Прагматическое: Недопустимое название — Викисловарь

Тема 3. Прагматические аспекты коммуникации

1. Прагматический фактор в коммуникации

2. Социальные нормы

3. Вопросы и задания

4. Рекомендуемая литература

    Приложение I.  Прагматический контекст в литературном тексте

 

Смежные понятия

фоновые знания

пресуппозиции

социальные нормы

ситуативный контекст

интерпретант

 

□ Прагматика ‒ раздел семиотики. Изучает особенности использования знаков в коммуникации, отношения знаков к интерпретатору. 

К прагматическим факторам относят самую разнообразную информацию. Эта информация позволяет установить смысл языковых выражений и высказываний в непосредственно данном ситуативном (прагматическом) контексте.

■ Н. В. Волошинов приводит такой пример. Двое сидят в комнате. Молчат. Один говорит: Так! Изолированно взятое так имеет значение, но не имеет смысла, поскольку может соотноситься с какой угодно ситуацией и принимать в этой ситуации какое угодно значение.

Смысл высказывания проясняется только при условии уточнения ситуации общения, в которой произносится это выражение. Допустим, продолжает Н. В. Волошинов, в момент беседы собеседники, взглянув в окно, видят снег; причем они знают, что уже май и что давно пора быть весне; затянувшаяся зима надоела, и они огорчены поздним снегопадом. Как осмысленное целое, высказывание состоит, таким образом, из двух частей: словесно осуществленной (актуализированной) и подразумеваемой части.

Такого рода «знания в скобках» входят в толкование в качестве имплицитного компонента высказывания. Но его вряд ли можно обосновать семантически, поскольку нет таких семантических правил, по которым его можно было бы связать с эксплицитным содержанием высказывания.

■ Возьмем высказывание Холодно! Вне контекста данное языковое выражение может означать что угодно: в обращении кокетки к ухажеру – «обними меня», в обращении жены к мужу – «надо заклеить окна», в обращении начальника к подчиненному – «закрой окно», «принеси горячего чаю» и т. п. В качестве переменной величины смысл высказывания зависит, таким образом, от условий употребления, а точнее: от прагматического контекста и сопряженного с ним типового сценария, моделирующего в соответствии со сложившимся в социуме распределением ролей поведение фигурантов – в нашем случае ухажеров, мужей и подчиненных.

■ В качестве другого примера приведем такой разговор в общественном транспорте:

― Который час? (он)

― Я счастливая (она)

Правильное понимание входящих в высказывание слов не исключает неверной интерпретации. Понять, почему на запрос информации о времени суток случайная попутчица отвечает признанием в наилучшем расположении духа, можно только на фоне общеизвестной «крылатой» фразы Счастливые часов не наблюдают. За отсутствием такого фона высказывание Я счастливая воспринимается как аномальное, как не отвечающее требованиям «кооперативного» общения, соблюдение которых требуется, если верить Г. П. Грайсу, от участников коммуникации.

■ Другой пример. Высказывание Будет дождь можно понять по-разному в зависимости от того, какой  смысл вкладывает в него говорящий: (i) ждет ли он с нетерпением дождя в период засухи, (ii) собирается лететь самолетом, (iii) размышляет, взять ли зонтик, (iv) нечего сказать или (v) попросту страдает от скуки.

 

В качестве внешней переменной прагматический компонент относится, таким образом, не к предложению, а к высказыванию, посредством которого говорящий выражает свое отношение к факту высказывания. Без этого смысл фразы кажется неполным, а вопросы где, когда будет дождь и какое мне до этого дело не находят ответа.

□ В качестве прагматических факторов значения в толковании функционирует любые фоновые знания.

□ К прагматическим факторам относят самую разнообразную информацию, а эту информацию задают в зависимости от исследовательских приоритетов как энциклопедические знания, социальные нормы, фреймы, пропозициональные установки, намерения, мнения и убеждения. Эта информация позволяет установить смысл анализируемых высказываний в непосредственно данном ситуативном контексте.

 

Социальные нормы. К прагматическим факторам можно отнести и так называемые социальные (культурные) нормы, разного рода общественные установления, так или иначе влияющие на характер осмысления высказывания ‒ «мнение большинства» в определении Платона, «что кажется правильным всем или большинству людей» в определении Аристотеля, «предрассудки» (préjugés) в определении Х.-Г. Гадамера, «подразумеваемое» семьи, рода, нации, класса, социальной группы в определении В. Н. Волошинова.

 

Действительно, наряду с функциональной системой языка в толковании языковых произведений учитывать приходится и прочие «системные инстанции» (Ф. Растье). И не только потому, что всякая коммуникативная ситуация моделируется в соответствии с каким-то типовым сценарием, но еще и потому, что специфическое лексико-грамматическое обеспечение, которым располагает язык для обозначения отношений внутри ситуации, приводится в соответствие с общезначимой конвенцией, как вести себя, как понимать и что говорить в подобной ситуации.

Например, когда возмущенный покупатель говорит продавцу: Вы меня обвесили!, предполагается, что продавцы не должны обвешивать покупателей. В таком понимании подразумеваемая часть высказывания согласуется со сложившейся в социуме системой мнений и представлений. Социальные нормы выступают, таким образом, функции прагматической пресуппозиции.

 

□ Социальные нормы суть дополнительные системы кодирования.

□ Знанию системы языка соответствует семантическая компетенция, знанию инкорпорированных в произведении социальных норм – прагматическая компетенция.

□ Социальные нормы «подправляют» закрепленное в языке системное значение в пределах заданной предметной (концептуальной) области.

□ Нормативным суждениям нельзя придать истинностное значение, а можно только проверить на соответствие какой-то норме в пределах «допустимо» ‒ «недопустимо», «уместно» ‒ «неуместно», «можно» ‒ «нельзя».

 

► Вопросы и задания

• Когда вам предлагают кофе, а вы говорите: мне завтра рано вставать, какой является прагматическая пресуппозиция?

• Приведите примеры, когда прагматическая компетенция позволяет «скорректировать» в контексте системное значение входящих в высказывание слов и выражений.

• Приведите примеры, когда за отсутствием прагматического контекста самая банальная фраза становится неоднозначной или двусмысленной.

 

► Прокомментировать

• К прагматическим факторам относят самую разнообразную информацию.

• В истолковании высказываний нельзя ограничиться функциональной системой языка.

• Семантике отводят конвенциональные значения, установленные в системе языка, прагматике – непосредственное их употребление в речи.

• Понимание обеспечивается знанием значения слов и предложений (семантической компетенцией), интерпретация – знанием механизмов употребления языка (прагматической компетенцией). Объект понимания – величина постоянная; интерпретация же направлена на переменный коммуникативный смысл слов в высказывании и самих высказываний (Н. Д. Арутюнова).

• В условиях переменной прагматической ситуации значение всех входящих в высказывание слов и словосочетаний может быть только переменным.

• Наряду с лингвистическим контекстом в качестве интерпретанта может функционировать и широкий прагматический контекст.

• Чтобы понять смысл анализируемой языковой последовательности, одним языковым кодированием/декодированием не обойтись.

• Прагматические пресуппозиции функционируют по типу энтимемы, или сокращенного силлогизма, когда можно опустить (не говорить) то, что заведомо известно.

 

Рекомендуемая литература

Арутюнова Н. Д. Прагматика // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1990. С. 389‒390.

Бочкарев А. Е. Семантика. Основной лексикон. Нижний Новгород: ДЕКОМ, 2014.

Ван Дейк Т. А. Вопросы прагматики текста //Новое в зарубежной лингвистике. Вып. VIII. Лингвистика текста. М.: Прогресс, 1978. С. 259‒336. 

 

Приложение I.  Прагматический контекст в литературном тексте

 

■ Фоновые знания раздвигают границы текста вплоть до включения сюда разносторонней информации ‒ сведений об авторе, жанре, исторической эпохе, условиях создания произведения, современной его рецепции… Востребованным становится, разумеется, не весь фонд знаний, накопленных филологией, историографией или литературной критикой, а разве только такие знания, без которых нельзя обойтись в понимании. Например, современному читателю невдомек, почему в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин» сосед Ленского по деревне сравнивается с римским поэтом и как надо понимать словосочетание сажать капусту в выражении Капусту садит, как Гораций (гл. 6, VII). В. В. Набоков поясняет: «На самом деле это распространенный галлицизм planter des(ses)choux, означающий “жить в деревне”».

 

■ Аналогичным образом, чтобы понять, почему Зарецкий характеризуется как отец семейства холостой (гл. 6, VII) и как вообще нейтрализовать противоречие, нелишне знать, как воспринималась такая характеристика современниками Пушкина. С точки зрения формальной логики это противоречивая дефиниция: по определению отец семейства не может быть холостым, холостой – отцом семейства. Чтобы снять противоречие, необходимо нейтрализовать один из контрарных признаков: /холостой/ или /женатый/. В этом случае одно из определений будет восприниматься в прямом, другое – в переносном смысле: напр. ‘холостой’ (формально) ‒ ‘отец семейства’ (фактически). Но чтобы быть уверенным в правильности перифразировки, без реконструкции культурно-исторической ситуации – того, что иногда называют «правильным историческим горизонтом» (Гадамер) – не обойтись. Ю. М. Лотман поясняет: «Несмотря на иронический характер, это выражение являлось почти термином для обозначения владельца крепостного гарема и могло употребляться в нейтральном контексте». И современники Пушкина не видели, значит, противоречия; и не было никаких сложностей для понимания: коль скоро помещик владеет крепостными, то вправе ими распоряжаться, оставаясь при этом «честным и хорошим человеком», по своему усмотрению – вплоть до создания гарема из крепостных девок. Такие представления суть интерпретанты в функции прагматической пресуппозиции.

 

■ В функции прагматического контекста выступает в пределе вся культурно-историческая ситуация, в которой происходит производство и истолкование текста. Например, современному читателю невдомек, что означает в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин» облатка розовая, которая сохнет на воспаленном языке Татьяны Лариной. Обратившись к «Словарю русского языка», можно прочитать, что облатка – это «небольшой полый внутри шарик из крахмальной муки, желатина и т. п. для приема лекарств в порошках. Хинин в облатках» (С. И. Ожегов). Неужели, возникает вопрос, Татьяна страдала малярией? Заглянув в энциклопедический словарь, можно также узнать, что облатка имеет отношение к обряду причащения в католической церкви. Означает ли это, вопрошает известный отечественный исследователь, что Татьяна была тайной католичкой? Между тем В. Набоков поясняет: «Конверты еще не были изобретены; сложенное письмо запечатывалось специальной клейкой пастой с розовым оттенком в форме кружка, как в данном случае». Реконструкция культурно-исторической ситуации позволяет, таким образом, воссоздать «правильный исторический горизонт» (Х.-Г. Гадамер), без учета которого даже самое что ни на есть обычное выражение вроде розовой облатки может показаться аномальным.

Проблема исследования прагматического значения с позиций лингвистической прагматики Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

УДК 81. 119

Е. А. Горло

Проблема исследования прагматического значения с позиций лингвистической прагматики

В статье исследуется иерархическое положение прагматического значения в общей системе значения, определяются виды и структура прагматического значения, границы и особенности его функционирования, проводится дифференциация прагматического значения и прагматического смысла.

The paper its hierarchical position in the general system of meaning, its forms and structure. The author expresses her point of view to the problems of differentiation of pragmatical meaning and pragmatical sense.

Ключевые слова: лингвистическая прагматика, прагматическое значение, прагматический смысл.

Key words: pragmalinguistic, pragmatical meaning, pragmatical sense.

Лингвистическая прагматика как самостоятельное научное направление сформировалась во второй половине XX века. Её возникновение было обусловлено рядом предпосылок, среди которых можно выделить как общенаучные, в частности, ориентацию на человеческий фактор, так и частнонаучные — переосмысление терминов прагматика, прагматический, значение и др.

