах, некоторые из них тщательно отобраны (Ubuweb), а некоторые — просто груда материалов (YouTube).

В настоящее время в Интернете доступно не менее двадцати торрентов с очерками из фильмов Криса Маркера. Если вы хотите ретроспективу, вы можете ее получить. Но экономия плохих изображений заключается не только в загрузке: вы можете сохранить файлы, просмотреть их снова, даже отредактировать или улучшить их, если вы считаете это необходимым.И результаты распространяются. Размытые AVI-файлы полузабытых шедевров обмениваются на полусекретных P2P-платформах. На YouTube транслируются нелегальные видеозаписи с мобильных телефонов, вывезенные из музеев. DVD-диски с просмотренными копиями артистов продаются по бартеру. Многие произведения авангардного, эссеистического и некоммерческого кино были воскрешены как плохие изображения. Нравится им это или нет.

3. Приватизация и пиратство

Редкие репродукции воинственных, экспериментальных и классических произведений кино, а также видеоарта снова появляются в качестве плохих изображений, и это важно на другом уровне.Их ситуация раскрывает гораздо больше, чем содержание или внешний вид самих изображений: она также раскрывает условия их маргинализации, совокупность социальных сил, приводящих к их распространению в Интернете в качестве плохих изображений. Плохие изображения плохи, потому что им не придается никакой ценности в классовом обществе изображений — их статус незаконных или деградированных дает им освобождение от его критериев. Их отсутствие решимости свидетельствует об их присвоении и перемещении.

Очевидно, что это условие связано не только с неолиберальной реструктуризацией медиа-производства и цифровых технологий; это также связано с постсоциалистической и постколониальной реструктуризацией национальных государств, их культур и их архивов.В то время как некоторые национальные государства разрушаются или распадаются, изобретаются новые культуры и традиции и создаются новые истории. Это, очевидно, также влияет на киноархивы — во многих случаях все наследие кинопленки остается без поддержки национальной культуры. Как я однажды заметил в случае с музеем кино в Сараево, национальный архив может найти следующую жизнь в виде магазина видеопроката. Пиратские копии просачиваются из таких архивов в результате неорганизованной приватизации. С другой стороны, даже Британская библиотека продает свое содержимое в Интернете по астрономическим ценам.

Как заметил Кодво Эшун, плохие изображения частично циркулируют в пустоте, оставленной государственными кинематографическими организациями, которым слишком сложно работать как архив 16/35 мм или поддерживать какую-либо инфраструктуру распространения в современную эпоху. С этой точки зрения плохой имидж показывает упадок и деградацию кинематографического эссе или даже любого экспериментального и некоммерческого кино, что во многих местах стало возможным, потому что создание культуры считалось задачей государства.Приватизация медиа-производства постепенно становилась более важной, чем медиа-производство, контролируемое / спонсируемое государством. Но, с другой стороны, безудержная приватизация интеллектуального контента, наряду с онлайн-маркетингом и коммодификацией, также способствует пиратству и присвоению; это приводит к распространению плохих изображений.

4. Несовершенное кино

Появление плохих изображений напоминает один из классических манифестов Третьего кино, Для несовершенного кино , написанного Хуаном Гарсиа Эспиноса на Кубе в конце 1960-х годов.Эспиноза выступает за несовершенное кино, потому что, по его словам, «идеальное кино — технически и художественно мастерское — почти всегда является реакционным». Несовершенное кино — это кино, которое стремится преодолеть разделение труда внутри классового общества. Он объединяет искусство с жизнью и наукой, стирая границы между потребителем и производителем, аудиторией и автором. Он настаивает на собственном несовершенстве, популярен, но не потребительский, привержен, не становясь бюрократическим.

В своем манифесте Эспиноза также размышляет о перспективах новых медиа.Он ясно предсказывает, что развитие видеотехнологий поставит под угрозу элитарное положение традиционных кинематографистов и сделает возможным массовое производство фильмов: искусство народа. Подобно экономике плохих изображений, несовершенное кино уменьшает различия между автором и аудиторией и объединяет жизнь и искусство. Прежде всего, его визуальность решительно скомпрометирована: размытая, дилетантская и полная артефактов.

В некотором роде экономия на плохих изображениях соответствует описанию несовершенного кино, в то время как описание идеального кино представляет собой, скорее, концепцию кино как флагманского магазина.Но настоящее и современное несовершенное кино гораздо более амбивалентно и эмоционально, чем ожидал Эспиноза. С одной стороны, экономика плохих изображений с их непосредственной возможностью распространения по всему миру и их этикой ремикса и присвоения позволяет участвовать гораздо большей группе продюсеров, чем когда-либо прежде. Но это не означает, что эти возможности используются только для прогрессивных целей. Разжигание ненависти, спам и прочий мусор также проникают через цифровые соединения.Цифровая связь также стала одним из наиболее спорных рынков — зоной, которая долгое время подвергалась постоянному первоначальному накоплению и массированным (и, в определенной степени, успешным) попыткам приватизации.

Таким образом, сети, в которых циркулируют плохие изображения, представляют собой одновременно платформу для хрупких новых общих интересов и поле битвы для коммерческих и национальных интересов. Они содержат экспериментальный и художественный материал, а также невероятное количество порнографии и паранойи.Хотя территория плохих изображений позволяет получить доступ к исключенным изображениям, она также пронизана самыми передовыми методами коммодификации. Хотя он позволяет пользователям активно участвовать в создании и распространении контента, он также направляет их в производство. Пользователи становятся редакторами, критиками, переводчиками и (со) авторами плохих изображений.

Таким образом, плохие образы становятся популярными — изображениями, которые могут создать и увидеть многие. Они выражают все противоречия современной толпы: ее оппортунизм, нарциссизм, стремление к автономии и творчеству, ее неспособность сосредоточиться или принять решение, ее постоянная готовность к проступкам и одновременное подчинение.В целом, плохие изображения представляют собой снимок эмоционального состояния толпы, ее невроза, паранойи и страха, а также ее тяги к интенсивности, веселью и отвлечению. Состояние изображений говорит не только о бесчисленных передачах и переформатировании, но и о бесчисленном количестве людей, которые достаточно заботились о них, чтобы преобразовывать их снова и снова, добавлять субтитры, редактировать или загружать их.

В этом свете, возможно, нужно переопределить ценность изображения или, точнее, создать для него новую перспективу.Помимо разрешения и обменной стоимости, можно представить себе другую форму стоимости, определяемую скоростью, интенсивностью и разбросом. Плохие изображения плохие, потому что они сильно сжаты и быстро перемещаются. Они теряют материю и набирают скорость. Но они также выражают состояние дематериализации, присущее не только наследию концептуального искусства, но, прежде всего, современным формам семиотического производства. Семиотический поворот капитала, описанный Феликсом Гваттари, играет в пользу создания и распространения сжатых и гибких пакетов данных, которые можно интегрировать во все новые комбинации и последовательности.

Это уплощение визуального контента — понятие становления изображений — помещает их в общий информационный поворот, в рамках экономии знаний, которая вырывает изображения и их подписи из контекста в водоворот перманентной капиталистической детерриториализации. История концептуального искусства описывает эту дематериализацию арт-объекта сначала как сопротивление фетишной ценности видимости. Тогда, однако, дематериализованный арт-объект оказывается идеально приспособленным к семиотизации капитала и, следовательно, к концептуальному повороту капитализма.В некотором смысле плохое изображение подвержено аналогичному напряжению. С одной стороны, это противоречит фетишистской ценности высокого разрешения. С другой стороны, именно поэтому он также идеально интегрируется в информационный капитализм, процветающий на сжатых объемах внимания, на впечатлении, а не на погружении, на интенсивности, а не на созерцании, на предварительных просмотрах, а не на просмотрах.

5. Товарищ, какая у вас сегодня визуальная связь?

Но одновременно происходит парадоксальный поворот.Распространение плохих изображений создает схему, которая выполняет первоначальные амбиции воинствующего и (некоторых) эссеистического и экспериментального кино — создать альтернативную экономику изображений, несовершенное кино, существующее внутри, а также за пределами и под коммерческими потоками СМИ. В эпоху обмена файлами даже маргинальный контент снова распространяется и объединяет разрозненные мировые аудитории.

Таким образом, плохой имидж создает анонимные глобальные сети точно так же, как он создает общую историю.Во время путешествий он создает союзы, провоцирует перевод или неправильный перевод, а также создает новую публику и дебаты. Теряя свою визуальную сущность, он частично восстанавливает свою политическую мощь и создает вокруг себя новую ауру. Эта аура больше не основана на постоянстве «оригинала», а на быстротечности копии. Он больше не привязан к классической публичной сфере, опосредованной и поддерживаемой рамками национального государства или корпорации, а плавает на поверхности временных и сомнительных пулов данных.15 Дрейфуя из подвала кинотеатра, он продвигается на новые эфемерные экраны, сшитые вместе желаниями рассредоточенных зрителей.

Распространение плохих образов, таким образом, создает «визуальные связи», как однажды назвал их Дзига Вертов. Эта «визуальная связь», по словам Вертова, должна была связывать рабочих мира друг с другом. Он вообразил своего рода коммунистический, визуальный, адамический язык, который мог не только информировать или развлекать, но и организовывать своих зрителей. В каком-то смысле его мечта сбылась, хотя в основном под властью глобального информационного капитализма, аудитории которого связаны почти физически взаимным возбуждением, эмоциональной настройкой и тревогой.

Но есть также распространение и производство некачественных изображений на основе камер сотовых телефонов, домашних компьютеров и нетрадиционных форм распространения. Его оптические связи — коллективное редактирование, совместное использование файлов или схемы массового распространения — выявляют беспорядочные и случайные связи между производителями повсюду, которые одновременно составляют разрозненную аудиторию.

Распространение плохих изображений питает как сборочные конвейеры капиталистических СМИ, так и альтернативные аудиовизуальные экономики.В дополнение к большому замешательству и ошеломлению, это также может вызвать разрушительные движения мыслей и аффектов. Распространение плохих образов, таким образом, открывает новую главу в исторической генеалогии нонконформистских информационных цепей: «визуальные связи» Вертова, интернационалистские рабочие педагогики, которые Питер Вайс описал в «Эстетика сопротивления » , «Схемы третьего кино и триконтинентализма». кинопроизводства и мышления неприсоединившихся стран. Плохой имидж — каким бы амбивалентным он ни был — таким образом занимает свое место в генеалогии скопированных под копирку памфлетов, рекламных фильмов о кинопоездах, подпольных видеожурналов и других нонконформистских материалов, которые с эстетической точки зрения часто используют плохие материалы.Более того, он актуализирует многие исторические идеи, связанные с этими схемами, в том числе идею Вертова о визуальной связи.

Представьте, что кто-то из прошлого в берете спрашивает вас: «Товарищ, какова ваша визуальная связь сегодня?»

Ответьте: это ссылка на настоящее.

6. Сейчас!

Бедный имидж олицетворяет загробную жизнь многих бывших шедевров кино и видеоарта. Он был изгнан из уединенного рая, которым, кажется, когда-то был кино.После того, как эти работы были изгнаны с защищенной и часто протекционистской арены национальной культуры, выброшены из коммерческого оборота, эти произведения стали путешественниками в цифровой нейтральной стране, постоянно меняя свое разрешение и формат, скорость и носители, иногда даже теряя имена и кредиты. по пути.

Сейчас многие из этих работ вернулись — признаю, в виде плохих изображений. Можно, конечно, возразить, что это не настоящая вещь, но тогда — пожалуйста, кто угодно — покажите мне эту настоящую вещь.

Плохое изображение больше не связано с настоящим — подлинным оригиналом.Напротив, речь идет о его собственных реальных условиях существования: о круговороте роя, цифровой дисперсии, раздробленности и гибкости темпоральностей. Речь идет о неповиновении и присвоении, а также о конформизме и эксплуатации.

Короче: это про реальность.

Вместо «Социальное исключение» читать «Девиантность и маргинальность»

Сэр,

Указывая на «исключения в процветающем обществе» [1], и
ссылаясь на «тревожную черту современной жизни» [1], которую Ватт описывает
[и Миранда и Фармер повторяют] как «тенденцию выталкивать уязвимых и
трудных людей в наименее популярные места» [1, 2], «за пределы
границ богатых и промышленно развитых стран» [1] и как
«растущий разрыв между имущими и неимущими» [1]; а также в просьбе
попытаться «услышать голоса»…. исключенных »[1] и« критически взгляните на
даже концепцию социальной изоляции »[1], Миранда и
Фармер проявляют искреннюю сострадательную заботу об исключенных людях, но
я боюсь, что это сочетается при значительном игнорировании этой проблемы
как социальной проблемы. Незнание в значительной степени усугубляется статьями BMJ по этому вопросу
.

Конечно, можно определить «социальную изоляцию» в терминах «детской
бедности … неблагоприятных тенденций в навыках чтения, неуправляемого и агрессивного
поведения, злоупотребления наркотиками, безработицы, подростковой беременности, бездомности,
преступлений и самоубийств», [2]; или как «различия в доходах, социальном классе, образовании, этнической принадлежности и поле» [3]; или даже как «босоногие дети»,
[4].К сожалению, эти люди «исключены из общего процветания» [2], но,
, мы снова сталкиваемся с чем-то вроде зияющей бездны понимания проблемы
как социальной проблемы, не говоря уже о том, что она является неотъемлемой чертой всех обществ
. «Маргинальный человек — это … тот, кто не принадлежит … маргинальный человек
… [живет] на границе двух культур и двух обществ … [и
обладает] маргинальным менталитетом … [ с его] неразрешенной идентичностью
кризисов … »[5]. Статьи BMJ по этому поводу предсказуемо поверхностны и
упрощены.

Хотя Ватт правильно описывает «исключенных» как «
маргинальных групп… различных и отдельных от остального их общества» [2], тем не менее
только в цитате Люна мы действительно начинаем встречать кого-то, кто
переехал помимо простого наблюдения, чтобы увидеть «виды социальных границ
, которые формируют социальные отношения и укрепляют социальный порядок» [6], и который,
, поэтому уловил «основные социологические концепции, которые в основном
используются для получения идеи маргинальности. , «[6].Таков тот, кто уловил
проблесков социальных принципов, лежащих в основе таких мрачных реалий.

Хотя эти статьи и письма BMJ демонстрируют искреннее желание
помочь «социально исключенным» [2], они, к сожалению, демонстрируют небольшое желание
изучить или по-настоящему понять их. Они, кажется, «избегают отвержения и дискриминации
» [ 7] такие люди страдают, считая их
исключительно медицинской проблемой, происходящей из бедности, что, вероятно,
является вопиющим упрощением.Поэтому многое из того, что сказано в этих
статьях и письмах, бессмысленно.
осуждают, осуждают и обвиняют людей в том, какие они есть, мало понимают. Если истинное понимание
происходит из сочувствия к другим, то
кажется аксиомой, что «истинное гостеприимство относится к тому, что
отличается от его собственной религии, от своей собственной культуры, от собственного образа жизни
», [7] . Эти люди стремятся к большей вовлеченности, а не к тому, чтобы их закрывали
или обманывали «подачками», потому что они с жадностью пожирали бы любые крошки
уважения, предложенные им.

Можно представить себе возмущение, которое вспыхнет в некоторых кругах, если
кто-нибудь осмелится предпринять единоличную попытку понять
химическую природу материи, игнорируя при этом последние 600
лет истории человечества. химия. Добавьте к этому напыщенную настойчивость
в том, чтобы заранее знать, каковы в основном финансовые и политические решения
этой проблемы, а также игнорируйте обширную традицию социальных наук,
, и вы увидите своего рода упрощенную основу, которая питает комментарии
и предположения, распространенные в статьях и письмах по этому поводу в BMJ.