В рамках лингвистической прагматики изучаемые феномены определяются в тесной связи с характеристикой отправителя, получателя и ситуации общения. Это создаёт основу для понимания важнейших форм человеческой деятельности, в том числе, речевого общения, осуществляющегося с помощью речевых сигналов с присущими им значениями, а также способствует формированию преемственности в данной конкретной области между такими отраслями научного знания, как философия и семиотика, психология и лингвистика и др., что, в свою очередь, неизбежно приводит к рефлексии в отношении как самого прагматического значения, так и принципов и методов его исследования.

На современном этапе развития лингвистической прагматики значение трактуется как информация, передаваемая конкретным знаком (сигналом) в процессе коммуникации. Лингвистическая прагматика изучает значения, возникающие и существующие в коммуникативном потоке. При этом различаются значения, исходящие от отправителя текста, и значения, воспринимающиеся и интерпретирующиеся получателем текста. И те и другие значения могут быть узуальными (словарными), актуальными (контекстными) или прагматическими.

Узуальное значение слова соответствует объективному толкованию, развернуто представляющему конкретный предмет, явление, процесс, их свойства, отношения, имеющие место и потенциально могущие существовать в реальной действительности. Узуальное значение фиксируется в словаре и часто дополняется правилами комбинирования данного слова с другими словами языка. Приведём примеры узуальных значений.

Пример 1

Солнце [он], а, ср. 1. Раскалённое небесное тело шарообразной формы, вокруг которого вращается Земля и другие планеты, (С прописное) небесное светило. Земля — одна из ближайших к Солнцу планет. Есть правда под солнцем (т.е. на земле, у людей). До солнца (до восхода Солнца). 2. Свет, тепло, излучаемое этим светилом. Греться на солнце. 3. перен., чего. То, что является источником, сосредоточием чего-нибудь ценного, высокого, жизненно необходимого (высок.). Солнце правды. Горное солнце (устар.) — кварцевая лампа для светолечения. || ласк. солнышко, -а, ср. (к 1, 2 значению) || прил. солнечный, -ая, -ое (к 1, 2 значению). Солнечная система. Солнечное затмение. Солнечный удар (болезненное состояние от перегрева головы лучами солнца) [8, с. 1001]. В процитированной словарной статье арабскими цифрами (1, 2, 3) отмечены три отдельных значения слова «солнце». Каждое из данных значений является узуальным.

Внутренняя структура каждого узуального значения слова образуется тремя элементами: референтом, денотатом и сигнификатом. Референт представляет обозначаемую словом конкретную сущность (часть реальной действительности — предмет, явление, процесс, их свойства, отношения). Денотатом (экстенсионалом) называется множество сущностей, по отношению к которым может быть актуализировано данное слово. Сигнификат (интенсионал) — совокупность признаков, объединяющих и противопоставляющих отдельную обозначаемую сущность или целый класс обозначаемых сущностей и маркирующих возможные условия применимости данного слова, а также примеры актуализации слова в различном текстовом окружении.

Так, первое значение слова «солнце» составляют референт (раскалённое небесное тело шарообразной формы, вокруг которого вращается Земля и другие планеты, небесное светило), денотат (небесное тело) и сигнификат, которого есть признаки: раскалённое, небесное, шарообразной формы, вокруг которого вращается Земля и другие планеты; условия применимости слова: С прописное; примеры применения слова: Земля — одна из ближайших к Солнцу планет. Есть правда под солнцем (т.е. не земле, у людей). До солнца (до восхода Солнца).

Актуальное значение слова устанавливается в процессе конативно обусловленного сопоставления узуальных значений заданного ряда слов, выявления их взаимодействий и т.д. в конкретном текстовом окружении. Проиллюстрируем сказанное на примере казачьей поговорки.

Пример 2

Вставай, а то солнце уж в зад упёрлось (казачья поговорка). Здесь реализовано первое значение слова «солнце», зафиксированное в словаре (см. выше: солнце — раскалённое небесное тело шарообразной формы, вокруг которого вращается Земля и другие планеты, небесное светило). К такому выводу мы приходим, сопоставив узуальные значения связанных в единое высказывание слов (Вставай, а то солнце уж в зад упёрлось) и сформулировав общую формулу высказывания (Просыпайся, день наступил).

Пример 3

Месяц — казачье солнышко (казачья пословица).

В казачьей пословице «Месяц — казачье солнышко» первое словарное значение сопоставляется с третьим: слово «солнце» актуализируется одновременно для обозначения небесного светила, вокруг которого вращается Земля, и для указания на ценность, эквивалентность другого небесного светила, которое вращается вокруг Земли, — луны.

Приведём ещё один пример — отрывок из письма А. П. Чехова П. И. Чайковскому 14 октября 1889 года.

Пример 4

Очень, очень тронут, дорогой Петр Ильич, и бесконечно благодарю Вас. Посылаю Вам и фотографию, и книги, и послал бы даже солнце, если бы оно принадлежало мне [10, II, с. 10]. В данном текстовом окружений автором актуализировано третье, переносное значение слова «солнце» (см. выше: солнце — то, что является источником, сосредоточием чего-нибудь ценного, высокого, жизненно необходимого). К такому интуитивному толкованию мы приходим, сравнив узуальные значения цепочки слов (и послал бы даже солнце, если бы оно принадлежало мне, то есть отдал бы самое дорогое).

Внутренняя структура актуального значения, также как и структура узуального значения образуется тремя составляющими: референтом, денотатом и сигнификатом. Отличие составляет только содержание сингифика-та, представляющего собой совокупность признаков, объединяющих и противопоставляющих отдельную обозначаемую сущность или целый класс обозначаемых сущностей и маркирующих конкретные условия применимости слова. Сигнификат актуального значения, в отличие от сигнификата узуального значения, ограничивается одним данным примером актуализации слова. Обратившись ещё раз к процитированному отрезку, определим, что является референтом, денотатом и сигнификатом для данной актуализации слова «солнце». Референт данного актуального значения слова — источник, сосредоточие чего-нибудь ценного, высокого, жизненно необходимого; денотат — источник, сосредоточие; сигнификат — признаки: ценное, высокое, жизненно необходимое; условия применимости слова: высокий стиль; пример применения слова (пример 4).

Прагматическое значение слова отражает позиционирование субъекта отправителя по отношению к отображаемым событиям, сущностям и / или к получателю. Например, в процитированном выше отрывке из письма

A. П. Чехова П. И. Чайковскому слово «солнце» подчёркивает значимость адресата (П. И. Чайковского) для отправителя письма (А. П. Чехова), глубину уважения и восхищения писателя композитором. К интуитивному толкованию такой актуализации слова приходят составители и комментаторы сборника эпистолярий писателя — М. П. Громова, А. М. Долотова,

B. В. Катаев, которые, в частности, пишут:

«Личные отношения Чехова и Чайковского и их переписка отмечены сильнейшим взаимным душевным притяжением. Музыка Чайковского вызывала у Чехова восторг, восхищение, она была неотъемлема от атмосферы его жизни. В своем втором письме Чайковскому Чехов писал: «Посылаю Вам и фотографию, и книги, и послал бы даже солнце, если бы оно принадлежало мне», — мало что может быть поставлено рядом с этим признанием в эпистолярии Чехова по силе чувства и его образному выражению» [4, с. 8].

Внутренняя структура прагматического значения создаётся единством эмотивно- и конативно-ориентированных компонентов. Эмотивно-ориентированные компоненты характеризуют представления отправителя о потенциальном получателе. Конативно-ориентированные компоненты прагматического значения — интенции и пресуппозиции отправителя. Представим внутреннюю структуру прагматического значения на схеме (Схема 1).

Схема 1. Внутренняя структура прагматического значения

Компоненты прагматического значения основываются на свойстве речевых единиц не существовать изолированно друг от друга и, хотя бы потенциально, быть связанными с другими знаками. Связанность речевых единиц друг с другом создаёт своеобразный прагматический фон конкретного высказывания и речевого общения в целом.

Эмотивно-ориентированный прагматический фон может свидетельствовать: об участии / неучастии коммуникантов в речевом событии; об уверенном / неуверенном речевом поведении отправителя текста; о вероятностном оценивании отправителем речевого события как реального / нереального. Конативно-ориентированный прагматический фон может

Пример 5

указывать: на акцентирование (возведение в ранг доминанты) отправителем конкретных элементов высказывания; на выражение позитивного / негативного отношения субъекта отправителя к отображаемым событиям, сущностям и / или к получателю; на учёт отправителем прагматических ожиданий получателя текста и сообщение получателю достаточного, избыточного или недостаточного объёма информации.

Сравним ещё раз приведённые примеры 1 — 4. Мы видим, узуальные значения слова представляет собой его своеобразные инварианты (модели). Актуальное и прагматическое значения — варианты реализации конкретного инварианта в речи. Значение слова в совокупности трёх элементов (узуального, актуального и прагматического значения) одновременно является моделью некого мыслительного содержания, полного (в данный момент познания) отражения в сознании мыслящего субъекта признаков некоторой заданной категории объектов и явлений, то есть моделью понятия.

Сформулируем промежуточные выводы. Современное исследование проблемы значения строятся с учётом общелингвистической тенденции к рефлексии в отношении трактовки значения и принципов его исследования. В рамках антропоцентрически ориентированного лингвопрагматического значение разделяется на узуальное, актуальное и прагматическое. Такое разделение позволяет представить узуальное значение слова как инвариант, а актуальное и прагматическое значения как варианты реализации данного инварианта в речи.

Термины значение и смысл слова нередко отождествляются. Подтверждение этому легко найти, обратившись к словарю, где значение определяется как «смысл, то, что данный предмет (слово, знак, жест) означает» [8, с. 309], а смысл трактуется как «внутреннее содержание, значение чего-либо, постигаемое разумом» [8, с. 988]. Отождествление значения и смысла имеет место и в ряде научных трудов отечественных и зарубежных лингвистов [см., напр.: 1, с. 10 — 11]. При неоспоримой оправданности такого отождествления в определенных контекстах нам представляется логичным в дальнейшем разделять значение и смысл.

Отметим, что такое разделение не является новым в научной парадигме. Так, например, в работах немецкого философа Г. Фреге значение имени (по определению Г. Фреге денотат) отождествляется с конкретными предметами, явлениями и т.д., а смысл (по определению Г. Фреге сигнификат) трактуется как информационное содержание имени [12, с. 44]. Российский лингвист А. В. Бондарко противопоставляет значение смыслу, рассматривая значение как содержание единиц и категорий конкретного языка, включенное в его систему и отражающим ее особенности, а смысл как содержание, не связанное с формой данного языка [2, с. 53]. В работах российского психолога А. Н. Леонтьева значение как обобщённая форма отражения действительности противопоставляется личному смыслу, под

которым учёный понимает индивидуальную субъективную форму отражения действительности [6, c. 290]. При этом в структуре значения А. Н. Леонтьевым выделяются три основные составляющие: предметное, ролевое и языковое значение. Последнее трактуется как символическое значение, существующее на чувственной базе языка как системы специфических квазиобъектов (знаков) [7, c. 15]. В трудах другого российского психолога А. А. Пелипенко смысл рассматривается как ценностно переживаемое значение, которое, социально транслируясь, реализуется в контексте культуры, а значение — как семантический компонент смысла, наряду с компонентами экзистенционального переживания и ценностной окрашенности [9, c. 22].

В теории трёхчленной дифференциации семантического содержания Э. Косериу смысл (Sinn) как текстовая функция, реализуемая как языковыми, так и внеязыковыми средствами, противопоставлен, с одной стороны, значению (Bedeutung), отражающему содержание, создаваемое в конкретном языке на основе существующих в нем грамматических и словарных оппозиций, и, с другой стороны, обозначению (Bezeichnung) или внеязыковой референции (соотношению с именуемой в каждом конкретном случае внеязыковой действительностью) [5, c. 64 — 66].