Почему бы сначала не прочитать, что социологи написали об этих людях,
, прежде чем положить перо на бумагу и достойно заламывать руки со стороны
? Как вы можете помочь этим людям, если вы понимаете только, что
— это море цифр, которые вы хотите видеть в росте или падении? Является ли числовое представление
о таких людях хотя бы отдаленно приемлемым? Что можно извлечь из того, что
принесет свои собственные предрассудки и сомнительный интеллектуальный багаж к такой проблеме
? Без какой-либо фундаментальной концепции того, кто на самом деле «социально исключен»,
человек, каковы их потребности, как они попали, где они находятся,
аспектов маргинальности и девиантности, социальных групп и того, как они
функционируют — ну, можно было бы подумать, что это довольно элементарные требования к
даже начинают понимать, не говоря уже о понтификате по этому поводу.

Тем не менее, понимание приблизило бы человека к «вере
Дюркгейма в то, что социальные явления можно и нужно изучать с научной точки зрения» [8], не
столько редукционистски или численно, но, по крайней мере, нейтрально и
посредством наблюдения и индукции, скорее чем с головой, набитой
предубеждениями и предубеждениями. В конце концов, Эмиль Дюркгейм был «уважаемым основателем
» [8], если не «отцом-основателем того, что сейчас является дисциплиной социологии
» [9].

Сам термин «социально исключенный» кажется весьма вводящим в заблуждение,
вероятно покровительственным, определенно неуместным и
в корне неверным.Таких людей более верно считают маргинализованными и
бесправными группами меньшинств, девиантами и маргиналами. Как только вы,
, поймете их как людей, лишенных возможности перемещаться и лишенных прав, тогда вы сможете начать с
лучше оценить их потребности и функции по отношению к
обществам, частью которых они, тем не менее, являются. «Инвалиды и
ранее длительно безработных» [10] являются хорошими примерами
«маргинализированных определенных групп граждан» [10]. Аналогичным образом, «
этнических меньшинств сталкиваются со значительными препятствиями» [10], и приветствовали бы «более широкий доступ
к социально-экономической жизни» [10], а также «
для работы и полноценного участия в экономической жизни общества» [ 10].

Исключено — неправильное слово, потому что оно означает, что
намеренно «закрыты». Их «закрывают» только в результате нормальных социальных
процессов, которые мы все неосознанно придерживаемся и которых соблюдаем, а не в качестве акта
преднамеренного социального исключения, направленного исключительно на них. Разница
здесь может показаться незначительной, но она подлинная. Нежелание — это
случайный эффект их собственного врожденного чувства «социального различия». В определенном смысле
можно сказать, что они исключили себя из-за собственного отклонения,
будучи «квадратными колышками в круглых отверстиях».Поскольку такие определения
предполагают обдумывание или обвинение, что является вводящим в заблуждение и непонятным элементом в определении
, «маргиналы» и «посторонние» являются более нейтральными и, таким образом,
более подходящими для них ярлыками. Таким образом, реальным вопросом становится природа
их отклонений или маргинальности, их происхождение и цели.
Определение, требующее более глубокого размышления.

Изолированные и маргинализованные люди не имеют тех же возможностей
, что и все мы. Им не хватает «реализации личного потенциала» [10],
не могут легко «двигаться к независимости» [10], и живут в социальном пространстве
, где существует «воспринимаемая дистанция» [10] между ними и
остальное общество.Маргинальный человек «имеет универсальную социальную дистанцию»,
[6]. Проблема не в деньгах как таковых, а в «изоляции, включении, формировании команды
» [10]. Его «основной переменной является отчужденность» [6]. ]. Маргинальный номер
«означает« рассекреченный человек »,« люмпен »,« преступник »,« безродный »,« бродяга »,
и т. Д.» [6]. Маргинальность «обычно определяется как неучастие в социальных институтах
… депривация и исключение из социальных структур »,
[6].

В фундаментальном смысле для того, чтобы жить счастливо, люди
нуждаются в чувстве идентичности и стремятся его развить.Объедините это с нашей глубоко социальной природой, и мы сможем увидеть основу нашего поведения. Все общества
состоят из бесчисленных подгрупп, внутри которых объединяются
единомышленников. Иногда это группы, определенные этнически и культурно;
иногда они имеют гендерный, профессиональный, религиозный или религиозный характер
или связаны с общим предметом изучения или интересов, например, клубами и спортом;
очень часто они основаны на языке или языковом контингенте. А группирующие объекты
имеют тенденцию вкладываться, умножаться и перекрываться.Тем не менее, все они отражают
основную потребность, которую мы все разделяем — чувство благополучия, проистекающее из
общности интересов и социального чувства принадлежности. Нам нужно
чувство сплоченности, чувство того, что нас ценят и хотят, привязанность к другим,
обретение любви и уважения, чувство безопасности и защищенности, как и другие в человеческой семье
, связи. Это очень базовые потребности человека, и повсюду можно увидеть, что
социальных групп действуют таким образом и, таким образом, соответствуют
этому типу определения.По сути, это то, каковы люди.

Несмотря на эту социальную реальность, в которой мы все рождены, есть
людей, которые, казалось бы, «проваливаются через сеть» и испытывают
трудности с приспособлением или не могут найти социальную группу, в которой они
чувствуют себя комфортно. Это маргиналы и извращенцы, которым не хватает чувства
принадлежности к основным группам общества, которые нелегко объединяются
и не чувствуют себя любимыми, защищенными или желанными. Они чувствуют себя изолированными и изолированными —
они посторонние, чужие и маргиналы.Их чувство идентичности
раздроблено, отсутствует, смещено — у них мало друзей, и их чувство собственного достоинства
фрагментарно и смутно сфокусировано.

Кто эти люди? Краткий ответ в Европе и Северной Америке:
человек, не являющийся «белым, мужчиной, здоровым, представителем среднего класса, образованным, трудоспособным —
физическим, женатым и гетеросексуальным». Таким образом, «исключенные» включают женщин,
не состоящих в браке, небелых, гомосексуалистов, инвалидов, больных,
низшего класса, необразованных и т. Д.Такие люди не разделяют некоторых ключевых ценностей,
норм и идентичностей групп, которые доминируют в этих обществах. Хотя
«человеческое действие является как преднамеренным, так и ограниченным общественно разделяемыми и
переданными нормами» [6], к сожалению, нормы меняются от одной подгруппы
к другой. Как меньшинства, маргиналы проводят много времени в поисках
себе подобных, которые разделяют их собственные ценности и нормы и через
контактов, с которыми они могут получить большое значение и удовлетворение.

Ясно, что характерные нормы доминирующей социальной группы в
Южной Америке, на Дальнем Востоке или в Африке не будут такими же, как в модели
, приведенной выше, но будут применяться те же основные принципы — большинство людей соответствуют
нормам доминирующая группа, в то время как остальные чувствуют себя более или менее обособленными и исключенными из нее.

Таким образом, результатом всего этого является то, что вы не можете
реально обойтись без применения упрощенного численного подхода к сложным
человеческим проблемам или исключительно финансового подхода, основанного на международных средних
и процентах, для определения или для решить эти социальные проблемы
.Такая безрассудная и ошибочная стратегия ведет к неудаче,
, потому что она ужасающе неспособна понять внутреннюю сложность «проблемы
незнакомца… проблемы маргинальности» [6], которая включает «синтез
близости и расстояния, который составляет основу формальное положение незнакомца
»[13]. Эти люди изначально «исключены из общества»
не потому, что у них нет денег, а потому, что они явно не придерживаются
тех же ценностей или социальных норм, что и остальная часть общества.Они обладают
«дистанцией и близостью, безразличием и вовлеченностью» [13], «объективностью
незнакомца. Он не имеет радикальной связи с
уникальными ингредиентами и особыми тенденциями группы» [13].

Эти «особые тенденции», на которые ссылается Зиммель, конечно же, являются определяющими чертами
любой девиантной группы. Проститутки, родители-одиночки,
бродяг, наркоманы смешанной расы, психически больные, алкоголики,
инвалиды, хронические больные, преступники и гомосексуалы, например, по
вещам, которые они говорят и делают, одежде, которую они носят, и их убеждений,
, как правило, бросают вызов обычному социальному включению.Таковы их «своеобразные
наклонности». Поэтому они сидят на обочине общества. Следовательно,
— это определенно то, что я назвал «фундаментальным заблуждением», если полагать
, что их проблемы можно решить, просто бросив в них деньги, лекарства, детское молоко
или вакцины. Это, вероятно, также упрощенно, непродуманно, упрощенно и снисходительно.

В первую очередь, их нужно наблюдать и понимать так же, как
они есть, видеть, как они видят себя, смотреть через призму своих собственных норм
, а не наших.Откуда они взялись? Как у них получилось так
? Какую функцию они выполняют в обществе в целом? Каковы их потребности и стремления
? Почему бы не начать с их вопроса? Только тогда им может быть предложена настоящая помощь
— при условии, что они даже хотят «помощи». И если эта «помощь»
означает уговаривание их стать «белыми, мужчинами и представителями среднего класса», как, кажется, подразумевает
Ватт, то это тоже обречено на провал.

Хотя это мнение, вероятно, является нежелательным, но действительное, хотя и несколько
фаталистическое изображение мрачных социальных реалий, действующих во всех
обществах, которое лежит в основе маргинальности, можно резюмировать следующим образом:

«Все знают

фиксированная,

Бедные остаются бедными

Богатые становятся богатыми

Так оно и есть…

Все знают

Сделка гнилая

Old Black Joe’s

Все еще собирает хлопок

Для ваших лент и бантов… » [11]

Болезнь и связанная с ней зависимость также являются формами социальной изоляции.«Болезнь — это… отсутствие контроля… над телом и разумом…
нежелательная неспособность контролировать организм» [14; 702]
«Болезнь — это сущность бессилия… отказ воли…» [14;
704]. Хотя врачи в значительной степени склонны рассматривать патологию
бесправных и маргинальных людей как продукт их бедности,
в равной степени может рассматриваться как продукт их социальной и психологической разобщенности [изоляции] от общества в целом. В этом случае никакие
денег, лекарств или вакцин не могут исцелить это фундаментальное чувство дислокации
, которое они остро ощущают.

Обращаясь, наконец, к процессу и функции маргинальности, по определению
«маргиналы и сам процесс маргинализации предполагают
понятие границы, края, предела… процесс маргинализации, который
имеет место в условиях возникающих границ, умножение границ »,
[6]. Эти границы не фиксированы, но изменчивы и обсуждаемы.
Следовательно, отклонение можно рассматривать как расшатывание границ и выражение
творческого желания призывать к изменениям.Они вдохновляют новые нормы
будущего.

Ясно, что «процесс маргинализации … [действует] как противовес
объединению и« массовости »современных демократий» [6] и является
, таким образом, созидательной силой во всех обществах, поскольку девиация представляет собой вызов
для общества. групповые нормы. Социальные изменения возможны только через
таких вызовов групповым нормам. В этом смысле «как их сделали
маргиналами, что заставляет их действовать как маргиналы… их мотивация для того, чтобы
стал чужаком» [6], — уместный вопрос, который также приводит нас к патологии
маргиналов и как разрешение их внутреннего путешествия может,
, в конечном итоге привести их к форме успешной нормативной жизни в группах.

Нормативное желание привычно «соответствовать через вознаграждение за соответствие
и наказание за отклонение» [14; 871] должен периодически приостанавливаться
, потому что «индивидуальная оригинальность должна уметь выражать себя
» [14; 874]. Такова сама природа оси
отклонение-соответствие, которая движет социальными нормами, иногда вдохновляя социальные изменения
и, тем не менее, в целом укрепляя нормы посредством постоянных актов соответствия
. Нормы меняются, но их соблюдение не меняется.

Хотя преступление и девиантность «состоят из действия, оскорбляющего определенные
очень сильные коллективные чувства» [14; 872], тем не менее,
«необходимо; он связан с фундаментальными условиями всей социальной жизни
и тем самым полезен, потому что те условия, частью которых он является,
сами по себе необходимы для нормальной эволюции.
нравственности и закона «[14; 873]. Нет ничего, кроме отклонения
, которое может вдохновить на изменение социальных норм и, таким образом, вызвать изменения
в обществе.Взгляд Дюркгейма на преступность [12] можно рассматривать как применимый к
советам — все отклонения служат полезной цели, являясь богатым источником
новых идей, поскольку критические вызовы действительно влияют на нормы, и изменение
становится возможным только благодаря им. Поскольку он также называет девиацию свободой,
так что девиация — единственный путь к форме свободы.

Согласно Дюркгейму, девиация «проясняет границы, способствует солидарности
и поощряет социальные изменения». Дюркгейм отмечал, что «не может быть
общества святых» и что «
невозможно достичь общественного единообразия».Он считал, что «преступность и девиантность в определенном смысле« хороши »
для общества» и что это цена, которую общество платит за творчество ».
Другими словами,« девиантность… открывает путь для новых идей ». Он также отметил
, что в странах «с тоталитарными правительствами, как правило, более низкий уровень преступности и отклонений в целом —
». Подводя итог, он считал, что девиантность всех типов
«способствует социальным изменениям», что открытые и «гибкие общества с
свободами имеют преступность и девиантное поведение», что является нормальным признаком, что все социальные структуры
должны быть «гибкими, чтобы способствовать социальному развитию». изменение,».Хотя
все «общества имеют нормы и социальный контроль», но «отклонение — это любое
нарушение этих норм и ожиданий» [12].

Из всего этого можно увидеть, что, хотя социальные нормы
действуют консервативно, как петли обратной связи, чтобы усилить конформность и ослабить чрезмерное отклонение от нормы,
отклонение является основным двигателем изменений во всех обществах
. Это ценный источник творческих инноваций, действующий через
, бросающий вызов традиционным социальным нормам. Хотя
это точно не следует поощрять, равно как и не следует предпринимать никаких попыток погасить девиантность, а
диктаторских государств на протяжении всей истории показывают, что это только подавляет
инноваций.Тем не менее, очень легко неправильно понять его важную функцию
в обществе. «У нас не могло бы быть отклонения от нововведений, если бы у нас не было отклонения от уровня преступности» [14; 869].

На том же основании не следует устранять бедность, болезни и все другие формы отклонений
и маргинальности. Как бы извращенно это ни звучало, все они
отражают драгоценное богатство и разнообразие человечества. Доказательства этой точки зрения
можно найти по всему миру. Девиантные действия
суфражисток в 1920-х годах, например, вдохновили на расширение
политических и социальных прав женщин, что снова расцвело в феминизме конца 60-х.
Девиантные поступки геев в тот же период спровоцировали общее ослабление
отношения к геям и лесбиянкам с середины 70-х годов. Гражданские марши за права
1960-х годов впервые открыли новую и
просвещенную главу в большинстве стран, посвященную антирасистскому законодательству и укреплению антидискриминационных прав. За последние два десятилетия права инвалидов были расширены и усилены
. Все такие изменения
возникли непосредственно и исключительно в результате девиантных действий, которые бросают вызов предыдущим социальным нормам
— действий, призванных привлечь внимание и получить
легитимность для угнетенных групп меньшинств всех видов.Альтернатива
— это мягкое и отупляющее социальное единообразие.
болезни и бедности никогда не искоренить; их можно, самое большее, сдерживать.