Наиболее близко нашему исследованию толкование значения российским лингвистом Н. М. Г ариповой, анализирующей значение как феномен общественного сознания в системе психики субъекта, феномен, представляющий собой потенцию смысла [3, c. 140].

В нашем исследовании, как уже было отмечено выше, смысл отождествляется с речевой реализацией значения. В данном случае значение рассматривается как инвариант по отношению к смыслу слова. Поэтому далее, изучая изолированное отражение позиционирования субъекта-отправителя по отношению к отображаемым событиям, сущностям и / или к получателю, будем говорить о прагматическом значении, а исследуя контекстно-обусловленное отражение позиционирования субъекта-отправителя по отношению к отображаемым событиям, сущностям и / или к получателю, будем иметь в виду прагматический смысл.

Исследуя внутреннюю структуру прагматического значения, мы выделили две группы компонентов (эмотивно- и конативно-ориентированные компоненты). В соответствии с внутренней структурой прагматического значения представим эмотивно- и конативно-ориентированные варианты прагматических смыслов.

Конативно-ориентированные варианты прагматических смыслов:

• выражение позитивного / негативного отношения субъекта отправителя к отображаемым событиям, сущностям и / или к получателю;

• акцентирование отправителем конкретных элементов высказывания;

• учёт отправителем прагматических ожиданий получателя текста и сообщение получателю достаточного, избыточного или недостаточного объёма информации.

Эмотивно-ориентированные варианты прагматических смыслов:

• участие / неучастие коммуникантов в речевом событии;

• уверенное / неуверенное речевое поведение отправителя текста;

• вероятностное оценивание отправителем речевого события как реального / нереального.

Прагматический смысл в силу своей привязанности к речевой ситуации имеет, помимо внутренней, ещё и внешнюю структуру. Внешняя структура прагматического смысла базируется на стереотипном речевом поведении личности отправителя. Под стереотипным речевым поведением мы понимаем эмотивно- и конативно-обусловленные речевые реакции отправителя, существующие в виде относительно устойчивой системы речевых действий, системы, которая формируется в ответ на привычные повторяющиеся условия общения. Прагматический смысл слова (как и стереотипное речевое поведение отправителя актуализировавшего данное слово) может отражать:

• индивидуальное ситуативное отношение субъекта отправителя к отображаемым событиям, сущностям и / или к получателю;

• конвенциональное социально-детерминированное отношение субъекта отправителя к отображаемым событиям, сущностям и / или к получателю.

Следовательно, так же, как и во внутренней структуре, во внешней структуре прагматического смысла можно выделить две группы компонентов: индивидуальные и социально детерминированные компоненты. Представим внешнюю структуру прагматического смысла на схеме (Схема 2.).

Схема 2. Внешняя структура прагматического смысла

Внешняя структура прагматического смысла

Социально-детерм инированные компоненты

Индивидуальные

компоненты

Индивидуальные компоненты прагматического смысла представляют ценностные ориентации личности, индивидуальные моральные нормы,

131

приоритеты, установки, а также субъективные переживания и ощущения. Социально-детерминированные компоненты прагматического смысла отражают нормы морали и групповые ценности, групповые приоритеты и установки. Как индивидуальные, так и социально-детерминированные компоненты прагматического смысла всегда являются реальными, то есть существующими в данный конкретный момент речевой реализации, в отличие от компонентов прагматического значения, которые могут быть также и потенциальными, соответственно, существующими в скрытом виде и проявляющимся при определённых условиях.

В силу наличия индивидуальных и социально-детерминированных компонентов прагматический смысл «авторизует» прагматическое значение относительно личности отправителя текста как носителя конкретных индивидуально-личностных и лингвокультурных свойств в момент актуализации им конкретных речевых сигналов.

Прагматическое значение и прагматические смыслы не могут быть автономными, замкнутыми на себе структурами, поскольку не могут существовать отдельно от интерпретирующего субъекта и помимо чисто языковых составляющих включают в себя культурные составляющие (основной характеристикой которых является нестабильность). В связи с этим представляется, что тезис о нестабильности значения [11, с. 374], выдвинутый в рамках постмодернистской теории интертекстуальности, может быть актуален и в отношении значения прагматического.

Нестабильность прагматического значения определяется инклюзивно-стью / эксклюзивностью воспринимаемого объекта относительно границ перцептивного пространства субъекта. Кроме того, прагматическое значение и прагматические смыслы могут быть составляющими значения и смыслов единиц различных уровней: лексических единиц (где входит составной частью в лексическое значение), морфологических единиц (где отражает различные оттенки морфологического значения), синтаксических единиц (где может быть связано с актуальным членением предложения, то есть структурированием информации с точки зрения её новизны или степени важности для получателя), стилистических единиц (выбор которых обусловлен, прежде всего, коммуникативной ситуацией) и др.

Это не означает абсолютную невозможность интерпретации прагматического значения, но требует особенных методов, базирующихся как на традиционных, так и нетрадиционных теоретических изысканиях. На иллюстрации такого метода мы остановимся подробно в следующих статьях.

Список литературы

1. Арутюнова Н. Д., Падучева Е. В. Истоки, проблемы и категории прагматики // Новое в зарубежной лингвистике. — М., 1985. — Вып. 16. — С. 8 — 42.

2. Бондарко А. В. О стратификации семантики // Общее языкознание и теория

грамматики: Материалы чтений, посвященных 90-летию со дня рождения

С. Д. Кацнельсона / отв. ред. А. В. Бондарко. — СПб.: Наука, 1998. — С. 51 — 63.

3. Г арипова Н. М. Смысл слова и слово смысла // Актуальные проблемы общего и регионального языкознания: материалы Всероссийской научной конференции с международным участием 28 октября 2008 года. — Уфа: Изд-во БГПУ, 2008. — С. 137 — 141.

4. Громова М. П., Долотова, А. М., Катаев В. В. Комментарии к переписке А. П. Чехова и П. И. Чайковского // Переписка А. П. Чехова. — М.: Худож. лит., 1984. -Т. 2. — С. 8 — 9.

5. Косериу Э. Контрастивная лингвистика и перевод: их соотношение // Новое в зарубежной лингвистике. — М., 1989. — Вып. XXV. — С. 62 — 72.

6. Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. — М.: Изд-во МГУ, 1972.

7. Леонтьев А.Н. Смысл феномена смысла и его статус // Мир психологии. — М-Воронеж: МГУ, ВГУ, 2001. — Вып. 2. — С. 13 — 20.

8. Ожегов С. И. Словарь русского языка. — М.: Оникс: Мир и Образование, 2006.

9. Пелипенко А. А. Рождение смысла // Мир психологии. — М.-Воронеж: МГУ, ВГУ, 2001. — Вып. 2. — С. 20 — 26.

10. Чехов А. П. Переписка А. П. Чехова. В 2 т. — М.: Худож. лит., 1984.

11. Kristeva J. Bachtin, das Wort, der Dialog und der Roman // Literaturwissenschaft und Linguistik. Ergebnisse und Perspektiven. — II. Hrsg. v. Jens Ihwe. — Frankfurt-am-Main, 1972. — Band 3: Zur linguistischen Basis der Literaturwissenschaft. — S. 345 — 375.

12. Frege G. Uber Sinn und Bedeutung. — [Электронный ресурс]: www.gavagai.de/HHP31.htm, 2008.

Недомолвка как коммуникативно-прагматическое явление

1. Степанов Ю.С. Некоторые соображения о проступающих контурах новой парадигмы// Лингвистика: взаимодействие концепций и парадигм: М-лы науч.-теор. конф. Вып. 1. Ч. 1. Харьков, 1991.
2. Человеческий фактор в языке. Коммуникация, модальность, дейксис. М.: Наука, 1992.
3. Леонтьев А.А. Надгробное слово «чистой лингвистике»// Лингвистика на исходе ХХ века: итоги и перспективы. Тезисы междунар. конф. Т. II. М.: Изд-во МГУ, 1995.
4. Кубрякова Е.С. Эволюция лингвистических идей во второй половине ХХ века (опыт парадигмального анализа)// Язык и наука конца ХХ века. М.: Изд-во МГУ, 1995.
5. Ли В.С. Парадигмы знания в современной лингвистике. Алматы, 2003.
6. Арутюнова. Н.Д., Падучева Е.В. Истоки, проблемы и категории прагматики//НЗЛ. Вып. ХYI. Лингвистическая прагматика. М.: Прогресс, 1985.
7. Темиргазина З.К. Современные теории в отечественной и зарубежной лингвистике. Изд. 3-е. Павлодар, 2009. 140c.
8. Ушакова Д.Н. Толковый словарь русского языка: в 4 т./ М.: Сов. энциклопедия; ОГИЗ; Гос. изд-во иностр. и нац. слов, 1935-1940.
9. Ожегов С.И. Толковый словарь русского языка. М., 1990. 924 c.
10. Назиров Р.Г. Фигура умолчания в русской литературе// Поэтика русской и зарубежной литературы: Сб. ст. Уфа: Гилем, 1998. С. 57-71.
11. Кихней Л.Г. Поэзия Анны Ахматовой. Тайны ремесла URL:
http://www. akhmatova.org/bio/kihney/kihney01.htm
12. Репина П.А. «Неопределенность» в диалогах Достоевского// Проблемы и методы современной лингвистики. Сб. тезисов конф. М.: Институт языкознания РАН, 2003. С. 40-41.
13. Репина П.А. Неопределенность и недоговоренность в диалогах Достоевского//Сб. науч. труд. Институт языкознания. М., 2005. с. 171-183.
14. Курьянович А.В. «Фигура умолчания» в системе функциональной стилистики:
к вопросу определения стилистического статуса эпистолярия// Вестник ТомГПУ.
2010. № 6. С. 84-88.
15. Сеничкина Е.П. Семантика умолчания и средства ее выражения в русском
языке. М.: МГОУ, 2002.
16. Бейсембаева С.Т. Паралингвистические и лексические средства выражения
семантики умолчания в немецком языке// Вестник КазНУ. 2007. Серия
филологическая, № 4 (103).
17. Беляева П.А. Лингвистический анализ диалогической речи в художественном
тексте: Дисс… канд. филол. наук. М., 2005. 172 с.

Платонизм в аналитической философии техники: прагматическое правило в проективном семиозисе

Обсуждается возможность выражения средствами семиотики «четвёртого царства» Фридриха Дессауэра в философии техники. Техника понимается как материальное осуществление проективного семиозиса. Тезис статьи заключается в том, что открытие объективных законов технического формообразования в виде самостоятельного «царства» или «мира» должно подразумевать его деление на группы семантических, синтаксических и прагматических правил проективного семиозиса и рассматриваться в контексте общефилософской проблемы выражения.