Источники

[1] Дж. Хайме Миранда и Пол Фармер, письмо BMJ, About Social
Exclusion, 2 октября 2001 г.,
http://www.bmj.com/cgi/eletters/323/7306/0#EL4

[2] Грэм Уотт, редакция, Политика по борьбе с социальной изоляцией, BMJ
28 июля 2001 г.
http://www.bmj.com/cgi/content/full/323/7306/175

[3] Ричард Пэриш, Письмо BMJ, Проблема преодоления неравенства в отношении здоровья,
, 8 августа 2001 г.,
http: // www.bmj.com/cgi/eletters/323/7306/0

[4] Джон Грей, письмо BMJ, Социальное исключение — правдивая картина?, 16
августа 2001 г.
http://www.bmj.com/cgi/eletters / 323/7306/0 # EL2

[5] Вин Люнг, 1995, Выживание маргинального человека из города в переходный период
: разрешение менталитета Гонконга в фильмах, действие которых происходит в Америке,
Sync vol. 1 номер 2
http://www.regent.edu/acad/schcom/rojc/leung.html

[6] Светлана Банковская, Жизнь между: социальная маргинальность и распространение культур
в постимперском пространстве, 2000
http: // rc.msses.ru/rc/Bliving.htm

[7] Д-р Джалил Беннани, марокканский психиатр, Маргинальность
рабочих-мигрантов, Психоаналитический подход, сентябрь 1999 г., доклад
5-й конференции по качественным методам в Южной Африке по нормальности и психопатологии
, Университет Витватерсранда, Йоханнесбург, Южная Африка,
http://users.mtds.com/~ajben/migration_marginality.htm

[8] Ян Смит, 2001 г., рецензия на книгу «Развитие социального реализма Дюркгейма
», автор: RA Jones, CUP, 1999, в Historian, Summer 2001, USA

[9] Питер Бейер, 2001, рецензия на книгу «Три лика Бога:
Общество, религия и категории тотальности в философии
Эмиля Дюркгейма. ‘, Дональд А. Нильсен, 1999, Univ.New York Press, в
Sociology of Religion, Spring 2001

[10] Фрэнк Уилсон и Тони Сваш, Periphera — Снижение маргинализации
посредством удаленной работы, доклад, представленный на конференции Telework 1998
, Лиссабон, Португалия
http://www.id .co.uk / перип /

[11] Everybody Knows, песня, Леонард Коэн, 1988

[12] Дюркгейм о девиансах и преступности,
http://www.gossamer-wings.com/soc/Notes/dev /tsld004.htm

[13] От Курта Вольфа (пер.) Социология Георга Зиммеля.New
York: Free Press, 1950, эссе Зиммеля «Незнакомец», стр. 402-408
http://www.cf.ac.uk/socsi/frameset_students/introsoc/stranger.html

[14] Talcott Parsons, E Shils, KD Naegele, and JR Pitts [Eds.],
Theories of Society — Foundations of Modern Sociological Theory, New York,
Free Press, 1968

Анна Оваска: «Мир депрессии Сары Кейн»

1_Введение: « В 4,48, когда приходит депрессия »

После 4,48 я больше не буду говорить

Я подошел к концу этой мрачной и отвратительной истории о чувстве, заключенном в инопланетную тушу и освещенном злобным духом морального большинства

I давно мертвы

Британский драматург Сара Кейн (1971–1999) описала свои последние художественные произведения как «тексты для перформанса.В них она перешла к форме выражения, в которой материальность текста, языка и (интер) текстуальности имела все большее значение по сравнению с событиями и сюжетом. Это развитие достигает своего пика в ее последней пьесе, 4.48 Психоз , в которой основное внимание уделяется переживаниям человека, страдающего психотической депрессией. Повествование, которое я построил в пьесе, цитирует чувства всепоглощающей печали, социального и телесного отчуждения и потери аффективности, которые в конечном итоге приводят к чувству смерти, и эти переживания подталкивают рассказчика к самоубийству.Пьесу можно даже рассматривать как предсмертную записку, адресованную зрителям — или, как выразился агент Кейна Мел Кеньон: «Я делаю вид, что [ 4.48 Психоз ] — не предсмертная записка, но это так. Это одновременно предсмертная записка и нечто гораздо большее ». В своем двусмысленном тексте Кейн воспроизводит ситуацию чрезвычайной ситуации — такую, которая затрагивает переживания читателей и зрителей пьесы.

Спектакль разбит на фрагменты монологов и диалогов, которые можно понять как двадцать четыре короткие сцены.Кейн, однако, нарушает условности игрового текста, не предлагая сценических направлений. Фрагменты составлены в поэтической форме повествования, которая черпает свою означающую силу, например, из типографских экспериментов, аллитерации и рифмы, пробелов и молчаний, литературных аллюзий и интертекстов — или «литературной клептомании», как предполагает повествовательный голос. Места, события и персонажи пьесы открыты для интерпретации, а читатели и зрители приглашаются заполнить пробелы.Как отметила Элисон Кэмпбелл, игра Кейна побуждает аудиторию «отложить активное осмысление; чтобы позволить значимой силе работы взять верх ». Таким образом, спектакль пробуждает потрясающие переживания, затрагивая эмоции и переживания зрителей, а также их понимание человеческого разума.

4,48 часто обсуждается в связи с собственными переживаниями Кейн в тяжелой депрессии, ее возможным самоубийством через несколько месяцев после окончания пьесы и политическими разветвлениями текста.Критики обращают внимание на то, как участники аудитории оказываются свидетелями психических заболеваний и неэффективности психиатрической помощи. Они обсуждают, как игра бросает вызов психиатрическим знаниям, имитируя медицинские дискурсы и выявляя проблемы в терапевтических отношениях. Между тем, меньше внимания уделялось литературным приемам и повествовательным техникам, с помощью которых разыгрывается эмпирический мир психического расстройства и которые подчеркивают возникающую природу психических расстройств .

В моем эссе объединены две концепции: аварийной ситуации и аварийной ситуации . Чрезвычайная ситуация, вызванная тяжелым психическим заболеванием, может рассматриваться как доминирующая тема или настроение игрового текста Кейна. Возникновение, с другой стороны, относится к процессу, при котором сложная система возникает в результате взаимодействия между более мелкими системами, но при этом отличается от них. Я использую эту концепцию специально, чтобы осветить пьесу о психических расстройствах как явлениях, которые связаны, но не сводятся к нейрохимии и физическим структурам мозга.

Далее я посмотрю на пьесу Кейна с точки зрения читателя, который имеет дело с разнородным, похожим на коллаж миром рассказов и разрушающим разумом, который он изображает. Я покажу, как в пьесе Кейна человеческий разум и психические расстройства понимаются и представляются как возникающие явления, которые разыгрываются через взаимодействие между разумом и его социальным и материальным окружением. Эта точка зрения противоречит медикализации психиатрических представлений, в которых психические заболевания часто сводятся к проблемам мозга и нервной системы.Скорее, как подчеркивают феноменологические исследования болезней и текст Кейна иллюстрирует, психические расстройства следует воспринимать в более широком контексте человеческого разума, который воплощен и расположен в мире. Другими словами, психическое заболевание следует рассматривать как возникающее явление, охватывающее мозг, тело и мир.

В пьесе Кейна, а также в феноменологических описаниях психопатологии весь опытный мир субъекта рассматривается как измененный депрессией.Кроме того, оба подчеркивают, что для понимания возникающей природы психических расстройств необходимо изучить опыт болезни. Я начну с рассмотрения структуры пьесы и того, как в ней строится диагноз депрессии. Затем я перехожу к представлению Кейна о психиатрическом редукционизме и обсуждаю терапевтические отношения, изображенные в пьесе. После этого я покажу, как Кейн бросает вызов редукционистскому взгляду, вызывая возникающие, ситуативные и интерсубъективные переживания депрессии.Наконец, я более подробно рассмотрю текстовые и повествовательные приемы, с помощью которых все это разыгрывается, и рассмотрю последствия пьесы для понимания психических расстройств.

2_ Подавленное сознание и чрезвычайное положение

Читатели 4.48 руководствуются циклической структурой повествования, которая постепенно раскрывает информацию о положении главного героя пьесы. Текст состоит из множества различных элементов: прежде всего, это фрагменты диалогов, которые кажутся либо воспоминаниями о прошлых беседах пациента с психиатром, либо внутренними диалогами / галлюцинациями рассказчика.Во-вторых, эти диалогические сегменты окружены фрагментами внутренних монологов и потоком сознания, которые, кажется, формируют настоящее время рассказа. Иногда, однако, разделение между диалогами и монологами размывается, и становится неясным, можно ли отделить повествовательное Я монологов от фигурок пациентов и терапевтов в диалогах. Вдобавок, как отмечали многие интерпретаторы, Кейн встраивает цитаты из диагностических руководств, книг по саморазвитию и литературных текстов в повествование от первого лица.

Несмотря на сложность этой работы, очень заманчиво читать весь текст как продукт одного страдающего ума. Например, Кен Урбан заметил, что множественность «создает жуткое ощущение того, что текст глубоко монологичен, продукт единственного, хотя и разделенного, я». И его открытая форма, и сильное воспроизведение аффектов и эмоций делают текст понятным и понятным, и многие критики отмечали, что любой, кто испытал желание, любовь или боль, способен идентифицировать себя со страданиями главного героя пьесы.

С другой стороны, деструктивная и патологическая стороны этих переживаний также указывают на то, что текст является продуктом разума, который выходит за рамки того, что обычно считается «нормальным». Сама Кейн сказала во время написания пьесы: что она пыталась создать повествовательную форму, которая выражала бы переживание психотического срыва — краха границ между собой и другим, а также между собой и миром:

[Пьеса] о психотическом срыве и о том, что происходит с разум человека, когда барьеры, разделяющие реальность и различные формы воображения, полностью исчезают, так что вы больше не понимаете разницы между своей жизнью наяву и жизнью во сне.А также вы больше не знаете, где остановитесь, и мир начинается.

В некотором смысле критическая ситуация психического срыва моделируется для читателя, поскольку неуверенность в изображенных событиях становится все яснее и яснее. Форма имитирует опыт, в котором, как говорит Кейн, «вы больше не знаете, где вы останавливаетесь и начинается мир» или в котором исчезает различие между собой и другим. Кейн использует литературные приемы, такие как размытие речевых позиций и повествовательных режимов, сдвиги в настроениях и тонах текста, а также интертексты, аллюзии и ссылки на медицинские дискурсы, чтобы выявить нестабильность границ между собой и миром. .Психотическая депрессия в конечном итоге изображается как клиническое состояние, так и как состояние, которое ставит под сомнение отношения между собой, телом и их укорененностью в мире. Таким образом, текст открывает читателям глаза на факт возникновения человека в мире — факт, который мы склонны игнорировать, когда не сталкиваемся с чрезвычайными ситуациями, такими как психическое расстройство.

Мирская и интерсубъективная природа депрессии уже обозначена в первой сцене. Пьеса начинается с однобокого, почти навязчивого диалога, в котором неизвестный голос спрашивает молчаливого собеседника:

( Очень долгое молчание.)

Но у тебя есть друзья.

( Долгое молчание. )

У вас много друзей.

Что вы предлагаете своим друзьям, чтобы они так помогли?

( Долгое молчание. )

Что вы предлагаете своим друзьям, чтобы они так помогли?

( Долгое молчание. )

Что вы предлагаете?

( Тишина. )

Эта первая сцена создает спектакль с болезненным переживанием неудач в социальных отношениях — или, точнее, с завуалированным (само) обвинением в том, что он не может ничего предложить другим. люди.Вопросительный голос можно было понять как галлюцинацию главного героя, но позже диалог повторяется, и намекают, что это фрагмент реального разговора пациента с терапевтом, вспоминаемый повествователем I. раскрывается смысл названия пьесы: я говорит о ясности, которая наступает ночью («в 4.48»), двусмысленно намекает на самоубийство («После 4.48 я больше не буду говорить») и вызывает болезненную, невыносимую потерю, которая произошла в прошлом:

Иногда я оборачиваюсь и улавливаю твой запах, и я не могу продолжать, я не могу продолжать, не выражая этого ужасного, так чертовски ужасного физического боли, чертовой тоски, которую я испытываю к тебе.И я не могу поверить, что я чувствую это к тебе, а ты ничего не чувствуешь. Вы ничего не чувствуете?

Что примечательно как в «тихом диалоге», так и в монологах, изображающих тоску и боль, так это то, что переживания главного героя тесно связаны с другими людьми и с интерсубъективными эмоциями, такими как любовь, тоска и стыд. Главный герой знакомится с читателями через страдание, которое характеризует его / его отношения с другими людьми и его / его бытие в мире.Он / она не выглядит «больным»; он / она кажется скорее разбитым сердцем, отчужденным от других и скорбящим.

С другой стороны, на протяжении всего спектакля предлагаются различные медицинские диагнозы. Главный герой страдает «депрессией», как сказано в монологах, и «патологическим горем», как следует из одной из медицинских заметок. «Психоз» цитируется в названии пьесы, и в повествовании I используются общие метафоры психотического срыва, например, когда он / она говорит о своих переживаниях фрагментации: «И мой разум является предметом этих / сбитых с толку. фрагменты; » «Мое тело декомпенсируется / мое тело разлетается.«В психиатрической терминологии повествование описывает серьезное депрессивное расстройство, которое заканчивается психозом. После диалогических сегментов и отрывочных монологов первых сцен I предлагает почти гиперболический список симптомов, который, кажется, подтверждает диагноз депрессии:

Мне грустно

Я чувствую, что будущее безнадежно, и положение не может улучшиться

Мне скучно и все неудовлетворено

Я полный неудачник как человек

Я виноват, меня наказывают

Я бы хотел убить себя

Раньше я мог плакать, но теперь я вне слез

Я потерял интерес к другим людям

Я не могу принимать решения

Я не могу есть

Я не могу спать

Я не могу думать

Я не могу преодолеть свое одиночество, мой страх, мой отвращение

Я толстый

Я не умею писать

Я не могу любить

[…]

Я не могу трахаться

Я не могу быть один

Я не могу быть с другими

Мой ч ips слишком большие

Мне не нравятся мои гениталии

В 4 года.48

когда придет депрессия

Я повешусь

на звук дыхания моего возлюбленного

Я не хочу умирать

Я настолько подавлен фактом своей смертности, что решил совершить самоубийство

Я не хочу жить

Я называю эмоции и переживания, которые обычно подчеркиваются в диагностических руководствах: депрессивное настроение («Мне грустно»), потеря удовольствия («Я неудовлетворен »,« Я не могу любить »), а также переживания вины и стыда (« Я полный неудачник »,« Я виноват »), а также мысли о смерти (« Я решил покончить жизнь самоубийством »,« Я не хочу жить»).

Подробный список, прочитанный или услышанный на сцене, создает впечатление глубоких субъективных переживаний. Однако, как могут заметить читатели и люди, разбирающиеся в психиатрии, этот список на самом деле представляет собой почти дословную цитату из распространенного диагностического инструмента, списка депрессии Бека (BDI), используемого клиницистами для оценки степени тяжести депрессии. В BDI пациент выбирает опыт, наиболее близкий к его собственному, из списка с множественным выбором. Другими словами, повествование I заимствует выражения из медицинского дискурса, чтобы передать свой опыт.Позже описание доминирующего опыта дается в повторяющемся фрагменте потока сознания: «Нет надежды Нет надежды Нет надежды Нет надежды Нет надежды Нет надежды Нет надежды». Как в «заимствованном» списке переживаний, так и в повторении, имитирующем повторяющиеся депрессивные мысли, текст вызывает наиболее распространенные переживания глубокой суицидальной депрессии: печаль, потерю надежды и потерю воли к жизни — все они подчеркивают чрезвычайная ситуация.

Клиницисты и феноменологи болезней в целом согласны с тем, что депрессия — это аффективное и когнитивное расстройство, которое влияет на настроение и эмоции, а также на восприятие и память.Это искажает прошлый и настоящий опыт и снижает способность вербализовать его. Будущее кажется безнадежным, а жизнь непригодной для жизни, поскольку негативные переживания берут верх. Риск самоубийства высок. Однако исследователи и медицинские работники расходятся во мнениях относительно причины и лечения болезни. Наиболее распространенное лекарство от депрессии в западных обществах сегодня — это медицина: антидепрессанты должны облегчить круговорот безнадежных мыслей, а дополнительная терапия должна помочь людям найти новые пути мышления и изменить самооценку, основанную на опыте неудач и безнадежности.Наркотики и терапевтические беседы — это также то, что предлагает фигура психиатра в пьесе Кейна — хотя безуспешно, как, кажется, указывает безмолвный диалог. Посредством встреч пациента и психиатра — будь то воображаемые, галлюцинированные или «действительные» — Кейн предлагает проницательную критику редукционистской психиатрии за ее неспособность обращать внимание на возникающую, интерсубъективную и воплощенную природу депрессии. Далее я рассмотрю эту критику, прежде чем более подробно остановиться на переживаниях депрессии и их значении.