Platonism in the analytical philosophy of technology: pragmatic rule in projective semiosis.pdf В настоящей статье мы покажем одну из классических проблем на стыке онтологии и эпистемологии в свете платонистского понимания аналитической философии техники [1, 2], а именно проблему правил для применения правил. Эта проблема определяет содержательный контекст классической герменевтики XVII-XIX веков, теории познания и философии языка от Д. Беркли и Г. Лейбница до актуальной аналитической традиции, онтологии от Платона до Р. Ингардена и К.Р. Поппера, однако предметной ясности способы её постановки достигают лишь в теории права и в философии техники. И если в аналитической философии права этот вопрос может считаться хорошо разработанным, то в философии техники он едва поставлен. Правило в рецептивном и проективном семиозисе Как таковая проблема правила появляется тогда, когда обнаруживается, что способ мышления об объекте — логическая форма, в которую включен предмет в индивидуальном мышлении, или языковая форма, посредством которой объект оказывается обозначен в той или иной ситуации коммуникации, — не совпадает ни с объектом, ни с порядком обнаружения этого объекта чувственным восприятием. Онтологически такого рода проблемная ситуация выражается в преодолении наивного монизма, в постановке вопроса о самостоятельном существовании двух и более «миров», в умножении критериев существования. Эпистемологически возникает вопрос о корреляции, корреспонденции, взаимодействии или любого рода соотносимое™ этих двух или более миров. Именно этот последний вопрос, формулируемый в виде проблемы соотношения внешнего и внутреннего, эмпирического и рационального, восприятия, мышления, языка и рефлексии и т.д., и является интересующей нас проблемой правил второго порядка, правил для применения правил. Поскольку любого рода процессы являются знаковыми процессами [3], семиозис, объединяющий чувственное восприятие, рассудок и разум, должен рассматриваться 1) в виде совокупности правил семантического, синтаксического и прагматического характера и 2) с учётом рецептивного или проективного направления семиозиса. О рецептивном направлении знаковых процессов мы говорим в случаях познания, формулируемых в классических эпистемологических моделях, и в случаях понимания, определённого в терминах технической или философской герменевтики. Характерным примером рецептивного семиозиса является представление о познании как об интерио-ризации или репрезентации сущего: человек познаёт, сначала осуществляя акт чувственного восприятия, результаты которого с некоторой задержкой интерпретируются логическими схемами рассудка, выраженными в грамматических категориях тех или иных языков, а затем в акте рациональной рефлексии сопоставляет «опытные истины» и «логические истины», т.е. порядок осуществления семиозиса задаётся направлением от объективно наблюдаемого факта к рефлексии, часто произвольной, связанной с вымыслом и фантазией. О проективном направлении знаковых процессов [4] мы говорим в случаях конструктивистски определённого познания, творчества и деятельности. Проективный семиозис может быть понят через концепции рационального познания: человек познаёт, опираясь на готовые, частично уже имеющиеся в его распоряжении в момент рождения, предданные любому акту познания модели и схемы, так что первыми осуществляются формы разума, затем формы разума отображаются на формах рассудка, и лишь в последнюю очередь рассудочная схема накладывается на массив данных чувственного восприятия, упорядочивая его, разъединяя, проводя границы и т.д. Проективный семиозис подразумевает порядок осуществления, обратный рецептивному, для теории сознания это рассуждение хорошо иллюстрируется метафорой К.Р. Поппера, противопоставляющей бадью и прожектор [5]. Решение фундаментальной проблемы познания в классической рецептивной эпистемологии связано с концепцией отображения форм одного мира на формах другого мира: для Античности математическая идея отпечатывается в материи, отображая в ней свою форму; для средневековой и во многом новоевропейской философии фигура «бога» опосредует в том или ином виде соотнесение чувственного и умопостигаемого; для аналитической философии в версии Л. Витгенштейна грамматика изоморфна структурам наблюдения и т.п. Представление о познании как отображении одной системы на другой -один из наиболее значимых результатов европейской философии. Это отображение может мыслиться как «внешнее» и как «внутреннее». Если оно берётся как внешнее отношение, то «реальным миром», отображаемым во «внутреннем мире», оказывается более сложная, содержащая большее количество элементов система, отображающаяся на более простой, содержащей меньшее количество элементов системе: в качестве такого рода реальности выступает, в зависимости от автора концепции и от эпохи, либо мир физических объектов, либо мир правил (божественный мир). Если же отображение берётся как внутреннее, внутрисистемное отношение, то «реальным миром» оказывается бесконечно большое количество правил, выражаемое и показываемое каждой из систем, участвующих в познании, а «внутренним миром» -та сумма правил, которая известна человеку в рецептивном и проективном смысле. Модель в истории философии, которая показывает указанное отображение миров друг в друге в акте познания в качестве внутрисистемного отношения, — это трансцендентализм. С точки зрения трансцендентализма в его рецептивном выражении проблема доступа к реальности, равно как и проблема материи, остаются метафизическими проблемами, неразрешимыми до тех пор, пока рецептивное направление познания не будет рассмотрено на фоне проективного, конструктивного познания. Именно техника как материально выраженная проективная рефлексия позволяет в данном случае создать набор проверяемых следствий, подтверждающих онтологические предпосылки трансцендентализма. Трансцендентальная философия, которую исторически возводят к И. Канту, фактически осуществляется в истории философии, начиная с А. Августина, как семиотика, общая теория знаков, претендующая на единообразное описание процедур познания, коммуникации и понимания в терминах семантических и прагматических правил и способов их взаимодействия в реальных, выраженных в той или иной материи сущностях. До тех пор, пока познание рассматривается сугубо рецептивно, проблему формы отображения одной системы на другой довольно трудно увидеть в качестве проблемы, и эта трудность приводила в истории философии к метафизике, умножению сущностей и трудно воспроизводимым онтологическим конструкциям. Когда познание рассматривается проективно, в качестве процедуры создания технического объекта — а любой создаваемый человеком «объект» является техническим объектом, изобретённым в фантазии, воплощённым сначала в логическую форму, а затем выраженным в материи физического мира, — проблема отображения друг в друге слоёв сознания в смысле немецкого идеализма или взаимодействия миров в смысле КР. Поппера становится предельно ясной и открытой. Правило применения правила в проективном семиозисе Вопрос о правилах для применения правил в проективном семиозисе предельно конкретно ставит Фридрих Дессауэр, определяя сущность техники и формулируя концепцию так называемого четвёртого царства. Сущность техники определяется им платонистски: «Техника есть реальное бытие из идей посредством финалистского формирования и обработки из данного природой инвентаря» [6. С. 115]. Техническое — это сфера, в которой вымысел и фантазия, облачённые в логическую (или хотя бы грамматическую) форму, воплощаются в действительный мир, соответствующий законам природы. Техника — это и есть проективный семиозис в той его части, которая касается объективного осуществления рассудочных структур в субстрате чувственного восприятия. В рамках трансцендентализма (и плюрализма) онтология — это набор правил, по которым нечто существует, будучи либо воспринимаемым, либо переменной корректно построенной функции, либо учитываемым фантазией или вымыслом. Каждый конкретный слой семиозиса, как бы его ни определяли разные авторы, от чувственного восприятия (или мира физических объектов) до рассудка (мира логических и грамматических форм, мира языка) и разума (мира рефлексии, свободы, нравственности), представляет собой в первую очередь набор объективно существующих синтаксических правил, которые некоторым образом применяются и формируют системы значений в этом применении [7]. Ф. Дессауэр в «Философии техники» отталкивается от троякого деления мира на три «царства» в смысле И. Канта, включающего «царство опытного познания», «царство воли и нравственного закона», «царство эстетического и целесообразного [des Zweckmaessigen]» [8. С. 50], и показывает, что мало определить синтаксические правила того или иного семи-озиса, осуществляющегося в них, необходимо показать, как ирреальное, инобытие, вымысел, ненаблюдаемая логическая форма превращаются в действительное как наблюдаемое и ощущаемое. Такого рода превращение и есть техника, для прояснения которой необходимо выделить особое «четвёртое царство»: «Тройного деления мира по Канту недостаточно. В четвёртом царстве мы вступаем в новый мир, заключающийся в технике» [8. С. 56]. «Четвёртое царство» Ф. Дессауэра — это пробное решение проблемы проективного взаимодействия слоёв семиозиса. Классической философской традиции, уже Г. Лейбницу, было понятно, что в условиях онтологического плюрализма необходимо найти и обосновать ту форму, которая позволяет, в рецептивном смысле, определённому комплексу ощущений учитываться соответствующей ему формой рассудка (такого рода учитывание даёт основание для корреспондентской истины). В проективном смысле такого рода форма должна обеспечивать выражение некоторого переживания в той или иной грамматике, удовлетворение некоторой потребности в том или ином техническом решении. Сам Г. Лейбниц использовал в этих целях фигуру предустановленной гармонии [9], Д. Беркли в аналогичном случае сформулировал идею доброго бога как такого универсального наблюдателя, который не меняет формы наблюдения в процессе наблюдения [10]. Однако эти решения, несмотря на их убедительность и непротиворечивость, работают для обоснования рецептивных процессов, не проективных. Если искать адекватные параллели для проблем, пробным решением которых является концепция «четвёртого царства», то они обнаруживаются в целом в вопросе о выраже-нии, составляющем предмет философии творчества. Анализ «предустановленных форм решений», из которых состоит «четвёртое царство», следует сопоставлять с анализом грамматических и стилистических норм, которые тот или иной язык предоставляет поэту, с анализом соответствий цветовой палитры и геометрии фантазии художника, с анализом звуковых рядов, частотных характеристик, посредством которых выражает свои образы композитор или музыкант-импровизатор, с анализом логических структур, формул и правил, которые позволяют учёному сформулировать абдуктивную гипотезу. Если Аристотель [11] вслед за Сократом и Платоном связал правило с мастерством или техне, искусством, где обладать мастерством означало действовать на основании правила, то Ф. Шляйермахер показал [12], что всякое искусство есть деятельность, которая подразумевает правила второго порядка: необходимо не просто знать правила расположения элементов в некоторой области, но и знать правила применения этих правил. Это наиболее общая постановка проблемы выражения, заключающаяся в том, что действующий субъект (мастер, художник, техник) не просто знаком с синтаксисом той области, в которой он намерен осуществить своё намерение, потребность или переживание, но знает, как применять синтаксис данной конкретной области. Соответственно, проблема правил для правил — это область прагматики семиозиса, позволяющая посредством применения синтаксиса порождать некоторую семантику. В техническом действии, в отличие от классической постановки этого вопроса в теории искусств, речь идёт о на порядок более сложном взаимодействии: необходимо не просто соотнести произвольность фантазии с объективными формами того или языка, но еще и воплотить ту или иную (художественную, логическую, грамматическую) форму в том или ином субстрате чувственного восприятия, в материи. Соответственно, возникает проблема общезначимых правил выражения как последовательного соотнесения в проекции вымысла, рассудка и физического мира. В терминах популярной онтологии К.Р. Поппера это можно сформулировать в виде проективного взаимодействия трёх миров, приводящего к появлению новых объектов физического мира в результате его взаимодействия с третьим миром под влиянием интенций, возникших во втором мире. «Четвёртое царство» Ф. Дессауэра Концепция «четвёртого царства» Ф. Дессауэра не является принципиально новой или неожиданной с точки зрения истории философии. Таковой она является только для критиков, не принимающих интенции платонизма в целом, как, например, Г. Рополь [13]. «Четвёртое царство» выполняет те же функции в проективном семиозисе, что и «мир идей» Платона в рецептивном. Вопрос заключается в том, с позиции какого типа правил сам Ф. Дессау-эр трактует этот мир, и можно ли сегодня, спустя более 80 лет после первой публикации этой концепции, принять её в авторском виде? Приведём цитату с шестью характеристиками «четвёртого царства», сформулированными Ф. Дессауэром через 32 года после первой публикации в качестве ответа на критику: «1. Царство предустановленных образов решений обосновывает и огра-ничивает технику, которая определяется через него. В отношении человеческих потребностей часто невозможно предсказать, являются ли они технически исполнимыми. […] Мы знаем, что тождество «немыслимо = невозможно» не верно. Есть многое в багаже наших сегодняшних знаний, что ранее было немыслимым, а есть и такое, что и сегодня немыслимо, однако реально существует. Поэтому и для техники должно быть верным то, что в отношении возможности и невозможности обнаружения и реализации образов решений нет никакой определённости, если только задание не располагается в близкой, обозримой области, или если оно противоречит известному порядку природы. [.] 2. Когда мы в целях упрощения языка обсуждения заимствуем из теологически ориентированной метафизики выражение «творение» и подразумеваем под ним всю полноту космического, всё, прямо или косвенно доступное органам чувств, тогда творение предстаёт в несколько изменённой конфигурации: оно содержит не только объекты, «телесные субстанции», как говорили древние, от звёзд до частиц пыли, не только всё одушевлённое и неодушевлённое, но и существенно большую сферу латентных, т.е. скрытых, еще не реализованных образов, которые посредством человеческой деятельности переносятся, «высвобождаются» к реальному существованию. Потенциальная часть космоса необозримо велика, и именно она обеспечивает для нас динамическийхарактер творения. […] 3. [.]Динамический характер космоса, как он для нас раскрывается в технике, исходит из человеческой деятельности. Именно человек, носитель формообразующих сил, которые делают необходимым, заставляют исследовать, оформлять и обрабатывать, источник беспокойства как таковой, он извлекает образы силы из потенциального космоса, помогает им приступить к действию. Изобретающий человек. приводит латентные картины к «развитию», раскрывает их, продолжает определённым и ограниченным образом творение, является одним из источников этой динамики. 4. Тем самым мы можем обобщить: изначальные формообразующие способности человека являются основанием технического исторического процесса [geschichtliches Geschehen], латентное наличие в «четвёртом царстве» предустановленных, подлежащих исполнению форм является основанием возможности техники. Динамика, неугомонность и неостановимость продолжающегося формообразования с её следствием в виде поразительной трансформации общества есть беспокойство человека, который не чувствует себя дома, который ищет родину, которому природы не достаточно. [.] 5. Мышление человека, его направленные на познание усилия имеют в познаваемом родственный объект, в случае естествознания это предданная природа. Если бы не было такого рода эквивалентности, то не было бы и познания или, словами древних, отражения в духе. Это сродство было ясно грекам за 500 лет до н.э., и это была, так сказать, заря Европы. Должно быть и сродство между человеческими потребностями и латентными образами творения, пребывающими формами «четвёртого царства», корреспонденция в том же смысле, в каком она для других случаев точно показана теорией групп. Должны быть однозначные соответствия между потребностью и обра -зом решения в потенциальном царстве природы. Насколько эти соответствия двух сфер можно прояснить в понятиях соответствия корреспондирующих структур, таких как «инвариантность», «трансформация», «гомо- и изоморф-ность», пока неизвестно. Работы такого рода нам неизвестны. Но именно в этом направлении лежит ответ на исходный вопрос этой книги: как возможна техника? Она возможна только за счёт структурной аналогии. В идеале словарю языка человеческих бед и желаний должен быть противопоставлен словарь форм исполнения с лежащим в основе взаимно однозначным соответствием терминов обоих.[…] 6. Сформированное таким путём противопоставление области желаний, которая происходит из человеческой природы, с областью исполнений, которые становятся возможными благодаря силам природы, приводит к выводу о том, что не все потребности могут быть удовлетворены таким путём; потому что человек — не только природное, но и духовное существо. Но так как все духовные и душевные функции человека привязаны к природным процессам, следует понимать, что формы «четвёртого царства», т.е. технические проблемы, являются значимыми предпосылками для исполнения таких потребностей, которые обусловлены его духовной природой, сформированы его сознанием. Это подтверждается тем фактом, что объективные предметы культуры в своём воплощении суть технические предметы…» [6. С. 82-85]. Четвёртый тезис и его разработка в философских работах Ф. Дессауэра убеждают в том, что он сам видит в «четвёртом царстве» лишь набор правил образования и преобразования, т.е. синтаксис. Однако именно этот тезис вызывал и вызывает оправданную критику. Тезис настоящей статьи заключается в том, что открытие объективных законов технического формообразования в виде самостоятельного «царства» или «мира» должно подразумевать его деление на группы семантических, синтаксических и прагматических правил проективного семиозиса и рассматриваться в контексте общефилософской проблемы выражения. Техника как таковая, если следовать приведённому определению Ф. Дессауэра, является узкой областью проективного материального осуществления форм рассудка в субстрате физического мира, доступного чувственному восприятию. Эту область можно обозначить как область технического семиозиса, где синтаксические правила фиксируют способы преобразования рассудочных схем в объекты и процедуры физического мира, прагматические правила показывают применение таким образом определённого синтаксиса в рамках доступного конкретному субъекту запаса знаний, навыков и умений, семантические правила показывают воплощённые в физическом мире технические объекты как значения и технические среды — как системы значений. Развёртывание этой модели — задача семиотически (и аналитически) определённой философии техники. Заключение «Платонизм» в философии техники заключается в учёте «предустановленных форм решений», в принятии онтологической предпосылки, согласно которой нечто несуществующее не может быть изобретено. Он требует анализа механизмов доступа изобретателя к предустановленным формам в актах измышления, внедрения и обработки, анализа механизмов взаимодействия «миров», «царств» или «слоёв семиозиса» в творческой деятельности. В целом философия техники разворачивается как исследование правил проективного семиозиса, коренящееся в истории философии творчества и выстраивающее свои модели контрадикторно рецептивному семиозису. Аналитическая философия техники, таким образом, оказывается сферой, в которой находят практическое применение традиционные умозрительные модели анализа рецептивного семиозиса и творческой деятельности.