3_ Психиатрический голос разума

-Я не презираю вас. Это не твоя вина. Ты болен.

-Не думаю.

В представлении Кейна фигура психиатра рассматривает депрессию главного героя как болезнь, которая берет свое начало в функционировании ее / его мозга. Несмотря на то, что границы между психиатром и пациентом в конечном итоге размыты, Кейн находит время, чтобы описать, как этот редукционистский взгляд игнорирует переживания психического расстройства и сводит их к механическому, биохимическому изъяну.Она использует три конкретных повествовательных стратегии, чтобы проиллюстрировать проблемы медикализации психиатрии: (терапевтические) диалоги; использование того, что я называю «повествованием, вызванным наркотиками», и использование медицинских записей в качестве средства повествования.

Что касается диалогов между терапевтом и фигурами пациента, то основные методы лечения терапевта, похоже, состоят в том, чтобы либо предлагать лекарства, либо пытаться «урезонить» пациентку, чтобы доказать, что он / она ошибается в ней. / его опыт и образ мышления:

-Вы строили какие-то планы?

-При передозировке порезал себе запястья, а потом повесился.

-Все это вместе?

— Его нельзя неправильно истолковать как крик о помощи.

( молчание )

-Не будет работать.

-Конечно,

-Не пойдет. Вы начинаете чувствовать сонливость от передозировки, и у вас не будет сил порезать запястья.

Стратегия терапевта состоит в том, чтобы попытаться указать на недостатки в плане пациента вместо того, чтобы выяснять , почему пациент чувствует себя так, как он / она.Хотя прагматическое отношение терапевта к самоубийству можно считать юмористическим, ему также не хватает сочувствия, поскольку обсуждение продолжается с разногласиями по поводу того, как пациент выражает свои чувства:

— […] Я чувствую себя так, как будто я восемьдесят лет. Я устал от жизни, и мой разум хочет умереть.

— Это метафора, а не реальность.

-Это сравнение.

— Это не так.

— Это не метафора, это сравнение, но даже если бы это было так, определяющей чертой метафоры является то, что она реальна.

Диалоги показывают, что терапевт и пациент участвуют в совершенно разных дискурсах: один — это дискурс рациональности, в котором мир является « объективным » и в котором использование тропов, метафор или сравнений кажется формой заблуждение; другой — дискурс пациента, в котором он / она использует тропы, чтобы передать сложность своего опыта. Процитированный выше диалог также показывает, что пациент на самом деле достаточно рациональный: он / она может обсуждать в абстрактных терминах и проводить высокоуровневые когнитивные различия.Проблема, скорее, в том, что он / она чувствует себя настолько усталым, что не может жить («Я устал от жизни, и мой разум хочет умереть»). Переживание материально, и выражение чувства «восьмидесятилетнего возраста» предлагает способ сформулировать это. Точно так же в более поздней сцене терапевт замечает порезы на руке пациента, требует взглянуть на них и делает выговор пациенту за то, что он причинил себе боль. Опять же, терапевт не понимает, поскольку он / она убежден, что пациент порезался, чтобы «снять напряжение».Однако это клиническое заключение не имеет ничего общего с опытом пациента — факт, который становится очевидным из ее / его ответа: «Почему вы не спрашиваете меня , почему ? Почему я порезал руку? »

Основным источником конфликта, изображенного в этих сценах, по-видимому, является непонимание терапевтом: неспособность рассматривать переживания пациента как что-то, что вызвано не только неисправным мозгом или отсутствием разума, но и тесно связано с ним. ее / его воплощенное существо и отношения с другими.Терапевт продолжает объяснять, что «ты болен», а пациент продолжает отказываться: «Я не болен. Я очень расстроен. Депрессия — это гнев ». Этот конфликт также обнаруживает разрыв между реальным опытом пациента и патологизирующими ярлыками, такими как «психически больной» или «депрессивный». Пациент страдает, устал и хочет умереть. Он / она понимает, что он / она в депрессии и нуждается в помощи, но в то же время психиатрический диагноз и описания не учитывают ее / его переживания и их значения.

В дополнение к диалогам Кейн использует лечение от наркозависимости и медицинские заметки, чтобы подчеркнуть проблемы, присущие психиатрической помощи.Пациент боится, что наркотики могут повлиять на его / его мышление и (литературную) работу, но в конечном итоге соглашается попробовать их. Вскоре текст теряет свою временную структуру, превращаясь в фрагменты:

абстракция до точки

неприятно

неприемлемо

скучно

непонятно

непонятно

нерелевантно

0009 несоответствующее

000 […]

Слова следуют друг за другом по логике аллитерации и отрицания (ab-, un-, un-, ir-, ir-, un-…), как будто они не связаны с сознанием.Список типографически разбит на разделы, а промежутки между ними создают впечатление выразительной сложности или огромных усилий, необходимых для формирования мыслей:

тонуть в море логики

это чудовищное состояние паралича

все еще болеет

В этих «наркотических» сегментах повествования я полностью исчезает, и, наконец, психиатрический дискурс берет на себя полный контроль в виде медицинских заметок: «Симптомы: не есть, не спит, не говорит, нет полового влечения, в отчаянии хочет умереть.По мере того как список безличных заметок продолжается, читатели сталкиваются с неоднородностью различных видов новых симптомов, таких как потеря веса и сыпь:

Сетралин, 50 мг. Обострение бессонницы, сильное беспокойство, анорексия (потеря веса 17 кг), увеличение суицидальных мыслей, планов и намерений. Прекращено после госпитализации. […]

Zopiclone, 5.5mh. Спала. Прекращено после появления сыпи.

Помимо первоначальных симптомов, при испытании различных лекарств возникают многочисленные побочные эффекты, от физических изменений до тяжелой дезориентации и суицидальных планов.Появляется голос, который имитирует, но в то же время прерывает беседу, комментирует это:

Лофепрамин и циталопрам прекращены после того, как пациент разозлился из-за побочных эффектов и отсутствия очевидного улучшения. […]

Настроение: Чертовски злое

Воздействие: Очень злое.

На несколько мгновений выражения, которые кажутся принадлежащими пациенту («разозлен», «чертовски зол»), контролируют дискурс, пока ноты снова не станут нейтральными, медицинскими описаниями: «Торазин, 100 мг.Спала. Спокойнее. Записи и изменения в регистре тематизируют то, как все переживания — независимо от того, вызваны ли они наркотиками или являются ли они просто нормальной эмоциональной реакцией на неприятные ситуации — становятся патологическими симптомами. Список, наконец, заканчивается отрывком, раскрывающим произвольность лечения — и покрывающим попытку самоубийства остроумной пародией на разговоры о наркотиках:

100 аспирина и одна бутылка болгарского Каберне Совиньон, 1986. Пациент проснулся в луже воды. его вырвало, и он сказал: «Спи с собакой, и встанет полный блох».«Сильная боль в животе. Никакой другой реакции.

Столкновения между психиатром (и психиатрическим дискурсом в целом) и пациентом требуют понимания переживаний болезни и рассмотрения их в контексте. Пациент недвусмысленно заявляет: «Не выключайте мой разум, пытаясь исправить меня. Слушай и пойми […] ».

Текст Кейна показывает, как с медицинской, редукционистской точки зрения человеческий разум и человеческий опыт легко сводятся к просто излечимым механическим объектам.Наркотики не только лечат симптомы, но и меняют самоощущение пациента. Проблема, таким образом, в том, что воплощенный и ситуативный опыт, межличностные отношения и вовлеченность субъекта в мир — и, следовательно, возникающая природа болезни — игнорируются. Кроме того, в некоторых случаях медикаментозное лечение ухудшает ситуацию, вызывая побочные эффекты, столь же разрушительные, как и болезнь — именно этого пациент опасается в начале игры и чего в конечном итоге и происходит.Как свидетельствуют терапевтические встречи, коктейли с лекарствами и медицинские записи, иногда лечение оказывается безуспешным или даже создает новые проблемы. Кажется, что до тех пор, пока не будут поняты переживания депрессии и их возникающая природа, невозможно найти лекарство — медицинское или иное.

4_Новый мир депрессии

консолидированное сознание пребывает в затемненном банкетном зале возле потолка разума, пол которого движется, как десять тысяч тараканов, когда проникает луч света, когда все мысли объединяются в мгновение согласия тело больше не изгоняющий, поскольку тараканы содержат истину, которую никто никогда не произносит.

У меня была ночь, в которой мне все открылось.

Представление Кейна о разуме-в-мире резонирует с нынешним «энактивистским» пониманием разума, согласно которому человеческий разум и его окружение возникают одновременно. Энактивизм воспринимает разум как продукт действия в определенной среде: это процесс, то, что делается, и взаимодействие между разумом и окружающей средой формирует и то, и другое. В нормальной жизни люди совершенно автоматически различают себя и мир, но теория энактивистов предполагает, что опыт фактически структурирован динамикой тела и взаимодействием человека с миром.Фактически, различные маргинальные переживания, такие как психоз (а также сны, внетелесные переживания и т. Д.), Которые разрушают барьеры между разумом и миром, показывают, насколько глубоко переплетены я, мир и другие люди. Кроме того, согласно взглядам энактивистов, чувство «я», а также переживание «внутреннего» разума зависят от способности телесно настраиваться на мир и от чувства воплощенного единства и согласованности. .

На протяжении всей пьесы диалоги между пациентом и терапевтом и медицинские заметки, которые имитируют, используют и модифицируют психиатрические дискурсы, противопоставляются другому дискурсу, который можно охарактеризовать как феноменальный дискурс или «психотический поток сознания».В этих фрагментах, составляющих часть монологической напряженности текста, грамматика часто нарушается, образы берут на себя контроль, а значения становятся напряженными: «консолидированное сознание пребывает в затемненном банкетном зале у потолка разума, пол которого движется, как десять тысяч тараканов […] ». В каком-то смысле мир сказок Кейна заключен в депрессивном психотическом уме. Материальный и социальный мир вокруг него исчезает. Но в то же время разум, вызываемый в тексте, очень сильно связан с его окружением и с другими людьми — и это происходит не только через культурные и научные дискурсы, используемые в тексте, но также и в отрывках, которые создают кажущуюся солипсистской рассказ о психотической депрессии.

Отрывки, подобные приведенному выше, изображают разум рассредоточенным в материальном мире посредством языка, который объединяет конкретные и метафорические объекты и пространства. Отрывки также бросают вызов самой структуре языка. Разум — это мир — это потолок, пол из тараканов, который уступает место свету, и эти объекты и пространства вызывают новое значение, «истину, которую никто никогда не произносит». После этой «психотической» вспышки разума, объединенного с миром, текст переходит к более структурированному внутреннему монологу Я (с отступом на странице), который теперь сомневается в своей способности выразить эти переживания: «У меня была ночь в котором мне все было открыто./ Как я могу снова заговорить? »

Кейн чередует разные повествовательные режимы и типографские настройки, чтобы создать впечатление разных точек зрения; переход от потока сознания, который объединяет разум с его окружением, к внутреннему монологу, который возвращает говорящее Я на его место в качестве агента монолога. За фрагментами о тараканах, потолках и откровениях следует отрывок, который сохраняет Я, но вызывает зловещее чувство неизвестных других, наблюдающих за ней / ним:

и все они были там

каждый последний из них

и они знал мое имя

, когда я бежал, как жук, по спинкам их стульев

Опять же, я виден в окружающей среде, теперь в пространстве, населенном другими людьми.«Они» могут быть врачами или всем миром, который обладает «секретным знанием» об I. Сцена бредовая, поскольку она противоречит нашему народному психологическому пониманию физического существа, но она метафорически точна, когда думаешь об опыте главного героя. психиатрическое лечение. Сегменты напоминают то, что феноменология психоза назвала Stimmung : странное настроение или момент перед настоящим психозом, в котором окружающий мир приобретает новое значение. В то время как вся пьеса обрамлена мучительными диалогами между психиатром и пациентом, идея психотической ясности мира, которая приходит ночью, является мотивом монологических сегментов.

Феноменологические описания психических расстройств подчеркивают связи между ситуацией субъекта и воплощенным бытием в мире, с одной стороны, и чувством согласованности и реальности, которые характеризуют «нормальный» опыт, с другой. При психических заболеваниях структурные переживания бытия в мире были изменены, что привело к тому, что Кейн описал как «больше не знает, где вы останавливаетесь, и мир начинается». Переживания, которые главный герой Кейна цитирует на протяжении всей пьесы, во многом соответствуют феноменологическим описаниям.Бытие главного героя в мире характеризуется различными видами переживательных изменений: изменение телесных переживаний, аффективная расстройка, потеря ощущения жизни и усиление отрицательных эмоций (особенно эмоций, которые связывают людей друг с другом, например печаль, вина и стыд).

Далее я более подробно рассмотрю эти переживания и то, как возникает эмерджентная природа психических заболеваний. Прежде всего, это изменения в смысле воплощения — в том, как субъект телесно расположен в мире.Феноменолог Томас Фукс описал тяжелую депрессию как овеществление или материализацию живого тела. В депрессии «тело не дает доступа к миру, но стоит на его пути как препятствие». Предполагается, что тело действует как посредник в мире, но в депрессии оно начинает ощущаться как чужеродный объект. По словам Фукса, «все это буквально означает воплощение , в смысле напоминания трупа, мертвого тела». Или, как говорит монолог Кейна: «Я был мертв уже давно.

С другой стороны, при психозе разум становится бестелесным — разум без тела. Либо есть нематериальный разум, как я описываю:

Я утону в дисфории

в холодном черном пруду самого себя

бездна моего нематериального разума

Или тело там, но отделено от себя:

Вот я

, а вот мое тело

Ближе к концу пьесы, когда психотические переживания, кажется, усиливаются, Кейн подчеркивает болезненные переживания отстраненности или разлуки со своим тела, характеризующие психоз.Но дуалистические переживания также можно найти в более ранних жалобах монолога на «ожирение», а также в связи с актом порезания себя: как депрессивная телесность, так и психотическая развоплощение основаны на усиленном разделении между телом и разумом.

Помимо воплощенной природы переживания депрессии, Кейн считает, что психические расстройства глубоко связаны с межсубъективными отношениями. Монолог связан с другими людьми, особенно с фигурой терапевта, и смотрит на себя глазами других.Как мы видели ранее, уже в первом диалоге пациент очень конкретно привязан к другим людям. Ближе к концу, как раз перед последним монологом и сценой самоубийства, текст возвращается к безмолвному диалогу начала, образуя повествование и связывая различные элементы вместе. Одним из способов интерпретации повторения было бы понять сцену как травмирующее воспоминание, которое преследует повествующего I. Это подчеркивает социальные отношения главного героя, поддерживая интерпретацию, на которую намекают по всему тексту: страдания главного героя вызваны тем, что его бросил Терапевт.(«Я доверял тебе, я любил тебя, и меня ранит не потеря тебя, а твоя чертова неприкрытая ложь, маскирующаяся под медицинские записи».) Ближе к концу безмолвный диалог повторяется и продолжается, и читатель узнает, как терапевт в конечном итоге отказывается от дружбы с пациентом: «Я чертовски ненавижу эту работу, и мне нужно, чтобы мои друзья были в здравом уме».