Аристотель. Метафизика // Сочинения в 4 т. М., 1975. Т. 1.

Schleiermacher F.D.E. Die allgemeine Hermeneutik // Internationaler Schleiermacher-Kongress Berlin 1984. Berlin, New York, 1985.

Ropohl G. Allgemeine Technologie. Eine Systemtheorie der Technik. Karlsruhe, 2009.

Dessauer F. Philosophie der Technik: das Problem der Realisierung. Bonn, 1927.

Leibniz G. W. Monadologie und andere metaphysische Schriften. Hamburg, 2002.

Berkeley G.A. treatise concerning the principles of human knowledge. Oxford, 1998.

Popper K.R. Objective Knowledge: An Evolutionary Approach. Oxford, 1995.

Dessauer F. Streit um die Technik. Freiburg in Breslau, 1959.

Нестеров А.Ю. Существование и значение: проблема субстрата знаковой функции // Вестник Томского государственного университета. Философия, социология, политология. 2014. № 4 (28). С. 56-63.

Нестеров А.Ю. Проективный семиозис в герменевтике (на примере технического сознания) // Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. 2015. № 4 (32). С. 134-140.

Нестеров А.Ю. Вопрос о сущности техники в рамках семиотического подхода // Вестник СГАУ. 2015. Т. 14, № 1. С. 235-246.

Ястреб Н.А. Проблема двойной демаркации технического знания в аналитической философии техники // Вестник Томского государственного университета. Философия, социология, политология. 2016. № 2. С. 129-136.

Ястреб Н.А. Аналитический подход в философии техники // Вестник Московского государственного областного университета. 2016. № 1. С. 102-107.

Китайско-российское прагматическое сотрудничество является мощной движущей силой в развитии двусторонних отношений

Министр иностранных дел КНР Ван И в пятницу по завершении переговоров с главой МИД России Сергеем Лавровым встретился с представителями СМИ, изложив точку зрения о прагматическом сотрудничестве между Китаем и Россией.

Китайский министр отметил, что китайско-российское прагматическое сотрудничество во всех сферах является мощной движущей силой в развитии двусторонних отношений. Несмотря на влияние внешних факторов, главы внешнеполитических ведомств двух стран считают, что китайско-российское прагматическое сотрудничество обладает высокой взаимодополняемостью и особенными политическими преимуществами. Стороны способны надлежащим образом реагировать на вызовы и урегулировать проблемы, которые существуют в настоящее время, а также открыть еще более широкое пространство для сотрудничества.

Ван И отметил, что в настоящее время Китай уже стал крупнейшим торговым партнером России и важным источником инокапитала, а Россия — один из основных импортеров Китая в сферах энергоресурсов, машиностроения и электроники, а также высоких технологий. По словам министра, в 2015 году Китай импортировал из России свыше 40 млн тонн сырой нефти с приростом на 28 проц. Объемы импорта Китая из России электротехнической продукции и продукции высоких технологий увеличились на 32,1 и 34,2 проц соответственно. Россия уже стала второй страной по масштабам экспорта трансграничной коммерции Китая.

Ван И отметил, что на следующем этапе стороны намерены воспользоваться шансом состыковки стратегий развития Китая и России, согласованной между лидерами двух государств, и состыковки стратегии «пояс и путь» со строительством Евразийского экономического союза. Стороны будут прилагать усилия для инноваций и продвижения прагматического сотрудничества во всех сферах. Во-первых, это коснется энергетического освоения в порядке вертикальной интеграции; во-вторых, совместных инноваций; в-третьих, укрепления сотрудничества в сферах производственных мощностей и совместного производства; в-четвертых, расширения регионального сотрудничества.

Коммуникативно-прагматическое поле как метод комплексного описания способов реализации речевых актов

64

Томский журнал ЛИНГ и АНТР. Tomsk Journal LING &. ANTROPO. 2013. 1 (1)

Можно выделить три вида взаимосвязи между ними:

1. Некоторые иллокутивные акты могут быть осуществлены только с помощью

применения определенных перформативных глаголов, их число не велико, например: НАРЕ-

КАТЬ (КРЕСТИТЬ), ЗАВЕЩАТЬ, ПРИГОВОРИТЬ. В этом случае коммуникативно-

прагматическое поле обладает ярко выраженным ядром в виде соответствующего глагола и

практически не имеет периферийных средств для выражения данной иллокутивной цели.

2. Большинство речевых актов действительно в прототипическом случае реализу-

ются с помощью перформативного глагола, однако при этом существует большое количество

других способов осуществления речевого акта, например: ИЗВИНЯТЬСЯ, БЛАГОДАРИТЬ,

ОБЕЩАТЬ и др. Соответствующие коммуникативно-прагматические поля будут иметь этот

перформативный глагол в ядре, однако они обладают широко представленной периферией.

Но есть поля, в которых выражения с перформативным глаголом занимают скорее перифе-

рийную позицию, например: ПРИКАЗЫВАТЬ, УТВЕРЖДАТЬ.

3. В некоторых случаях иллокутивный глагол, обозначающий цель действия, не

может ни в каком случае быть использован как перформативный, например: УГРОЖАТЬ,

ОБИЖАТЬ, ОБМАНЫВАТЬ. В этом случае перформативный глагол не относится к консти-

туентам поля.

4. Последний важный пункт касается культурной обусловленности состава поля.

Одна и та же иллокутивная цель может быть в разных языках и культурах выражена разными

средствами, также распределение средств по полю может зависеть от языка и культуры. В

этом смысле полевая модель является удобным инструментом для сопоставительного анали-

за, она может обеспечить наглядные результаты.

Описанная выше модель коммуникативно-прагматического поля была предметом дис-

куссий на ряде лингвистических форумов (Вроцлав 2006, Стокгольм 2010), а также была ус-

пешно апробирована в контрастивных исследованиях прагматической направленности в рам-

ках магистерских и диссертационных работ, выполненных под руководством автора статьи,

что позволило выявить сходства и различия в составе высказываний, способных реализовать

определенные типы речевых актов в русском, немецком, английском и польском языках (см.,

напр., Коморова 2005, Петрова 2010, Jankowska 2007, Kopaniarz 2007 и др.).

Так, сопоставление поля ПОЗДРАВЛЕНИЯ на материале немецкого и русского языков

показало, что в русском языке к центру поля относятся в основном имплицитные перформа-

тивы вида Alle guten Wünsche zum Geburtstag!, в то время как в русском преобладают экспли-

цитные высказывания, например: Поздравляю тебя с днем рождения! (Коморова 2005). Как

уже упоминалось, речь идет о наиболее частотных выражениях.

Анализ поля РЕАКТИВНОГО СОВЕТА вывил, что русском языке ядро коммуникативно-

прагматического поля реактивного совета составляют императивные высказывания в полной

и неполной форме, как Подарите внуку мотоцикл и Маме – букет цветов, в американском

варианте английского языка ядро поля наряду с императивными высказываниями вида

Get them concert tickets формируют также эксплицитно-перформативные высказывания ассер-

тивного типа, такие как You should get them a gift card (Петрова 2010).

Хотя в последнее время появилось много работ, анализирующих отдельные речевые ак-

ты. Комплексное описание коммуникативно-прагматической сферы большинства языков еще

только предстоит сделать, и можно надеяться, что исследования, основанные на теории поля,

К конструкции прагматической поэтики

Pavel Arseniev. Toward Constructing a Pragmatic Poetics

 

Павел Арсеньев (независимый исследователь, редактор журнала «Транслит», Санкт-Петербург), [email protected].

УДК: 82.0+81-119

Аннотация

В методологическом введении дается предыстория употребления понятия прагматики в применении к литературным текстам и анализируются предпосылки переноса акцента в литературоведении на исследования коммуникативных актов персонажей и рассказчика, перформативных сюжетов и функционирования текста на уровне акта высказывания.

Ключевые слова: прагматика, теория речевых актов, металингвистика, прагматическая поэтика

 

Pavel Arseniev (independent researcher, editor of Translit magazine, Saint Petersburg), [email protected].

UDC: 82.0 +81-119

Abstract

The methodological introduction gives the historical background of the use of the concept of pragmatics as applied to literary texts and analyses prerequisi­tes of emphasis on the study of communicative acts of the characters and the narrator, performative plots and, finally, the functioning of the text at the level of act of utterance.

Key words: pragmatics, speech acts theory, meta­linguistics, pragmatical poetics

 

 

Задача ре/конструирования истории парадигмы сходна с задачей любого историка, предсказывающего назад, по выражению Гегеля, но в нашем случае этот произвол связан еще с регулированием глубины резкости в использовании понятия прагматики. Если оставить за скобками озарения самих литераторов о действиях и действенности их слов и отталкиваться от лингвистичес­кого понятия прагматики, то сама методологическая возможность подобного рассмотрения может быть ограничена историей прагматического поворота в философии языка[1]. Впрочем, одновременно или даже чуть раньше англо-саксонской ветви зарождается отечественная традиция, позволяющая говорить о прагматическом понимании художественного слова, — это проект металингвистики Бахтина[2].

Упомянув эти два учреждающих события в истории идей, стоит сразу перейти к тем прецедентам, где понятие прагматики последовательно применяется к художественным текстам, — и таких прецедентов тоже будет два. Первый из них — исследования советского лингвиста Юрия Сергеевича Степанова, автора книги «В трехмерном пространстве языка: Семиотические проблемы лингвистики, философии, искусства»[3], в которой прагматика постулируется в качестве «третьей парадигмы» в истории философии языка. Здесь выделяется ее центральное понятие — «эгоцентрические слова» и формулируются принципы соответствующей «поэтики эгоцентрических слов», а также разбираются произведения Музиля, Пруста, Брехта и др. в качестве примеров работы такой поэтики.

Другой центр интереса к «литературной прагматике» в это же время (1980-е годы) начинает складываться в Академии Або в Турку на кафедре английской литературы вокруг Роджера Селла. Он объединен «взглядом на литературу как на один из (многих) видов коммуникации» и материалом англоязычной литературы. Исследования литературы «в перспективе авторского поведения и читательского восприятия» включают интерес как к прагматике письма, так и к «чтению как деятельности».

Если первая пара развивалась в известной изолированности друг от друга, породившей свои апокрифические сюжеты (что всегда является проекцией ретроактивного желания связности автономных контекстов)[4], то вторая — уже в зоне потенциальной взаимной досягаемости и ситуации осведомленности о противоположной традиции: Степанов был переводчиком многих зарубежных лингвистов-современников и не мог не знать о произошедшем прагматическом повороте в западной науке о языке, а Селл, в свою очередь, ссылается на Бахтина и идеи его кружка, концептуализируя «подлинную коммуникацию» как подвижный ансамбль гуманизированных отношений между субъ­екта­ми, подверженный влияниям контекста, и соответственно «неподлинную» — как редуцированную диалогичность. Учитывается Селлом также и западная теоретическая повестка в литературоведении — к примеру, «новокритическое» обличение интенционального заблуждения, превентивно исключавшее (и следовательно, ощущавшее их в качестве претендующих на учет фак­торов) контек­стуальные обстоятельства как «относящиеся к другим рядам». Также поступали и многие другие хорошо знакомые читателю формалистские и семиологические проекты, если и представлявшие читателя, то только в качестве «текстовой инстанции» или «адресата сообщения» соответственно[5].

Так, на пересечении внутритекстовых конструкций (дейксиса, импликатур, речевых актов и пресуппозиций) и внешних социокультурных характерис­тик (контекста и участников литературного процесса) и размещаются исследования школы Або как одной из наиболее последовательно разрабатывавших реги­он литературной прагматики[6]. «Литература как коммуникация» представля­ется, однако, на сегодняшний взгляд, чересчур широкой формулировкой, допускающей диффузию с другими литературоведческими программами. Взаимное приспособление актантов, описываемое максимами взаимной кооперации (П. Грайс) и вежливости (Дж. Лич) говорящих (перенятыми из прагматичес­кой лингвистики), было чревато соскальзыванием прагматики в рецептивную эстетику. Такая же опасность методологического размывания долж­на учитываться и со стороны социологии чтения: ведь прагматическая адресованность текста делает его всегда не просто направленным на некую готовую «целевую аудиторию», но несущим в себе микропроект еще не существующего и только грядущего сообщества.

С нашей точки зрения, необходимо спроецировать понятие прагматики на устройство самого текста и строго разделять ярусы, на которых мы намерены исследовать действенность слова: техника анализа будет различаться в зависимости от того, идет ли речь о коммуникации на уровне фабулы (и специфике речевых взаимодействий между персонажами), на уровне сюжета (и перформативных отношений между рассказчиком и персонажами) или о собственной прагматике художественного произведения (прагматике акта высказывания).

Литературное произведение не только представляет и комментирует коммуникативные акты на разных уровнях своей конструкции, но и само является коммуникативным актом. Так, описывая на уровне содержания (фабулы или сюжета) поломку коммуникации, произведение может на уровне акта высказывания обладать вполне успешной прагматикой. Во всяком случае, такой разрыв между уровнями высказывания, когда акт повествования имеет место не вопреки, а благодаря «коммуникативному неблагополучию» повествуемого, стоит считать скорее характерным симптомом прагматической поэтики, чем нарушением ее логики.

 

Коммуникация на уровне фабулы

При приближении к нашему пониманию метода прагматического анализа художественного дискурса представляется необходимым коснуться исследования петербургского филолога А.Д. Степанова «Проблемы коммуникации у Чехова»[7]. За методологическую основу Степанов принимает теорию речевых жанров Бахтина и модель якобсоновского коммуникативного акта, для успешной реализации которого необходима не только добрая воля говорящего, но и структурная возможность знака служить этому.

Делая объектом анализа не рассказанные события, но само событие рассказывания, Степанов, однако, ограничивается анализом поэтики изображенной коммуникации (и, тем самым, семантическим и синтаксическим измерениями), тогда как сам материал демонстрирует в качестве наиболее частотной ее поломку или минус-прием — знаменитый чеховский «диалог глухих». Впрочем, намечены и отношения рассказчика с героями, демонстрирующие отказ от всезнания первого и не предоставляющие иного доступа к «объективному миру» повествуемого, кроме изображенной коммуникации вторых. В такой ситуации бахтинское определение произведения как «высказывания, состоящего из других высказываний», позволяет исследователю рассчитывать на рекон­струкцию коммуникативной стратегии автора из используемых героями и рассказчиком форм речи.

Дело, однако, в том, что исследуемые первичные речевые жанры всегда оказываются вплетены в ткань единого вторичного речевого жанра (чеховского рассказа/повести/пьесы). Это приводит к тому, что, если повествуемое опосредовано коммуникативной рациональностью персонажей, сами их речевые жанры можно исследовать — несмотря на всю реалистичность изображения — только в преломленной рассказчиком форме. Тем самым дважды совер­ша­ется та же операция подвешивания речевого материала художественного произведе­ния, что и в упоминавшейся статье Серля, говорящей о притворном совершении подлинных речевых актов. Изучение проблем художественной коммуникации в таком случае контаминирует специфически преломленные рассказчиком первичные речевые жанры (предикатом которых являются коммуникативные ходы героев) и его собственную коммуникативную стратегию как отправителя речевого акта.

Степанов подчеркивает структурный характер своего исследования: исследовать речевые жанры в теле литературного произведения (в отличие от мотивов, отсылающих к культурным содержаниям) — значит исследовать не саму культуру, а ее грамматику (преломленную в оптике автора). В этом смыс­ле самы­й трагичный сюжет, герои которого слышат и понимают друг друга, репрезентирует много более благополучное понимание культуры, нежели аб­сурдистский текст со сколь угодно комическим содержанием, но без единого успеш­ного коммуникативного акта[8]. Так, новация Чехова, приводящая к смещению сис­темы литературных жанров, происходит за счет наделения ком­муникативными компетенциями целой плеяды новых типов героев и акцен­та на небывалой путанице первичных речевых жанров: интрига смещена с конфликта идей к конфликту дискурсивных стратегий, разрыву между целью говорящего и результатом высказывания, но остается размещенной на уров­не фабулы.

 

Перформативные сюжеты

Если, однако, наделять возможностью действий при помощи слов не только героев, но и рассказчика, сюжет следует мыслить не просто как совокуп­ность первичных речевых жанров, но как некоторый автономный акт, учитывающий, частично демонстрирующий или опровергающий фабульную речевую активность. Нечто подобное имеет место в работе Д. Хиллиса Миллера. Вынесе­ние многозначного conduct в заголовок своей книги о Г. Джеймсе и акцент на его формуле делания при помощи слов («putting into words is as much a form of doing (conduct) as any other act») позволяют предположить, что его изыскания имеют отношение к перформативности рассказчика[9]. Миллер утверж­дает, что вообще такое putting into words является речевыми актами, обнаружи­вающими в случае литературы (и повестей и романов Джеймса, в частности) типологическое деление на:

1) сам акт письма автора (conduct of life), а также то, что можно назвать метаактом, устройство которого, как правило, манифестируется в авторских предисловиях и предуведомлениях[10];

2) речевые акты рассказчика и персонажей, влияющие на их жизнь в вымышленном пространстве;

3) наконец, действия при помощи слов, производимые читателем (критиком, комментатором) и влияющие на судьбу текста (способные привести к акту его прочтения новыми читателями).

Таким образом, Хиллис Миллер делает упор на полисемию глагола conduct (управлять, вести, приводить) — вплоть до его бесконечно расширительного толкования, что позволяет литературе выступать либо формой поведения / образом действия автора (1), либо репрезентацией коммуникации в повествовании (2), либо формой управления читательским поведением (3). Тем самым, ключевым для Миллера становится понимание речевого акта как высказывания, не описывающего что-либо, а заставляющего нечто случиться («makes something happen»)[11] — на каком-либо из уровней событийности или этапов реализации текста.