Диалоги пациента и терапевта формируют убедительное повествование о проблемах терапии и связях субъекта с другими. Они подчеркивают трагедию чувства покинутости и разобщенности с другими.Однако монологи между этими диалогическими сценами также усложняют такие вопросы и не позволяют читателю сделать простые выводы. Как упоминалось ранее, неясно, являются ли диалогические сегменты реальными диалогами или искаженными воспоминаниями (или даже плодом воображения или галлюцинациями монолога). Несмотря на то, что неоднократно высказывается предположение, что боль монолога связана с терапией и с потерей, которую он / она испытывает, также неясно, кого или что он / она на самом деле потерял: «[…] к черту моего отца за то, что он облажался. моя жизнь на всю жизнь и трахни мою мать за то, что она не бросила его, но, прежде всего, пошли ты на хуй, Боже, за то, что заставил меня полюбить человека, которого не существует, ебать тебя, ебать, ебать тебя.Такие утверждения вызывают хорошо известное психоаналитическое описание меланхолии как траура по неопознанному любимому объекту. Утраченный объект включается в «я», где он становится источником вечной печали, а терапевт в пьесе, кажется, занял место потерянного любимого человека.

Переживания стыда и вины монолога можно понять как результат болезненных взаимоотношений между собой. В феноменологических и психоаналитических описаниях стыд рассматривается как переживание, в котором «я» позиционируется против самого себя.Он не может удовлетворить потребности любимого, идеального другого. С другой стороны, вина понимается как результат нарушения социальных норм, встроенных в личность. Например, диалог о дружбе можно рассматривать как навязчивое самообвинение, а фигура терапевта поднимает стыд и чувство вины, которые беспокоят его. Позже самообвинения усиливаются и принимают бредовые формы:

— Я убивал евреев газом, я убивал курдов, я бомбил арабов, я трахал маленьких детей, пока они умоляли о пощаде, поля смерти — мои, все ушли с вечеринки из-за меня, я высосу твои гребаные глаза, отправлю их тебе, мама в коробке, и когда я умру, я перевоплотюсь в твоего ребенка, только в пятьдесят раз хуже и безумного, как все, черт возьми » Я собираюсь превратить вашу жизнь в чертов ад. Я ОТКАЗЫВАЮСЬ Я ОТКАЗЫВАЮСЬ Я ОТКАЗЫВАЮСЬ СМОТРЕТЬ ОТ МЕНЯ

-Все в порядке

-ВЫГЛЯДИТЕ ОТ МЕНЯ

-Все в порядке.Я здесь.

-Оглянись от меня

Переживания вины варьируются от чувства ответственности за массовые разрушения до людей, покидающих вечеринку из-за главного героя. Затем самообвинения превращаются в жестокие угрозы.

Повторяющаяся команда «отвести взгляд» кристаллизует болезненные разделения внутри говорящего «Я», и окончательно подтверждается слияние идентичностей пациента и терапевта, поскольку монологические и диалогические напряжения текста переплетаются.То, что началось как монолог, превращается в диалог:

-В 4.48

, когда здравомыслие посещает

на один час и двенадцать минут, я в здравом уме.

[…]

Почему ты мне веришь тогда, а не сейчас?

[…]

-Все в порядке. Вы получите лучше.

-Ваше неверие ничего не лечит.

Отвернись от меня

Текст Кейна показывает, как депрессия способствует возникновению случайных ощущений вины и как горе из-за потери может превратиться в неспецифическое грустное и подавленное настроение.Психические расстройства связаны не только с заболеваниями мозга, но и с межсубъективными отношениями, объединяющими мозг, воплощенный разум и окружающую их среду.

По словам феноменолога Мэтью Рэтклиффа, в депрессии «меняется общая структура отношений человека с миром». Это изменение в человеке также объясняет главный парадокс (и трагедию) депрессии: желание и нежелание умереть, или, как говорит монолог Кейна: «Я не хочу умирать / […] / Я не хочу жить» ; » «Это не тот мир, в котором я хочу жить.В этом контексте самоубийство кажется почти рациональным поступком — и, похоже, это вывод, который монолог делает в 4:48 утра. Однако Кейн также предостерегает от выводов, в которых самоубийство будет рассматриваться как решение. Сложность депрессивных переживаний еще раз подчеркивается в финальной сцене, непосредственно перед самоубийством: «У меня нет желания смерти. Самоубийства никогда не было ». Даже используя идеи смерти как нарушения своего тела, умирания ради любви или выхода за пределы «света», Кейн также продолжает предостерегать от романтизирующих интерпретаций — точно так же, как она предостерегает от интерпретаций, игнорирующих возникающую природу депрессии.Переживания отчуждения от других, от своего тела и потери других, а также от самого себя являются парадоксальными, трагическими и болезненными « чрезвычайными ситуациями », и текст Кейна показывает, как эти переживания начинают обретать смысл, когда они понимаются как измененный образ жизни. -в мире.

5_Заключение: «Слушай и пойми»

Не выключай мой разум, пытаясь исправить меня. Слушай и пойми.

Отчаяние подталкивает меня к самоубийству

Страдания, от которых врачи не могут найти лекарства

Не пытайтесь понять

Надеюсь, вы никогда не поймете

Потому что вы мне нравитесь

Феноменологи подчеркнули, что даже если это невозможно чтобы «почувствовать» опыт других, люди могут понимать друг друга через свой общий мир: «Чтобы понять других людей, мне не нужно в первую очередь заглядывать в их умы; скорее, я должен обращать внимание на мир, которым уже делюсь с ними.«Способность понимать других и сопереживать им основана на общем восприятии мира. Несмотря на то, что переживания тяжелой психотической депрессии странны и часто сбивают с толку, они также подчеркивают ощущение того, что человек является воплощенным субъектом в контакте с другими субъектами в мире. Такие переживания могут тронуть, даже если человек не проходит через них сам, поскольку все люди знают, что значит быть связанным с другими, ощущать свои тела и эмоции, такие как любовь, вина и стыд, которые связывают нас с другими. мир и оспаривайте четкость границ субъективности.Недавние когнитивные литературные исследования также показали, что художественные повествования могут увести нас даже «глубже в» умы других, чем это было бы возможно в реальности, поскольку читателям предлагается творчески взаимодействовать с точками зрения и опытом, которые могут радикально отличаться от их собственных.

В этом последнем разделе я вкратце обрисую конкретные повествовательные и поэтические техники, с помощью которых пробуждается эмпирическая сущность текста и возникающая природа умов. Прежде всего, Кейн использует разные повествовательные режимы, которые модулируют расстояние между голосами в пьесе и говорящими / рассказывающими и испытывающими себя.Это колебание между расстоянием и близостью также связано с использованием (медицинских) интертекстов. В каком-то смысле монолог полагается на опыт, который другие тексты — например, диагностические руководства или книги по самопомощи — могут вызвать, например, когда он / она перечисляет то, что придает смысл жизни: «быть прощенным, быть любимым, буть свободен.» Эти слова несут в себе как интимность последнего призыва монолога к жизни, так и иронию их заимствованной природы.

Во-вторых, переживания передаются через материальность языка и эмоциональную валентность, которую несут слова.Как выразился монолог: «Всего одно слово на странице — и начинается драма». Воплощенные метафоры вызывают телесные переживания, такие как холод снега или твердость стекла в последних, фрагментированных предложениях «Я»: «Все, что я знаю / это снег / и черное отчаяние»; «Вот я / а вот мое тело / танцую на стекле». Кейн также использует народные психологические идеи и переживания двойственности между разумом и телом, которые передают переживания телесности и развоплощения, как обсуждалось ранее.Использование ритма и повторения пробуждает петли навязчивого мышления депрессии: «Стыд. Стыд. Стыд. / Утопаю в своем гребаном стыде ».

Точно так же использование пауз и пробелов создает изменения настроения по всему тексту, от гнева до смирения. В финальной сцене промежутки становятся шире и все больше и больше связаны с исчезновением субъективности и приближающейся смертью:

смотри, как я исчезаю

смотри на меня

исчезаю

смотри на меня

смотреть me

Слова падают, как «черный снег», как упоминалось в верхней части той же страницы.Императивы этой финальной сцены также можно рассматривать в контексте спектакля: в каком-то смысле читатели сталкиваются с исчезающим человеком. На последней странице еще раз подтверждается разделение между говорящим голосом и «настоящим» Я:

Я никогда не встречал себя, чье лицо приклеено к моей внутренней стороне

Сделана заключительная литературная аллюзия: последняя линия занавесок относится не только к не закрываются, а открываются в конце), но также и Вертеру Гете, который романтически рассматривает самоубийство как «поднятие занавеса».«Если читать буквально, открытие занавесок, кажется, относится к новому утру, наступающему после 4:48, и, например, первое представление 4,48 в Royal Court Theatre закончилось открытием ставен театра: свет и шум из Лондона.

Последняя страница предлагает яркий пример того, как читателям предлагается заполнить пробелы, молчание и двусмысленность воплощенным опытом, а также повседневными, литературными и культурными знаниями.Это действительно было целью Кейн в ее поздних работах, в которых она начала отказываться от сценических постановок и использовать открытую поэтическую форму повествования. Повествовательная форма, близкая к поэзии, очень подходит для демонстрации возникающей природы ума и психических расстройств, а также их сложности. Это как если бы чрезвычайная ситуация не могла быть передана с помощью традиционного связного повествования — точно так же, как ее нельзя свести к медикализации психиатрических отчетов, и, следовательно, необходимы другие способы рассказать.

Чтение 4.48 Психоз в связи с феноменологическим описанием депрессии раскрывает несколько важных последствий, которые игра имеет для способов восприятия человеческого разума и психических заболеваний. Прежде всего, текст Кейна бросает вызов западному пониманию депрессии и психоза. Вместо того, чтобы рассматривать их как когнитивные расстройства, при которых рациональность мысли теряется и « иррациональные » переживания берут на себя контроль, они рассматриваются как изменения в бытии-в-мире субъекта: в когнитивно-аффективных переживаниях, в расположении субъекта и сонастройка с миром и отношениями между собой.В пьесе подчеркивается возникающая природа болезни, а также структуры бытия-в-мире субъекта.

Во-вторых, пьеса изображает человеческий разум таким образом, что бросает вызов дуалистическим взглядам на субъективность и разум. Он ставит под сомнение — в то же время, что и использует — различия между разумом и телом, субъектом и миром, внутренним и внешним, субъективным и объективным, рациональным и иррациональным. Это также происходит на уровне вымышленных условностей, которые делают возможным ломку дуализмов: литературные техники, вызов эмпирического опыта и представленные темы связаны друг с другом.Спектакль показывает, что не просто «больные умы», но все человеческое сознание связано с воплощением и положением в определенной среде. Субъективность, разум и сознание возникают во взаимодействии между собой, телом и миром.

В-третьих, в пьесе высказывается сомнительное патологизирующее отношение к людям, страдающим психическими заболеваниями. Текст Кейна показывает проблемы навешивания ярлыков и попыток понять психическое заболевание с помощью редукционистской диагностики, не преуменьшая, однако, чрезвычайности ситуаций.Несмотря на критику редукционистской и медикализующей психиатрии, пьеса Кейна не романтизирует психическое заболевание и не преуменьшает тяжесть клинической депрессии. Скорее, он изображает крайнюю степень индивидуальной боли и страдания. Вместо того, чтобы патологизировать и заключать переживания в узкие диагностические категории, пьеса предлагает нам резонировать с главным героем и размышлять над ее / его переживаниями.

_Как цитировать

Анна Оваска. «Мир депрессии Сары Кейн: возникновение и опыт психических заболеваний в . 4.48 Психоз ». On_Culture: Открытый журнал по изучению культуры 1 (2016). .

Экономика зомби: сбой рынка и кризис талантов агентств

Рекламные агентства всегда были тихо марксистскими организациями. И по мере того, как они становились все более слабыми, более хрупкими, их приверженность марксистским экономическим принципам становилась все сильнее.

Этот марксизм не порожден ни приверженностью к более справедливому распределению богатства между персоналом, ни некоторым захватом средств производства и обмена среди люмпен-пролетариата в конструкторском отделе.Марксизм встроен в бизнес-модель агентства и ее верность большому представлению Карла о прибавочной стоимости труда — создание капитала путем сначала сбора урожая, а затем продажи плодов талантов других людей.

Бизнес-модель агентства фактически основана на одной идее: взимать больше, чем вы платите. Наши затраты — это офисные помещения и мозг внутри них, поэтому прибыль — это просто ваш «излишек на людях». В отличие от 19 хлопчатобумажных фабрик ^– веков, которые вдохновляли и потрясали (и финансировали) Маркса, у агентства нет специальной техники или оборудования.Просто талант и время. Итак, выделите как можно больше талантов и времени вашему клиенту, и обязательно всегда продавайте и платите. Это прибавочная стоимость труда в ее наиболее явной, чистейшей форме, и это была эффективная модель на протяжении многих лет, вырастив много язв и спустив на воду странную яхту.

Но эта модель становится все труднее выдерживать. Не по этическим или политическим причинам — а люди — восхитительно распутные из всех капиталистов. Это неустойчиво, потому что больше не работает.Реклама находится в состоянии, которое экономисты могут назвать «провалом рынка». Предполагается, что рынки создают эффективное распределение товаров и услуг, а конкурентные силы создают ценность и поощряют инновации. Покупатели получают то, что хотят, по справедливой цене, а лучшие поставщики для этого процветают и развиваются. Пока что так Тэтчерайт. Но, как может сказать вам буквально любой, кто когда-либо покупал билет на поезд в Великобритании, иногда рынки выходят из строя, и никто не получает то, что хочет. Никто не доволен, ничьи потребности не удовлетворяются, и обе стороны обмена чувствуют, что они становятся скованными.

Говоря техническим языком, рыночные сбои случаются, когда индивидуально рациональное поведение приводит к плохим результатам для группы. Индивидуальный, совершенно рациональный, личный интерес приводит к тому, что всем становится хуже. Это касается агентств и их клиентов; наш логичный рыночный выбор разрушает ценность для всех.

Крупные компании-клиенты, действующие исходя из собственных интересов, постоянно договариваются с нами о снижении цены и увеличении объема. Структура нашего рынка, характеризующаяся избытком предложения агентств и конкуренцией между дисциплинами за один и тот же бюджет, делает это давление в сторону понижения комиссионных с экономической неизбежностью.Это, а также почти полное отсутствие барьеров для новых участников рынка означает, что гигантские компании покупают услуги у более мелких и часто в процессе довольно сильно их выжимают. Результат: агентство застыло.

Агентства реагируют единственно «рациональным» способом — контролируя расходы, сокращая количество старшего персонала, становясь моложе, менее подготовленным и менее дорогостоящим персоналом, чтобы выполнять больше работы с меньшим вознаграждением. Еще лучше, бросьте немного внештатного сотрудника, когда есть работа, и не берите на себя расходы, когда ее нет.Еще лучше, включите эту чушь в виде гиг-экономики в некое понятие расширения прав и возможностей и баланса между работой и личной жизнью. Вот почему любому человеку, чей доход в агентстве превышает 100 тысяч фунтов стерлингов, лучше сейчас оглянуться через плечо. Вот почему стартовая зарплата дипломированного специалиста по рекламе — это все уменьшающаяся доля эквивалентной должности в юриспруденции, технологиях или на телевидении. Способность агентства зарабатывать деньги на прибавочной стоимости своего персонала становится основанной на управлении соотношением штата к доходам постоянно сокращающегося финансового пирога.

Больше агентств, чем талантов

Такая жестокая экономика талантов — действительно плохая новость для клиентов. Это настоящая причина того, что рекламный рынок больше не работает для брендов. Владельцы брендов изо всех сил пытаются получить то, что они хотят от нашей отрасли — хорошие идеи и хороший опыт при их получении.

Исторически сложилось так, что лучшие агентства не обязательно имеют наибольшее количество звезд; у них есть наиболее стабильно эффективные команды. У них не просто талант; у них есть плотность талантов.Но рыночный провал рекламы делает это все труднее и труднее. Невидимая рука нашего падающего рынка подталкивает менеджеров агентств к принятию все более неудачных и целесообразных решений. Продукт становится все хуже, база талантов становится все меньше, отрасль становится все менее способной делать то, для чего она была задумана. Результат: клиент окоченел.