Из теории речевых актов, в том виде, в каком ее сформулировал Остин, следуют две различные традиции. Одна остается за лингвопрагматикой и аналитической философией, сглаживая, по мнению Миллера, те противоречия, которые отмечал уже сам Остин, и занимаясь только классификацией иллокутивных актов, выработкой правил как их различения между собой, так и их отличия от других способов использования языка. Другая ветвь наследников теории акта высказывания представлена именами и работами Деррида, де Мана, Батлер (себя самого Миллер относит к этой же ветви). Эта французско-американская деконструктивистская линия сосредоточена, в свою очередь, на критике зависимости англосаксонско-аналитической традиции от пресуппозиции наличия самодостаточного, владеющего собой и своими речевыми действиями субъекта, контролирующего и понимающего, что именно он совершает при помощи слов (высказывающегося с сознательной нацеленностью на результат, предсказуемая реализуемость которого определяется прозрачным контекстом правил, конвенций и институтов). Для де Мана и Деррида все эти допущения более чем проблематичны, кроме того, вместо умножения классификационных типов они стремятся к использованию перформатива как all-inclusive term («naming the general power of words to do something»). Французская ветвь в целом более чувствительна не только к проблематичности четких разграничений между типами актов и «контрабандной» перформативностью констативов, но и к существованию знаковых или жестовых актов (sign acts), а также значащих действий.

Перенос логики речевых актов на невербальные действия и бесконечно быстрое колебание между перформативом и констативом, которое присуще почти всякому нашему высказыванию, приводят к тому, что мы всегда говорим и совершаем действия с помощью одного и того же акта. Кроме того, требование аналитической ветви в целом исключить художественные способы использования языка из области юрисдикции теории речевых актов не позволяет ее представителям увидеть множество форм, в которых литература зас­тавляет что-то произойти, меняет контекст правил и институтов, а не ориентируется на них, конструирует субъекта, а не зависит от его сознательных намерений. Автор может даже уже не существовать для того, чтобы перформатив состоялся. Для де Мана слова сами по себе имеют перформативное измерение, а письмо и вовсе всегда включает момент лишения «единственного» его «собственности» (в пользу своеволия означающего). У деконструктивистов тропы всегда размывают акты, а перформативная риторика воздействия расходится с когнитивной риторикой тропов (де Ман. — П.А.). Мы всег­да совершаем некие действия при помощи слов, но полное понимание того, что именно это за действия, — неизбежно ускользает от нас до, во время или пос­ле совершения актов. 

Именно с этих методологических позиций Хиллис Миллер и прочитывает новеллы Г. Джеймса, анализируя то, как речевые акты определяют существование персонажей, как и кому они адресуются рассказчиком и как это влияет на взаимоотношения автора и читателей.

Так, уже в наиболее простом примере новеллы «Портрет леди» речевые акты героини не просто служат развитию действия, но как бы постепенно составляют существо персонажа, предъявляя повествовательное пространство как сложное переплетение перформативных высказываний (обещаний, обвинений, извинений, обманов и т.д.), а героев — как точки пересечений этих дискурсивных отношений. Наконец, совершая такой образцовый перформатив, как обещание верности, приводящее ко вступлению в брак, героиня не нарушает его потому, что она как бы только и состоит из совершенных речевых актов и не может отказаться от какого-либо из них без того, чтобы обрушить всю конструкцию и утратить полномочия для совершения успешных речевых актов в дальнейшем. Это как раз отражает деконструктивистское понимание акта высказывания как конституирующего субъект, а не конституированного им. Давая автономную силу высказыванию, Джеймс как бы предостерегает: не совершайте обманчивых речевых актов, они рискуют состояться[12]. Таким образом, перформативный сюжет показывает не только как речь функционирует в качестве действия, но и как действия оказываются определены речью[13].

Предметом энонсиативного анализа Миллера становится, в том числе, поцелуй как раз в качестве такого жестового перформатива, который успешно работает на месте и вместо речевого аналога (cр.: «…вместо ответа она поцеловала его…»). Этим местом, впрочем, оставалась бы коммуникация на уровне персонажей, если бы Миллер вместе с тем не говорил о такой прагматической ставке текста, как влюбленность читателя в героиню (что, во всяком случае, является характерным прагматическим маркером гендера читателя, стало быть, отмеченного Джеймсом), а сам Джеймс не признавался бы, что «ему самому интересно, как поступит его героиня» (ср. с аналогичным своеволием Татьяны Лариной, отмечаемым Пушкиным). Эта фигура автономии персонажа, как бы избавленного от фабульного принуждения и проникшего на уровень сюжетных решений (а то и подчинившего своим чарам автора и читателя), манифестирует прагматическую природу текста на следующем ярусе: теперь вопрос состоит в том, как будет действовать сам текст (если рассказчика нет и «все дозволено»).

Кому вообще адресует свои речевые акты рассказчик? Если в случае повествования от третьего лица этот тип действия скрывается конвенцией и затрагивает только персонажей[14], то перволичное повествование обнаруживает субъекта высказывания (и его акты), нарушает дистанцию исторического плана рассказывания[15], приближаясь к свидетельству. Таким образом оно призывает читателя к столь же личному отношению к персонажам и решению о степени доверия к рассказчику, сквозь разрывы языка и оговорки которого может нечто сообщать и сам автор (всегда не договаривающий, не дающий достаточно твердой почвы)[16].

Всякое рассказывание истории в конечном счете зависит от успешности акта рассказывания, оживляющего то, о чем рассказывается в фабуле. Точно так же и акт чтения не столько служит получению информации, сколько накладывает ответственность: история может требовать не только того, чтобы мы нечто узнали, но и того, чтобы действовали, выносили суждение. Так, другая из анализируемых Миллером новелл Джеймса, «Письма Асперна», рассказывает о провале рассказчика в его попытке овладеть историей (которая понимается им лишь как совокупность фактов, способных пролить свет на имеющиеся тексты[17]). Попытка декодирования знаков содержания не способ­на обеспечить доступ к истине не потому, что рассказчик до чего-то не спо­собен докопаться, но именно потому, что он докапывается, придерживаясь герме­невтической традиции истины с характерным для нее методическим репертуаром и дискурсивными практиками. Но если рассказчику не приходит в голову, что материал противостоит такому типу знания и соответствующему способу рассказывания, то только потому, что это должно прийти в другую голову — читателя. Таким образом, перформативный провал сюжета должен послужить опыту чтения. Не повторить ошибку рассказчика — вот в чем может состоять прагматическое задание читателя (ранее иллюстрируемое ошибками персонажей и высказываемое эксплицитно как мораль истории).

Иными словами, женившись на дочери своего героя, перформативно «познав» ее и посредством этого получив заветный доступ к содержанию писем Асперна, рассказчик, однако, уже не может поделиться им с нами, будучи связан семейным долгом — фабульно, а также этим индексальным опытом, самим характером знания-как (Остин. — П.А.) — прагматически. Характерно также и то, что, будучи отвергнута рассказчиком, дочь героя сжигает и «письменные источники», навсегда уничтожая доступ к знанию «фактов» тому, кто не отличает (пере)сказываемое знание от воплощенного или перформативного. Впрочем, о таком знании, которое будет принадлежать не порядку знания, но порядку действий, сам читатель узнает все еще благодаря чтению — соответствующей повести Джеймса, позволяющей Миллеру как констатировать сущест­вование перформативного измерения в литературном высказывания, так и предъявить сценарий своего рода вовлекающего чтения, или прагма­тической рецепции.

Тот факт, что не только герои, но и читатели могут так и не узнать содержания письма, которое упоминается в качестве коммуникативного акта в диегетическом мире и предрешает исход еще одной анализируемой Миллером повести Джеймса («Крылья голубки»), и делает такое поведение рассказчика маркированным, а сюжет — перформативным. Несмотря на то что все могло бы быть изложено при соответствующей воле «вселяющегося в сознание героев» рассказчика, тот не всегда считает необходимым или просто приличным доводить нечто до сведения читателя (нарратор у Джеймса — всегда джентльмен). Такое сокрытие фабульного содержания при сюжетном акцентировании наличия акта высказывания призвано не просто распалить воображение, но — позволить коммуникативной интриге рассказа перекинуться на уровень рецепции и опять же — обнаружить более глубокую прагматическую вовлеченность читателя. В любом случае эти существующие вне высказанных слов, но не вне потенциального знания рассказчика факты не имеют другой возможности быть верифицированными и потому являются лишь вопросом веры читателя, как, собственно, и весь сюжет повести, перформативный статус которого тем самым еще раз подчеркивается.

В этом систематическом переходе границы между реальностью текста и реальностью читателя, переносе сюжетной коллизии на отношения, разворачивающиеся между текстом и читателем, заражающие последнего знанием включенного наблюдателя и/или вовлекающие его в действие на правах активного участника, проблематизируется протокол художественного участия как «незаинтересованного созерцания», что вплотную подводит нас к прагматике самого акта произведения. О ней может идти речь, когда коммуникация разворачивается не только на уровне содержания повествования, но как бы вырывается и на уровень акта повествования: как, к примеру, секрет, убивающий всякого узнавшего его в фабуле, но заставляющий и реципиента акта литературного высказывания соразмерять (и сознавать) свое любопытство. Если прежние художественные эффекты локализовались на уровне повествуемого фабулой и устройства сюжета повествования, то в случае прагматических эффектов типичной чертой является такая «просачиваемость» коммуникации на уровень самого акта (рассказывания/высказывания), становление-смежным с нашим собственным бытием, ставящее нас на грань чтения и участия.

Все предшествующие тексту указания — имя автора, заглавия и другие паратексты — носят характер прагматического, рамочного уведомления, ведь отличить художественный вымысел или слог от нериторического использования языка на уровне самого содержания высказывания невозможно (что в известной степени бросает постструктуралистскую тень и на надежды ухода от вымысла в повествовании). Однако именно это делает возможным понимание литературы как акта высказывания, возникающего не из отличительного способа использования языка (и тем более каких-то тематических предпочтений), а из самой нестабильной возможности рецепции всякого высказывания как содержащего вымысел и как предъявляющего свой собственный акт одновременно.

 

Функционирование текста на уровне акта

Если теперь процедуру не только письма, но и чтения мыслить перформативно, то далее стоит ввести и более детальное различение этих учитывающих друг друга актов: тогда как в случае автора речь обычно идет о стратегиях, читательские действия заманчиво представить как тактики, низовые партизанские практики переозначивания текста, какими они предстают в теории подрывного чтения М. де Серто[18]. Именно поэтому наиболее характерными на следующем уровне анализа прагматики литературного произведения будут тексты, сознающие и демонстрирующие свою двойственную актосодержательную природу, и даже основывающие свою действенность на этом разрыве, предоставляя его как задел для читательских интервенций и сопротивления. Прагматикой такого порядка будут обладать тексты, в которых систематически происходит обрушение условности и самообнаружение акта высказывания (и следовательно, требующие осознать чтение как деятельность, больше не обеспеченную фикциональным укрытием и нарративной дистанцией, а разворачивающуюся здесь-и-сейчас и зачастую приводящую к изменениям в самой системе отсчета).

В силу невозможности охватить в рамках краткого обзора все коммуникативные ситуации такого противо- и взаимодействия наиболее удоб­ным будет взять за основу одну типичную прагматическую модель, пред­став­лен­ную во многих произведениях и подразумевающую, во-первых, такое пере­клю­чение между регистрами высказывания, а во-вторых, демонополизацию авторской активности. Такой может быть выбрана коммуникативная модель исповеди.

В недавно вышедшей книге С. Зассе[19] исповедь предстает таким речевым и социальным актом, в котором слово является не только средством изложения со­держания (перечисляемых грехов), но может становиться и предметом акта исповедования, а иногда является и агентом/средой (греховного) дейст­вия[20]. Именно казуистика словесного греха (слово целебно, но слово и опасно) делает речевой жанр исповеди особенно чувствительным к разрыву между содержанием и актом высказывания. Устройство коммуникативной ситуации исповеди помо­жет рассмотреть и литературные произведения в прагматичес­кой перспективе.