По отдельности ни один маркетинговый отдел не пытается снизить качество своих агентств; По отдельности ни один менеджер агентства не пытается лишить их талантливых сотрудников.Но решение за решением, переговоры за счет переговоров и найм за наем — это то, чем мы все занимаемся годами. Таким образом, мы остаемся с сокращающимся кадровым резервом, разбросанным по слишком большому количеству агентств, и многие из наших самых ярких и лучших прыгают в места, где меньше хлопот и меньше борьбы. Спросите любого умного рекламного посредника, и он скажет вам, что в Лондоне работает достаточно блестящих людей, чтобы заполнить 20 великих агентств. Проблема в том, что их больше 200. Это проблема не только утечки талантов, но и остаточного рассредоточения талантов.

Похоже, что в агентствах царит атмосфера изможденного подчинения, а наверху — истерическое отрицание. Давайте дадим пяти людям, которые не знают, что они делают, пять дней, чтобы они сделали что-то действительно сложное, и назовем это «спринтом». Назовем полуобдуманное и полуискреннее проявлением вновь обретенной «ловкости». Давайте представим, что группа фрилансеров на самом деле занимается «быстрым прототипированием». Давайте назовем вторую работу, задуманную, чтобы заполнить то, чего не хватает в агентской карьере, «побочной суетой».Прежде всего, давайте «склонимся» к экономическому шторму и сделаем вид, что мы находим его бодрящим.

Что делать?

Проведя несколько лет вдали от игры, я теперь задаюсь вопросом, проводил ли я большую часть своего времени в ней в качестве менеджера, полностью упуская из виду суть игры. Я очень беспокоился о «позиционировании» и возможностях, тогда как все, о чем я действительно должен был думать, это талант. Я беспокоился о семантике кредитных документов агентства, когда мне следовало потратить больше времени, пытаясь найти, вознаградить и удержать самых лучших людей.Меня не особо заботила несколько непристойная дисциплина HR, как это практиковалось в агентствах, и я никогда не понимал, что втайне она имеет большее значение, чем что-либо еще.

Единственный значимый вопрос для агентства — это то, как оно может платить талантливым людям больше, чем агентства-конкуренты, как оно может, в свою очередь, привлечь больше самых, самых лучших для работы там и удержать их как можно дольше. Как у него могут быть более счастливые клиенты, лучше работать и зарабатывают больше денег в этом процессе. И, если судить по вопросам, это дико.Судоку в 3D на роликах. С завязанными глазами.

Ни одна компания не решила эту головоломку, но, возможно, есть несколько ключей к разгадке того, как может выглядеть решение. Один из них — в модели консалтинга, где соотношение затрат на персонал к доходам позволяет молодому персоналу питаться и жить немного ближе, чем в зоне 5. Консультации работают, взимая больше с человека в час, обеспечивая ценность (или воспринимаемую). ценность) для клиентов, предлагая больше структурных вмешательств в бизнес, чем в календаре рекламы или контента на этот год.

Агентства по-прежнему формулируют свое предложение одноразовым, ориентированным на результат. В мире бюджетирования с нулевой базой больше нет удобного предположения, что бюджет этого года будет потрачен на кампанию этого года. Те дни ушли, наверное, навсегда. Но мы обеспечиваем результатов , которые имеют значение, посредством выполнения, в котором мы превосходны. Реальные результаты агентств — это запуск, повторный запуск, рост, лояльность, конверсия. Возможно, нам нужно продавать эти результаты как продукты и перестать предполагать, что какой-либо бизнес автоматически больше хочет «рекламы», «цифрового» или «контента».Агентство будущего будет «производить» эти результаты и продавать набор ценных бизнес-задач, конфигурируя их результаты для выполнения этих более масштабных и менее частых коммуникационных вмешательств. Мы заменим ветхую модель удерживаемых услуг на стремление к повторному бизнесу с высокой оценкой.

Повышение ценности за счет ответа на более крупные бизнес-задачи — это коммерческая стратегия для верхней линии, которая может внести некоторые значимые незначительные изменения в экономику агентства, но сами по себе они вряд ли сделают достаточно.Выполнение более ценной работы — часть уравнения, но она будет плыть против волны резкого переизбытка предложения и закупочных цен. Чтобы иметь возможность платить больше, мы также должны значительно меньше тратить.

Агентства должны сосредоточиться на том, чтобы стать значительно экономичнее, с небольшими, плотными командами людей, которые делают действительно ценные вещи, и никого, казалось бы, не ждут просто так.

Звучит жестко, но агентства должны сосредоточиться исключительно на деятельности, приносящей добавленную стоимость, и начать устранять все остальное.Это изменение потребует трансформации культуры и радикального повышения рентабельности повседневных операций. Ставить людей и таланты на первое место — это кровавое дело, в основе которого лежит культура и, что удивительно, технологии.

В культурном отношении нам нужно будет найти способ сочетать высокие награды с высокими ожиданиями и гораздо более строгий и конкурентоспособный способ определения высоких (и низких) результатов. Хорошее агентство должно быть труднодоступным и постоянно требующим соблюдения, но оно того стоит.Финансово, профессионально и эмоционально.

Изменившаяся культура не может закрепиться, если способ работы агентства остается прежним. Если цель состоит в том, чтобы создать агентство, в котором будет как можно меньше сотрудников, но которое будет платить им больше, чем кто-либо другой, за то, за что клиенты готовы платить больше, тогда технологии должны прийти на помощь талантам. Технологии должны освободить агентов агентств от черствого и механического, монотонного и лишенного воображения. И агентствами до сих пор полно такой работы.

Автоматизация, основанная на искусственном интеллекте, начинает активно развиваться во множестве рабочих профессий. Возможно, пришло время пойти дальше и посмотреть, что можно сделать в нашем собственном мире. Если многопрофильное цифровое и социальное творческое исполнение лучше обрабатывается ботом по имени Малькольм, то это должен выполнять бот по имени Малькольм. ИИ может позволить нам сосредоточить наши ресурсы на человеческом воображении, на людях, которые могут делать необычные вещи, недоступные технологиям. Автоматизация обмена сообщениями не напишет следующее «Просто сделай это», но она заполнит подталкивающую армию муравьев конверсии, которые являются необходимой частью современных коммуникаций.Мы должны быть уверены, что нам хорошо платят за то, что мы делаем и то, и другое.

Если агентство хочет выжить и процветать, нам нужно будет найти технологичные способы поставить человеческий талант и творчество на первое место. Пришло время для нового видения агентств: найти, вдохновить, вознаградить, обучить и развязать самых талантливых людей в бизнесе, создать компанию и такой способ работы, который позволяет им ничего не делать, кроме как выражать свой талант ради хороших клиентов. которые ценят и вознаграждают за качество этой работы. Это будет нелегко, но агентство, которое побеждает, найдет способ собрать лучших людей в одном месте и даст им инструменты, необходимые для создания новой отрасли.

Дэвид Бейн — партнер-учредитель BMB

Колледжам нужен языковой сдвиг, но не тот, который вы думаете (эссе)

Несколько месяцев спустя я не решаюсь предложить еще одно вскрытие выборов для получения высшего образования. Как и многие из вас, читатели, я прочитал бесчисленное количество таких эссе как в академии, так и за ее пределами. Некоторые люди утверждали, что рост белых сторонников превосходства (они предпочитают, чтобы их называли «альтернативными правыми») было вполне ожидаемым, учитывая распространение политики идентичности в высшем образовании.По мнению этих наблюдателей, предоставление ограниченного пространства и ресурсов в кампусах для признания и празднования различных групп социальной идентичности, недопредставленных в колледжах и университетах, а также маргинализированных в обществе, было лишь вопросом времени, когда белые студенты захотят это сделать. самоутверждаться.

Единственная проблема с этой точкой зрения, как блестяще сформулировала Черил Харрис в 1993 году в ее дискурсе о белизне как собственности, состоит в том, что сама идея белизны и расизма белых людей по сравнению со всеми остальными является изобретением имущих протестантских людей. Христиане, западноевропейские поселенцы в Америке.Белизна была средством сохранения их богатства и статуса в идеологически теократической капиталистической системе. Этот аргумент лицемерен и неисторичен.

Другие комментаторы, такие как Микки Кендалл, недавно отметили неспособность высшего образования просвещать своих студентов в вопросах расы и расизма. В этом аргументе белые студенты по праву представлены как имеющие право верить в свои достоинства, в то же время отрицая достойный потенциал кого-либо, в отличие от них, особенно тех, кто принадлежит к меньшинствам в расовом отношении.Несмотря на ориентационные занятия в первый год обучения по разнообразию и общеобразовательные требования, включая множество вариантов, позволяющих познакомить учащихся с различными точками зрения (но немногие из них представляют собой вызов нормативным мировоззрениям), большинство студентов покидают колледж с теми же предположениями, с которыми они поступили: Доминирование и чрезмерное представительство определенных людей в колледжах, в руководстве и среди богатых и вызывающих зависть людей естественно и оптимально. Большинство студентов — даже не обязательно белые студенты — считают, что продвижение по службе и возможности являются исключительно функцией их заслуг, несмотря на неопровержимые доказательства обратного, как отмечает ученый в области права и образования Лани Гинье.

То, что я еще не видел в этих вскрытиях выборов, направленных на диагностику того, как белые люди из рабочего класса в Соединенных Штатах, по-видимому, голосовали против своих собственных экономических интересов, приведших к избранию Дональда Дж. Трампа, это: 1) признание ученых высших учебных заведений. что именно голосование белых мужчин и женщин из среднего класса с высшим образованием повлияло на результаты этих президентских выборов (см. здесь), и 2) что реальность является результатом решения исторически белых колледжей и университетов привлечь политика умиротворения вместо истинного либерального образования.

Пророческие наблюдения Кендалла отражают последствия этой политики умиротворения, за исключением тех, кого умиротворяют, не те, кого некоторые ученые мужи, осуждающие чрезмерный политический либерализм академии, заставили нас поверить. Самая большая сила учреждения заключается в его способности проявлять настойчивость в течение долгого времени, при этом его основные методы работы остаются неизменными, но оспариваются. Это как никогда верно относится к американским высшим учебным заведениям, которые были созданы и все еще практикуются исторически белыми вузами (HWI).

Как я недавно рассказал во время выступления в Университете Иллинойса в Урбана-Шампейн, признание и празднование разнообразия не были первоочередными целями студенческих активистов 1960-х — 1980-х годов, которые настаивали на создании факультетов этнических исследований, студенческих центрах и увеличивали усилия по найму и удержанию были сосредоточены на расовых меньшинствах студентов, преподавателей и сотрудников. Нет, именно такими способами эти поколения активистов надеялись вдохновить институциональные преобразования через присутствие критической массы цветных людей в университетских городках.

Вот где в игру вступает политика умиротворения. Недооценивая институциональную стабильность, руководители университетов HWI успокаивали жалобы и озабоченность противоположных сторон: с одной стороны, цветных студентов и их сторонников, а с другой — попечителей и нервных доноров — либеральных и консервативных — которые хотели вывести свои колледжи и университеты. нелестного общественного внимания. Тот же тип умиротворения происходит в нынешнем поколении студенческого активизма, требования которого звучат навязчиво знакомо:

• Продвигайте преподавателей и сотрудников, находящихся в расовом меньшинстве, за счет пребывания в должности и продвижения по службе, а также на руководящие должности.
• Принимайте больше студентов из расовых меньшинств и предлагайте больше стипендий, чтобы помочь им позволить себе учиться и получить ученую степень.
• Обучать преподавателей эффективному руководству и решению вопросов равенства в классе.
• Уменьшайте количество случаев микроагрессий на территории кампуса и реагируйте на них.
• Нанять сотрудников консультационного центра, способных справиться с психологическим стрессом несовершеннолетних студентов.
• Создавайте безопасные пространства в кампусе, где несовершеннолетние студенты с разной идентичностью могут делиться, лечить и организовываться.
• Признайте множественность идентичностей студентов из меньшинств и пересекающиеся угнетения, с которыми они сталкиваются в университетском городке.

В ответ, административные руководители HWI нанимают руководителей по разнообразию, создают специальные фонды для поддержки увеличения финансовой помощи, запускают кластерный набор для цветных факультетов и инвестируют в программирование разнообразия, спикеров и консультантов. Эти усилия направлены на то, чтобы одновременно успокоить протестующих, попечителей и доноров, в то же время создавая небольшие системные или преобразующие изменения в университетском городке.

Разнообразие и инклюзивность против равенства и социальной справедливости

Такие подходы «Kool-Aid» (опять же, посмотрите мой доклад в UIUC) оставляют без изменений не только само учебное заведение, но и его студентов. Студенты с меньшинством идентичностей продолжают сталкиваться с теми же унижениями и враждебным климатом в университетском городке, несмотря на умеренное увеличение композиционного разнообразия в кампусе. Но пока они не перестают быть студентами, они часто не осознают, что их просьба недостаточна для изменения культуры и климата в кампусе.Учащиеся, для которых HWI были разработаны для обучения лидерству в обществе, не только не сталкиваются с проблемами их (возможно, бессознательного) усвоенного чувства расового, этнического, сексуального, гендерного и социального доминирования, но и укрепляют представление о том, что разнообразие и инклюзивность достигаются за счет наличия люди с разным опытом в одних и тех же местах.

Как я сказал в своем выступлении в Университете Иллинойса в Урбане-Шампейне, риторика разнообразия и инклюзивности задает принципиально иные вопросы и касается принципиально иных проблем, чем усилия, направленные на равенство и справедливость.

• Diversity спрашивает: «Кто в комнате?» Эквити отвечает: «Кто пытается попасть в комнату, но не может? Чье присутствие в комнате постоянно находится под угрозой стирания? »
• Inclusion спрашивает: «Все ли идеи были услышаны?» Джастис отвечает: «Чьи идеи не будут восприниматься так серьезно, потому что их нет в большинстве?»
• Diversity спрашивает: «Насколько больше [выберите любую группу меньшинств] у нас в этом году, чем в прошлом?» Equity отвечает: «Какие условия мы создали, чтобы определенные группы оставались здесь постоянным большинством?»
• Inclusion спрашивает: «Безопасна ли эта среда, чтобы каждый чувствовал себя своим?» Правосудие ставит под сомнение: «Чьей безопасностью жертвуют и сводят к минимуму, чтобы позволить другим чувствовать себя комфортно, сохраняя бесчеловечные взгляды?»
• Diversity спрашивает: «Разве это не сепаратистское финансирование безопасных мест и отдельных студенческих центров?» Справедливость отвечает: «Что испытывают люди в кампусе, из-за чего они не чувствуют себя в безопасности, когда изолированы и отделены от других, таких как они сами?»
• Inclusion спрашивает: «Разве не было бы отличной программы провести групповую дискуссию о том, что жизнь черных имеет значение? В прошлом семестре у нас был активист Black Lives Matter, поэтому в этом семестре мы должны пригласить кого-нибудь из альтернативных правых.Джастис отвечает: «Почему мы позволим человечности и достоинству людей или наших учеников стать предметом споров или преследований и разжигающих ненависть высказываний?»
• Разнообразие отмечает увеличение числа студентов, которые все еще отражают статус меньшинства в университетском городке и постепенный рост. Справедливость празднует уменьшение вреда, пересмотр злоупотребляющих систем и увеличение поддержки жизненных шансов людей, о чем сообщают те, кто стал объектом преследований.
• Inclusion отмечает награды за инициативы и признает себя за наличие разнообразного пула кандидатов.Справедливость празднует избавление от практики и политики, которые оказывали разрозненное влияние на меньшинства.

Подменяя трансформационные усилия по продвижению равенства и справедливости риторикой разнообразия и инклюзивности, HWI умиротворяют своих избирателей и избегают заметных институциональных изменений. Но пора, чтобы исторически белые вузы в американском высшем образовании добились реальных изменений и отказались от политики умиротворения.

Подлинно демократическое образование не должно быть идеологически нейтральным; скорее, он должен горячо продолжать подготовку студентов к активному гражданству в якобы демократическом обществе.Неизвестно, соберут ли лидеры HWI институциональную волю и моральное и этическое мужество, чтобы спровоцировать и инициировать реальную, существенную институциональную трансформацию. Однако первый шаг на этом пути — сделать равенство и справедливость мерилом, с помощью которого лидеры будут измерять прогресс, а не просто разнообразие и инклюзивность.

Утраченных причин / Маргинальные надежды: Собрание элегий Ирвинга Хоу

В какой-то момент в A Margin of Hope (1982), интеллектуальной автобиографии Ирвинга Хоу, он говорит о себе как о «приближающемся к светской среде идиш в тот самый момент, когда она завершала свой упадок» — и затем он задается вопросом, почти почти как запоздалая мысль, если эта вновь обретенная страсть, возможно, не «Еще одно безнадежное дело пополнило мою коллекцию.Такой откровенности со стороны Хоу едва ли хватало; действительно, именно эта способность смотреть и на мир, и на Самость с критической, часто скептической, отстраненностью — и сообщать о результатах с непоколебимой честностью — была отличительной чертой его красноречивого, убедительного стиля. На протяжении долгого пути его карьеры — политического радикала, полемиста, редактора, педагога, литературного критика и, что не менее важно, писателя — действительно было много потерянных причин, и, возможно, что еще более важно, бесчисленные возможности оплакивать их уход, размышлять о своих неудачах, помещать shiva в элегантно оформленные абзацы.

Для Хоу — и, можно добавить, для большей части американской литературы — ничто так не преуспевает, как неудача, или без нее бодрящий интеллектуальный аромат упавшего величия. Будучи очень молодым, молодым человеком, Хоу испытал головокружительное возбуждение от редактирования — и, по правде говоря, от написания большей части — для Labor Action , социалистического издания, больше основанного на уверенности и аргументации, чем на иронии. Как помнит Хау, он

. . . жила радостью от выпуска этого четырехстраничного еженедельника.. . . Это была лучшая тренировка в моей жизни и один из самых счастливых периодов. . . . Продуктивная и самоуверенная, полная энергии и убежденная, что у меня есть ключ к пониманию мира, мне нужны были только пачки желтой бумаги, на которой я печатал, и New York Times , из которых можно было черпать факты. (Благословенный New York Times ! Что бы радикальная журналистика в Америке делала без этого?)

В то время ему был всего 21 год, но обстоятельства, склонности, значительный талант и, да, давайте признаем это, удача превратили его в социалиста, с которым нужно считаться.По его собственному признанию, Хоу стал социалистом «в преклонном возрасте четырнадцати лет»; Восточный Бронкс был его учителем, но Хоу будет первым, кто настаивает на том, что его нельзя назвать выдающимся «образованием»: те, у кого есть глаза, чтобы видеть, и сердца, чтобы чувствовать, пришли к аналогичным выводам о том, каким был и каким мог стать мир. Городской колледж

углубил его убеждения, отточил свои политические навыки — не в своих классах (что чаще всего, Хоу находил скучным или неуместным, если он вообще появлялся), а, скорее, в знаменитых ныне дебатах, в которых Социалисты Алькова 1 против коммунистов Алькова 2.Коммунисты, как однажды заметил Шервуд Андерсон, « означало », и хотя Хоу был достаточно проницателен, чтобы видеть, насколько большую роль идеологические фиксации играют в их страстной уверенности, он также был достаточно уязвим, чтобы видеть, что его склонность к абстрактному мышлению в качестве аргумента, подробно описанного в нюансах, приходились как пассивы, так и активы.

Тогда более интересный вопрос — и один Хоу задает себе в книге A Margin of Hope — почему социалист, а не коммунист? Ведь в 1934 году коммунисты были многочисленнее, активнее, моднее.Они, а не социалисты, самодовольно уселись в кресло Истории. Возможно, как предполагает Хау, это было просто вопросом времени : социалисты достали его первыми. Или, возможно, дело в том, что «еврейский социализм» — феномен, который Хау описывает как «не просто политику или идею, [а скорее] всеобъемлющую культуру», — содержал в себе большую часть жизни, фактически прожитой среди евреев-иммигрантов, — больше ее ритмов, ее иронии. колкости и глубоко укоренившийся скептицизм, его Weltschmerz и сострадание.

Но можно также подозревать, что задолго до того, как Хоу столкнулся с Moby-Dick , ему было суждено причислить себя к числу мировых «беспорядочных рыб».«Есть те, кто недоволен дисциплиной, которую часто требует политика, и те, кто находит это странно успокаивающим. Хоу рано обнаружил, что его темперамент более близок к первому. Тем не менее, «проблема политики, — как-то пошутил Оскар Уайльд, — в том, что она занимает у вас вечера». Можно утверждать, что политика отняла значительную часть энергии Хоу и его жизни. И если говорить откровенную правду, то только в те моменты — недолговечные и ностальгически вспоминаемые — когда он всей душой отдавался «движению», чистая скука, мелкие ссоры казались стоящими:

Никогда, прежде и, конечно же, никогда с тех пор я не жил на таком напряженном уровне и не был так поглощен идеями, выходящими за пределы своей малости.Стало казаться, что сама форма реальности может быть сформирована нашей волей, как будто те, кто действительно настроен на внутренние ритмы Истории, могут склонить ее к подчинению.

Конечно, даже это головокружительное время безграничной уверенности и самоотверженности не обошлось без затрат — определенной ограниченности внимания, оттачивания навыков больше на аргументации, чем на содержании, склонности к моральному самодовольству. В таком мире — с его междоусобными ссорами и непоколебимыми убеждениями — прежде всего нужно было «занять позицию».Для Хоу во время Великой депрессии ничто не казалось более очевидным, чем простой, повсюду наблюдаемый факт, что сама история достигла точки кризиса, что капитализм находится в агонии.

Годы спустя, конечно, Хоу признал, что капитализм оказался более устойчивым, чем он предполагал (его вывод был «отнюдь не глупым выводом тридцатых годов, а лишь ошибочным»), но это только для того, чтобы сказать, что он не рассчитывал ни на проницательную способность Франклина Делано Рузвельта сдерживать революционный пыл с помощью скромных экономических реформ, ни на готовность стольких рабочих, в том числе профсоюзных деятелей, принять их.

Конечно, можно было смаковать те моменты, когда история подтвердила пророческую мудрость той или иной радикальной позиции — троцкисты были «правы» в отношении Московского процесса, «правы» в отношении Советского Союза, «правы», одним словом, в отношении Сталин, но слишком часто их аргументы не находили себе равных в сравнении с более простыми, захватывающе мелодраматическими сценками. Гражданская война в Испании показала поучительный пример:

Наиболее убедительный из вопросов, поднятых антисталинистскими левыми, был связан с демократическими правами в лоялистской Испании, с тем, как НКВД, российская тайная полиция, взяла на себя все большую долю полицейских полномочий.Мы говорили то, что сказал бы Джордж Оруэлл в книге Homage to Catalonia — книге, которая вызвала у него град презрения. Наша критика имела моральное обоснование, но была очень сложной с политической точки зрения, возможно, невозможной в то время, когда фашизм захватил большую часть Европы и социалистический дух полностью отступал. Мы усложняли испанский вопрос способами, которые казались невыносимыми. То, что лоялистская Испания, которая так взволновала сердца, также могла быть виновна в том, что позволила НКВД похитить и убить Андреса Нина, лидера ПОУМ, было просто слишком.Людям было невыносимо слышать, что Ла Пассионария, пламенный защитник Мадрида, также был безжалостным сталинистом, преследующим политических оппонентов. Людям было невыносимо слышать, что даже в лоялистской Испании есть повод для беспокойства, повод для горя.

Тем не менее, своеобразная судьба социализма — его судьба, если хотите, — быть носителем сложных и запутанных новостей. Положение Хоу в движении, особенно когда его численность и влияние сократилось до того, что можно было бы точнее назвать сектой, было вдвойне сложным, потому что он был интеллектуалом в стране, которая терпит, даже иногда поощряет, инакомыслие, но для этого не требуется. это серьезно:

Мы были отброшены назад [Хау объясняет ретроспективно] к позиции, несколько напоминающей позицию социалистов-утопистов девятнадцатого века: изолированные критики без социальной базы.

Такая изоляция, конечно, невыносима для приверженцев радикальной политики; но это может быть благом, а может быть, даже необходимостью для чтения и постоянного размышления, которое создает литературные эссе. В случае Хоу грань между литературой и политикой, между тем, что он называет «интеллектуальными спасательными операциями» и версиями автобиографии, никогда не была четко определена; страсти улиц выражались за письменным столом. Безусловно, эти противоположные рывки — почти всегда противоречащие друг другу — блестяще слились в «Политике » и в романе (1957), но даже здесь Хоу настаивал на необходимой автономии литературного воображения, на установлении четкой линии взглядов. разница между теми, кто считал литературу служанкой идеологии (эл.ж., вульгарная марксистская критика, практикуемая теми, кто писал для «Коммунистической партии Новые массы »), и его собственное мнение о том, что «политический роман» становится очевидным, когда внимание писателя начинает «переключаться с градаций внутри общества на судьбу общества. само общество ».

И все же, несмотря на всю воинственность и политическую смекалку Хоу, у человека возникает ощущение, что есть важная его часть, которая предпочитает красоту и тишину эстетического созерцания. Его сотрудничество с Элиэзером Гринбергом, например, — который выпустил такие важные антологии идишской литературы, как голосов на идиш и Сокровищницы поэзии и рассказов на идиш — началось как еще одна «спасательная» работа, попытка сохранить когда-то — бурная культура на грани исчезновения, но услышать, как Гринберг на самом деле прочитал стихов Мани Лейба и Моше Лейба Гальперна, Якоба Глатштейна, а затем спорить об этом нюансе, об этом повороте перевода, было передышкой, не требующей возвышенная рационализация.Вспоминая те дни (которые начались в 1953 году и растянулись на бурные шестидесятые) Хоу выразился так:

Было удовольствие делать что-то абсолютно чистое — спорить о непокорных идиомах, оценивать пригодность рассказа для языковой трансформации, пытаться уговорить низкооплачиваемого переводчика дать «немного больше крови». Наша совместная работа в конце шестидесятых стала для меня источником счастья — один день в неделю вдали от войны во Вьетнаме и полемики с левыми идеологами, в которой я заперся.

II

Если правда, что Хоу, как и другие нью-йоркские интеллектуалы, сделал специальность , а не , будучи специалистом, если его карьера представляет собой изучение энергии, охватывающей широкий спектр интересов и дисциплин, верно также и то, что он жизнь, в которой слово «несчастный случай» следует использовать осторожно и в кавычках. Ранее я упоминал, что Хоу начал сотрудничать с Гринбергом в 1953 году. Хоу рассказывает часть истории в A Margin of Hope: он просмотрел сборник рассказов Шолом-Алейхема в Partisan Review , и Гринберг прислал ему записку: говоря, во-первых, что работа ему понравилась, а во-вторых, что они должны «стать партнерами».Обычно такие «предложения» держатся на расстоянии вытянутой руки, но это поразило психическую расплату. Хоу пошел к нему, не зная, из чего может состоять это «партнерство», а остальное уже история.

Но была и предыстория — и для этого нужно представить Ирвинга Хоу, который только начинает утвердиться в толпе Нью-Йорка и жаждет рецензировать книги, скажем, для Партизан Ревью . Появился Филип Рахв, легендарный грубоватый человек, который занимался пиаром железным кулаком и остроумием.Или, вернее, введите Ирвинга Хоу, которого проводили в кабинет журнала, а затем попросили отсканировать полку с экземплярами рецензий на тот случай, если книга может поразить его воображение. Вот случай, когда на самом деле возможностей головокружительны, а выбор момента может означать разницу между успехом и неудачей. Хоу выбрал Шолом-Алейхема, Рав одобрительно улыбнулся, и колеса, которые медленно двигались к World of Our Fathers , были приведены в движение.

Несчастный случай? Едва ли.В самом деле, можно утверждать, что эта история действительно началась намного раньше — в болезненных, неоднозначных воспоминаниях Хоу о его говорящем на идиш детстве и в необычной статье, которую он написал об этом, под названием «Потерянный молодой интеллектуал». В стремлении описать «новый социальный тип» — автор, опубликовавший несколько рассказов, возможно, даже роман, и рецензирующий книги для малоизвестных журналов; художник, картины которого не доходят до всеобщего обозрения; лидер революционной политической группы с небольшим количеством последователей; и, прежде всего, «непривязанный интеллектуал, который не может функционировать ни как создатель, ни как политик, потому что он либо разочарован и бесплоден в своих культурных поисках, либо разочарован в политике» — Хоу в одно и то же время выражал общее состояние и портрет самого себя.Как следует из подзаголовка эссе, такой человек одновременно «маргинален» и «дважды отчужден»:

Обычно рожденный в еврейской семье иммигрантов, он балансирует между происхождением, которое он больше не может принимать, и желаемым статусом, которого он не может достичь. Он в значительной степени утратил чувство еврейства, принадлежности к народу со значительными традициями, и ему не удалось найти себе место на американской сцене или в американской традиции.

Разумеется, Хоу не изобрел ни условия, ни термина, который мы называем «отчуждением» — и, надо отдать ему должное, он не выступал в крестовых походах от его имени.Ранее работы Делмора Шварца «В мечтах начинаются обязанности», «Прохождение из дома » Исаака Розенфельда и Висячий человек Сола Беллоу исследовали то же самое Zeitgeist , а позднее — задачу сделать само слово модным, а затем широко популярным, а затем окончательно обесценился, упал на долю других в толпе Partisan Review .

Но именно Хау лучше всего понимал, как эта своеобразная разновидность отчуждения воздействует на поле сердца, как его «неоднозначное сочетание отторжения и ностальгии» приводит к блокированию и печали, но также и к возможности элегического режима, который может охватывать и то, и другое. муки истории и боль самого себя.В этом отношении особенно показательна виньетка из «Заблудшего молодого интеллектуала», которую Хау повторяет в World of Our Fathers :

Когда я был на несколько лет старше, мне было около восьми или девяти, у моих родителей был продуктовый магазин в «американизированном» еврейском районе Западного Бронкса. Раньше я играл на заброшенном участке примерно в квартале от магазина, и когда я пренебрегал возвращением домой во время ужина, отец приходил за мной. Он выкрикивал мое имя издалека, придавая ему оттенок идиш: «Ойви!» Мне всегда было стыдно слышать, как мое имя так изуродовано в присутствии удивленных зрителей, и хотя я приходил домой — ужин был ужином! — я всегда бежал впереди отца, как будто подчеркивая существование определенного расстояние между нами.В последующие годы я часто задавался вопросом, как бы я отреагировал, если бы мой отец снова крикнул «Ойви» во весь голос, скажем, на Вашингтон-сквер.

Можно цитировать эти болезненные строки, не будучи вполне уверенным, как описать эту смесь бравады и самоуничтожения, эту тонкую смесь иронии и негодования, это обнажение бушующих конфликтов — по общему признанию, на менее проницательных, менее четко сформулированных уровнях — между американскими сыновьями и отцами-иммигрантами. Никогда не стесняясь обращать свои аналитические способности внутрь себя, Хоу записал себя как « жертва собственной сложности видения: даже самые мучительные из своих чувств, самые невыносимые аспекты его отчуждения, он все равно должен исследовать с той же едкой. иронию он применяет ко всему остальному.Хотя, по знаменитым словам Хемингуэя, «приятно так думать», милые еврейские мальчики вряд ли восстанут, плывя по Ист-Ривер на плоту. Ужин — это ужин , а позы (включая отчуждение) — это позы. Итак, человек делает то, что может — в данном случае Хоу пишет «Потерянный молодой интеллектуал». Но нужно также научиться жить, полностью осознавая свой возраст и его определяющее бремя. Таким образом, сложный интеллектуал Хоу

. . . однако может найти утешение и достоинство в осознании своего видения, в осознании своей сложности и в отказе от жалости к себе.Каждому возрасту свои тяготы.

«Потерянный молодой интеллектуал» звучит как манифест, хотя и питаемый не столько революционным рвением, сколько чувством тупика и культурного отчаяния. Но, несмотря на всю его скомканность — например, можно подозревать, что Хоу всегда был гораздо более «укоренен» в еврействе, чем он допускает, — это раннее эссе представило темы или, в случае Хоу, причины для жалоб, которые он хотел бы исследовать еще больше. полностью позже.

Рассмотрим, например, напряжение, а также отчуждение, которое идиш вызвал у тех, кто говорил на мамалошен на кухне своих родителей и на королевском английском в общественном детском саду.Как рассказывает Хау об одном особенно пугающем моменте, для нас легко, возможно, слишком легко представить униженного пятилетнего ребенка, навсегда отправляющего идиш в пепел Истории:

Как и многие другие еврейские дети, я рос в тесной семейной среде, особенно с тех пор, как был единственным ребенком, и в возрасте пяти лет действительно знал идиш лучше, чем английский. Первый день в детском саду я посетил так, как будто это был визит в новую страну. Воспитатель попросил детей обозначить различные общие предметы.Когда подошла моя очередь, она протянула вилку, и я, не задумываясь, назвал ее на идиш: « гупель ». Весь класс рассмеялся надо мной с этой особой детской жестокостью. В тот же день я сказал родителям, что решил никогда больше не говорить с ними на идиш. . . .

Скорее, как «признание» Хоу о том, что он мчался домой мимо своего отца-иммигранта, его клятва оставить идиш была сформирована скорее из амбивалентности, чем из театра; правда в том, что самые длинные путешествия часто заканчиваются там, где они начинались.Тот же парадокс часто применяется к отрицаниям, которые превращаются в утверждения.

Безусловно, Мир наших отцов не является «утверждением», как понимают и используют этот термин большинство раввинов. Это энциклопедический, тщательно изученный отчет о еврейском мире иммигрантов; это сказка с эпическим величием и трагическим размахом; это действительно интеллектуальная «работа по спасению» первой воды. Но это тоже автобиография. Рассказывая историю мира о том, что европейские евреи бежали, и мира, который они нашли и создали в Америке, Хоу начинает лучше понимать себя.

Означает ли это, что он «решил» мучительную проблему своего еврейства? Конечно, нет, хотя это как раз тот критерий, который предпочитают здравомыслящие и прагматичные американцы. Хау знает лучше. Можно надеяться, что найдет проблему и, исследуя ее ради самой себя, обнаружит вещи бесконечно более ценные, чем «программы»:

Моя собственная надежда [Хау объясняет] состояла в том, чтобы достичь некоторого равновесия с тем прежним «я», которое в детстве началось с идиш, моего языка именования, а затем отвернулось в подростковом стыде.Поэзия на идише, мрачная или дикая, не принесла мне исчерпывающего взгляда на «еврейскую проблему», но сделала нечто более ценное. Это помогло мне заключить перемирие, а затем протянуть руку миру моего отца.

Но учитывая то, что много сказано о Хоу и светском идише, позвольте мне поспешить добавить, что его отчужденный молодой человек также страдал от одиночества и изоляции на политическом фронте. Как выразился Хоу в том, что фактически стало гимном нью-йоркской интеллигенции: «С появлением депрессии и падением значительных слоев интеллигенции до маргинального, а часто и непонятного статуса, наш интеллектуал больше не мог чувствовать себя защищенным или защищенным. пустить корни; Сегодня он стал самым атомированным членом все более атомизированного общества.Безусловно, большая часть этого всеобщего лишения избирательных прав рассеялась бы в течение 1950-х годов, но Хоу продолжал мучить определенные вопросы: почему американский социализм потерпел неудачу? Что означал литературный модернизм? А потом, можно ли быть «бесполезным» и штатным профессором?

III

Позвольте мне, во-первых, предположить, что эти вопросы более тесно связаны, чем кажется на первый взгляд. Написание критических исследований Шервуда Андерсона или Уильяма Фолкнера, книг, призванных «доказать», что сын иммигранта может сражаться с американскими авторами-тяжеловесами, было, с одной стороны, актом наглости .По мнению Хоу, для критического чтения требовалось немного больше, чем сосредоточенная концентрация и карандаш. Другие, однако, были менее оптимистичны. И то, что в конце концов свелось к поднятым бровям и перешептыванию, сводилось к следующему: можно ли доверить сыну иммигранта преподавать и писать об американской литературе?

В случае с книгой о Фолкнере другие факторы запутали воды ответвления. Между новыми критиками, сгруппировавшимися вокруг Нэшвилла, и нью-йоркскими интеллектуалами существовали целые миры различий — в политике, в поведении, в «стиле».Конечно, те, кто больше всего связан с Partisan Review , также опубликовали свою критику в Kenyon Review , и, как недавно сказал мне Хау, их ссоры из-за литературы имели то преимущество, что они велись «на английском», то есть обе группы отреагировали на книги, а не «тексты», и говорили о них на понятном языке, а не на тяжелом жаргоне.

Тем не менее, должно было существовать ощущение, что одни люди имеют права скваттеров на Фолкнера, в то время как другие должны были узнать о мелочах в библиотечных стеках.Хоу, конечно, принадлежал к последнему лагерю. Он вырос с людьми, которые пили тоник из сельдерея, а не с доктором Пеппер; По соседству с ним были и другие «Ирвинги», но, подозреваю, не было ни одного Джо Боба. Короче говоря, в Нэшвилле, должно быть, были прихлебатели, считавшие Хоу литературным саквояжником.

Конечно, все это не должно иметь значения, а для лучших нью-йоркских интеллектуалов и наиболее впечатляющих из «Новых критиков» это не имело значения. Обе группы полностью согласны с Т.Позиция С. Элиота о том, что все, что действительно нужно критику, — это «интеллект». Хоу мог упустить здесь южный нюанс, там запах вербены, но даже его самый неохотный критик признал бы, что он был проницательным читателем и убедительным писателем. В конце концов, если центральным вопросом для апологетов южных писателей было «Как Бог мог позволить нам проиграть войну?», А агония, с которой боролись модернистские южные писатели, была «Почему вы ненавидите Юг?», Хоу размышлял о том же. вопросы — правда, в другой стране — всю жизнь.

Поэтому неудивительно, что Фолкнер, который больше всего интересовал Хоу, был тем, кто разделял его страсть к элегии, к миссиям по поиску и спасению. За что такие романы, как «Звук и ярость» и «Авессалом, Авессалом!» , если не упражнения в стенании, написанные в тот момент, когда культурные остатки и культурное вымирание занимали одно и то же беспокойное пространство? И, если уж на то пошло, что такое « Пустоши » Элиота, квинтэссенция модернизма, как не расширенное оплакивание искупительных ритмов, которые поражают индустриальные общества в амбивалентном пространстве между «памятью и желанием»?

Я просто хочу сказать, что энергии, которые Хоу вложил в создание «Мира наших отцов» , мало чем отличались от энергий, которые он израсходовал от имени Фолкнера или того, что он назвал «Идеей современности».Но и здесь Хоу обнаружил, что его привлекают — или, возможно, вернее, выбрал — предметы, к которым он пришел «поздно», когда традиции разрушались, а не формировались. Как он выразился в «Интеллектуалах Нью-Йорка» — рассказе о таких писателях, как Мейер Шапиро, Гарольд Розенберг, Сидни Хук и Лайонел Абель, и о том времени, в том месте, где они жили, — их эссе вытекали не столько из поддающейся определению традиции, сколько из от мучительного ощущения его прохождения:

Великие битвы за Джойса, Пруста и Элиота велись в двадцатые годы и в основном выиграли; теперь, хотя столкновения с укоренившимся мещанством еще могли происходить, это были в основном операции по зачистке.Интеллектуалы Нью-Йорка подошли к концу модернистского опыта, точно так же, как они подошли к тому, что, возможно, еще следует считать концом радикального опыта, и поскольку они, безусловно, подошли к концу опыта иммигрантов-евреев. Один из быстрых способов описать их ситуацию, являющуюся причиной как их лихорадочного блеска, так и периодической нестабильности, — это сказать, что они пришли позже .

Действительно, можно утверждать, что интеллектуалы Нью-Йорка пропустили практически все , кроме эссе; и более того, их аппетит к полемическим спорам, ослепляющим анализам, словесной пиротехнике помог переосмыслить то, чем было и чем могло быть литературное эссе.

Возможно, ничто так не говорит о нынешней литературной сцене, как поток полных книг о нью-йоркских интеллектуалах. Это, например, книга Александра Блума Блудные сыновья (1986), Терри А. Куни The Rise of the New York Intellectuals (1987) и совсем недавно Алана Уолда The New York Intellectuals (1987). В каждом случае научные сноски длиннее оригинального эссе Хоу; то, что Хоу считал свободным объединением родственных душ, больше склонных к воинственности, чем к товариществу, стало, оглядываясь назад, на нашу сторону Атлантического кружка Блумсбери.

Однако то, что эти научные исследования, какими бы ценными они ни были во многих отношениях, как правило, упускают из виду явный объем страха, который был унаследован от еврейских отцов-иммигрантов и который часто маскировался под браваду — или наглость — в большинстве случаев. Утопические замыслы их сыновей. Как сказал Хоу, снова оглядываясь назад и с пониманием, он не смог бы сформулировать в середине тридцатых годов:

Жизнь иммигрантов-евреев оставила нас с большим грузом страха.Страх проник в еврейские кости на протяжении веков, страх стал интуитивной реакцией евреев на власть, страх казался самой сильной эмоцией, которую сам мир, земля, небо и солнце, вызвал у евреев. Быть евреем означало — не только это, но всегда — жить в страхе на грани предсказуемой катастрофы. «Еврейская радость, — гласит идишская пословица, — не без страха».

Позже, когда Хоу пишет о титанической борьбе между левыми и правыми, как это рекламировалось во время гражданской войны в Испании, он видит кошмар нашего столетия на фоне катастрофы: «Ничто другое [мрачно утверждает Хоу] не раскрывается так наглядно. трагический характер тех лет, чем то, что стремление к лучшему миру должно неоднократно заканчиваться грязью, нечестивостью, убийством.Если история и научила нас чему-либо, так это не доверять тем, кто имеет программное прочтение «истории» — будь то утопизм садового разнообразия или полный марксистский пар.

И все же, несмотря на все тяжелые уроки опыта — разочарования, друзей, потерянных в пылу критических дебатов, удары, которые наш век нанес мечтам о «более привлекательном мире», — Хоу продолжает оперировать тем, что его автобиография называет «пределом надежды». Все Утопические видения — не дело рук злодеев и головорезов:

.. . наверняка есть еще одна утопия. Оно не существует ни в какой момент времени и пространства, оно никогда не просто дано, оно не может быть вызвано волей к существованию или исчезнуть из поля зрения, оно говорит от нашего ощущения того, что еще может быть. А может и нет. Но будь то реальный вариант или просто фантазия, эта утопия так же нужна человечеству, как хлеб и кров.

Dissent — журнал, основанный Хоу в 1954 году и с тех пор редактируемый им, — это, как говорит мне Хоу, и попытка «спасти» (снова это слово) то, что может остаться от социализма, и попытка «спасти». построить мост »к какому-то новому, пока еще несформированному, политическому сознанию.В Комментарии Мидж Дектор дает понять, что у нее есть сомнения. Тем, кто не желает или по конституции не может видеть почерк на стенах зала заседаний, суждено мечтать о своей жизни в кулуарах:

Исходя из этой [утопической] позиции, никогда не нужно противостоять провалу политики, не нужно признавать ошибку. . Он [Хоу] может держаться своей веры в принципы свободы и своих надежд на всемирное движение за общественное благосостояние, не задаваясь вопросом о том, как эти убеждения и надежды на самом деле могут быть обеспечены.

Но даже такая книга, как Социализм и Америка (1985), которая терпеливо и вдумчиво пытается объяснить, почему социалистические движения в одни моменты усиливаются, а в другие ослабевают — и, что более важно, речь идет о том, что в одной главе рассматривается под заголовком « Почему социализм потерпел неудачу в Америке »- содержит столько же надежд, сколько и элегию. Короче говоря, можно задаться вопросом, могут ли такие, как Midge Dector, хватать мертвой хваткой realpolitik , о которых они так гордо заявляют.

Напротив, книга Алана Уолда Интеллектуалы Нью-Йорка (которая выступает от имени возрожденного троцкизма) добавляет еще один редукционный ярлык к тем, которые Хоу накопил за четыре десятилетия.Он был «закоренелым реформатором», тем, кто настаивает на «предложении политических решений», которые, по мнению Вальда, «вероятно, способствовали упадку, если не кончине левых антисталинистов». Одним словом, Хоу не только начал говорить о себе как о «демократическом социалисте», но, что еще хуже, гораздо хуже, он также начал воображать, что «движение в Америке может решить отказаться от социалистического ярлыка: кому нужно, еще раз, чтобы объяснить, что мы не , а хотим таких обществ, которые существуют в России и Китае, Польше и на Кубе? Но, по крайней мере, в отношении Америки, мы продолжаем говорить о небольших группах, пытающихся сохранить традицию.”

«Попытка сохранить традицию», которая, как и все остальное, может дать грубую справедливость по отношению к, казалось бы, разрозненным занятиям, составляющим зигзагообразный график карьеры Хоу. Иногда, как в The American Newness (1986), он, кажется, совершает полный круг, возвращаясь к рассмотрению Эмерсона, которого он в значительной степени избегал. Такие писатели, как Хоторн, Мелвилл, даже Фицджеральд, казались родственными душами — рассказчиками, на одно или два поколения удаленных от прежнего, навсегда утраченного величия.Но трансцендентно настроенный Эмерсон не был ни чашкой чая Хоу, ни его тайным соучастником. Тем не менее, «противостоять американской культуре» [Хоу утверждает] «означает чувствовать себя окруженным тонким, но сильным присутствием. Я называю это Эмерсонианским. . . . »

Более того, то, что он называет «новизной» Эмерсона — в основном мускулистое ощущение американского «Я» на самом пороге революционных возможностей и свободного мышления — пронизывает нашу литературную культуру и, что более важно, сам воздух, которым мы дышим, небо, под которым мы , как американцы, стойте.Безусловно, с Эмерсоном есть много поводов для споров: прозрачная сторона этой мысли; легкий пантеизм, заканчивающийся богом на каждом дереве; и, возможно, больше всего, его привычка легко смотреть на историю через стекло.

Хоу, конечно, прав, думая об Эмерсоне как о духе, которому каждый отвечает — и именно в том, что он называет «литературой утраты» (практически все писатели после Гражданской войны), он закладывает своих критических футов. на благоприятной почве. Ибо именно утрата, и то, что можно спасти от этой утраты — склонность к элегии, всегда уравновешиваемая тонкими, но драгоценными границами надежды, — характеризует достижения Хоу как критика, как писателя, как политического теоретика и как человека. .

В эпоху, когда мода захватывает столь же мощную, сколь и мимолетную власть, когда критики «прыгают с корабля» до того, как они вышли за пределы безопасных общественных гаваней, Ирвинг Хоу является исследователем того, чего можно добиться с помощью названия одного из его книги звонки Steady Work . В этом отношении, как и во многих других, его собственные слова говорят то, что нужно сказать убедительно и красноречиво:

. . . Американские интеллектуалы кажутся способными почти на все, кроме высшей грации карьеры, посвященной какому-то важному принципу или ценности, модулируемой опытом и мыслями, но твердой в цели.

No related posts.