Предлагаемый Зассе перенос коммуникативных отношений исповеди на отношения литературного письма и чтения делает конститутивной для них процедуру адресации, встраивает читателя в конструкцию письма, а его суждения превращает в продолжение последней. Такая литературная секуляризация исповеди (или фикционализация ее коммуникативного акта), безусловно, бросает на литературное суждение тень генеалогической связи с религиозным/судеб­ным приговором (тогда как с точки зрения религиозного ритуала гре­ховным, напротив, оказывается сама литературная апроприация процедуры исповеди).

Риторическая дилемма исповеди, из которой следовало сознание силы и потенциальной греховности языка, усваивается литературой наряду с императивом непосредственности, фабрикуемой риторическими средствами[21]. Как во всех конкретных прегрешениях обнаруживается словесная составляющая греха, а с XVIII в. все больше тематизируются сами говорение и язык, так же и историю литературы можно видеть как постепенное продвижение к само­тематизации литературных средств. Как в исповеди речь идет не столько о сооб­щении некоего (пропозиционального) содержания греха, сколько о (иллокутивном) высказывании самого факта виновности и принятии самой ад­ресации, точно так же событие литературной коммуникации нужно понимать не как сообщение фактов, но как событие высказывания. Как главной задачей исповеди является тематизация греха без впадения в него вновь посредством самой процедуры исповедования, так же и повесткой литературы всегда являлась тематизация языка без того, чтобы увязать в нем. Но если техники безопасности и подозрение к говорению — в исповеди, как и в литературе, — черес­чур завышены, это приводит к столь же нежелательному истощению речевой свободы. Наконец, модель исповеди позволяет представить рецепцию как активную деятельность, как акт, наделенный ответственностью и столь же подстерегаемый опасностью (греха), что и производство высказывания. Соб­лазн, в частности, заключается в чрезмерном наслаждении услышанным; автономия языка всегда остается под подозрением, ведь яд, потенциально грозящий уху, — это не само сообщение, но сила высказывания.

Таким образом, главное, в чем литературный дискурс наследует исповедному говорению, — это модус признания, неизбежность адресации (пусть не всегда прямой и эксплицитной) и увязка языка с грехом (а авторства/рецепции — с (не)виновностью соответственно). В рамках такой прагматической модели ключевой обязанностью и модусом участия адресата становится вынесение суждения — не только сообщенному (содержанию высказывания), но и самому факту высказывания на границе конфликтующих доменов литературы и подлинной, «нериторической» речи. Конструируемая литературными признаниями ситуация, заставляющая рецепцию колебаться между оценкой фикционального содержания и непосредственно затрагивающего бытие читателя (но почти никогда не высказываемого эксплицитно) акта[22], и делает их эмблематичными прагматически ориентированными объектами.

Конститутивная художественная процедура обращенности — в диапазоне от интимной до отвергающей — не оставляет адресату иного выбора, кроме как отреагировать на акт актом. Это выявляет столь же двойственную логику литературного письма: мы имеем дело с фигурой самоотнесенности языка, указывающей кроме себя на неотделимые друг от друга отношения «прямой» референции и адресации, оказывающиеся все же материалом именно литературных произведений.

В этом смысле уже первая в ряду примеров Зассе исповедь Аввакума демонстрирует раскол акта и содержания высказывания: она еретична не столь­ко в сво­ем содержании, сколько в самом акте распространения и обнародования, что и делает ее именно литературным артефактом еретического способа говорения/
письма. Гоголь создает метаисповедь, признаваясь, что направлял «разноречивые письма» с целью спровоцировать дискуссию, тем самым уже обнажая логику адресации и высказываясь о языке писателя скорее как об акте, нежели сооб­щении. Достоевский и вовсе порицает адресата своих откровений, манифестируя такой литературный способ говорения (énonciation), который препятствует согласию с высказываемым (énoncé). Отмеченная Бахтиным «ориентация слова на другого» для самого Достоевского была следствием утраты коммуника­цией адресата в религиозно-философском смысле. Точно так же, не получая (вертикального) ответа от всеоценивающего рассказчика, персонажи Достоевско­го требуют ответа друг от друга (в горизонтальном порядке фабульной коммуникации и зачастую в качестве истцов), но, что для нас важнее, завещают эту безответность читателю («если Бога нет, то вам судить»), тем самым прагматически вовлекаемому, несмотря на брань и проклятия, порой отправляемые в его адрес[23].

Наконец, наиболее интересный для нас объект анализа С. Зассе и пример осцилляции между «искренним» содержанием и более чем замысловатой ставкой на уровне акта — «Исповедь» Толстого. Продолжая традицию, настаивающую на прозрачности сообщаемого (содержания высказывания), Толстой прибегает к маркировано субверсивному акту высказывания (его исповедь тоже имеет прагматику отвергающей адресации). Поскольку требованию прозрачности противостоят посредничающий церковный институт и сам исповедный ритуал, как раз и оказывается необходима их субверсия (впрочем, пере-адресация исповеди читателю, вслед за Достоевским, не избегает подозрения в фальши, возникающей на письме при появлении «читающего из-за плеча»). Стремясь избегать самолюбования и описывая свои грехи без риторических изысков и упоения ими, Толстой тем не менее привлекает внимание к самому акту самопроверки и самоосуждения (тем самым допуская самообращенность акта и исповедуясь в своей страсти к исповедованию).

Эти надежды прозрачного говорения проецируются Толстым и на искусство, где непосредственная передача читателю этического чувства, переживаемого автором на письме, обнаруживает прагматическую ставку заражения: автор­ский акт покаяния, в обход всегда только затемняющего толкования содержания, должен перекинуться на читателя, заразить его деятельностью покаяния. Такой перформативный подход претендует на большую действенность, чем эксплицитно высказываемое моралите. Но эта же эстетика воздействия сохраняет у Толстого инфицированность семиотической наивностью, зас­тав­ляющей разделять пережитые чувства, лишь передаваемые «внешними знаками», и чувства деланые, аффект и эффект, творчество (poesis) и мас­тер­ство (techné). Поэтому Толстой оказывается критиком не только автоматизации акта высказывания, но и его избыточной искусности (всегда идущей вмес­те с орнаментализмом). Это приводит к тому парадоксу, что успехом такой коммутации на уровне акта измеряется искренность сообщаемого (чувства), но одновременно риторический успех служит и причиной подозрения в ложном применении художественных средств без моральной цели[24].

Из этого перепрочтения Зассе (не только текстов русской классики, но и самого Бахтина) следует теория реагирующего и действующего слова как базовой семантической и антропологической операции. C точки зрения прагматичес­кого анализа, однако, скорее сам разрыв между актом и содержанием высказы­вания является эмблематическим в литературе. Но если того же Бахтина интересовала этическая возможность выступать субъектом и объектом собственного суждения, то для прагматического метода эта процедура требует эпистемологической разработки прозрачности и самообращенности высказывания.

 

Заключение

В заключение необходимо подчеркнуть, что требование взаимной координации с литературными манифестациями имеет силу не только для читателей, но и для самого метода анализа. Очевидно, что существуют художественные техни­ки, которые лучше описываются как действия (при помощи слов), а не репрезентации. Впрочем, широко известными «пощечинами общественному вку­су» и разного рода эксплицитной перформативностью дело здесь не ограничивается. Наша задача — наметить векторы возможных исследо­вательских практик, объединенных под зонтичным определением прагма­тической поэтики, исследования которой, разумеется, могут существовать во множестве версий — от прослеживания перформативной активности на различных ярусах художест­вен­ного дискурса до теоретизирования общей перформативности литературно­го языка; от ритуального «приглашения к чтению», имплицируемого большинст­вом произведений (но и нарушаемого немалым количеством авангардных мани­фестаций), до эпистемологических ставок утилитарной литературы, рассчи­ты­вающей перейти от слов к делу; от рассогласования между актом и содержани­ем высказывания, обнаруживающимся только в акте чтения, до успешных перформативных актов, наделяющих читателей ответ­ственностью за судьбу текста.

Пожалуй, базовой интуицией, скрепляющей все эти способы литературоведческого действия, является та, что описывает существование литературного пись­ма на уровне акта во взаимодействии со смещающимся фреймом литературнос­ти, установка на считывание которой сегодня важнее субстанциональных свойств текста. Литературность сегодня скорее усматривается в событиях высказывания, нежели производится титанами стиля на глазах благодарных читателей.

 

Библиография / References

[Бенвенист 1974] — Бенвенист Э. Общая линг­вистика. М.: Прогресс, 1974.

(Benveniste E. Problèmes de linguistique générale. Moscow, 1974. — In Russ.)

 

[Венедиктова 2015] — Венедиктова Т.Д. Литературная прагматика: конструкция одного проекта // НЛО. 2015. № 135. С. 126—145.

(Venediktova T.D. Literaturnaya pragmatika: konstruktsiya odnogo proekta // NLO. 2015. № 135. P. 126—145.)

 

[Витгенштейн 1994] — Витгенштейн Л. Философские исследования / Пер. с нем. М.С. Козловой, А.Ю. Асеева // Витгенштейн Л. Философские работы. Часть I. М.: Гнозис, 1994. С. 75—319.

(Wittgenstein L. Die Philosophischen Untersuchungen // Wittgenstein L. Filosofskiye raboty. Vol. I. Moscow, 1994. P. 75—319. — In Russ.)

 

[Зассе 2012] — Зассе С. Яд в ухо: исповедь и признание в русской литературе / Пер. с нем. Б. Скуратова и И. Чубарова. М.: РГГУ, 2012.

(Sasse S. Wortsünden: Beichten und Gestehen in der russischen Literatur. Moscow, 2012. — In Russ.)

 

[Остин 1986] — Остин Дж. Л. Слово как действие // Новое в зарубежной лингвисти­ке. Вып. XVII. М., 1986.

(Austin J.L. How to do Things with Words. Moscow, 1986. — In Russ.)

 

[Рансьер 2012] — Рансьер Ж. Политика поэта: плененные ласточки Осипа Мандельштама / Пер. с франц. С. Фокина // Транслит. Литературно-критический альманах. № 12. Очарование клише / Ред. П. Арсеньев. СПб., 2012. С. 20—31.

(Rancère J. La politique des poètes. Pourquoi des poètes en temps de la detresse // Translit. Literaturno-kriticheskiy almanakh. № 12. Saint Petersburg, 2012. P. 20—31. —  In Russ.)

 

[Серль 1999] — Серль Д.Р. Логический статус художественного дискурса // Логос. 1999. № 3 (13). С. 34—47.

(Searle J.R. The Logical Status of Fictional Discourse // Logos. 1999. № 3 (13). P. 34—47. — In Russ.)

 

[Серто 2013] — Серто М. де. Изобретение повседневности. Ч. 1.: Искусство делать / Пер. с франц. Д. Калугина, Н. Мовниной. СПб.: Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2013.

(Certeau M. de. L’Invention du Quotidien. Vol. 1: Arts de Faire. Saint Petersburg, 2013. — In Russ.)

 

[Степанов 1985] — Степанов Ю.С. В трехмерном пространстве языка: Семиотические проблемы лингвистики, философии, искусства. М.: Наука, 1985.

(Stepanov Y.S. V trekhmernom prostranstve yazyka: Semioticheskie problemy lingvistiki, filosofii, iskus­stva. Moscow, 1985.)

 

[Степанов 2005] — Степанов А.Д. Пробле­мы коммуникации у Чехова. М.: Языки славянских культур, 2005.

(Stepanov A.D. Problemy kommunikatsii u Che­khova. Moscow, 2005.)

 

[Транслит 2014] — Транслит. Литературно-критический альманах. № 14. Прагматика художественного дискурса / Ред. П. Арсеньев. СПб., 2014.

(Translit. Literaturno-kriticheskij al’manah. № 14 / Ed. by P. Arsen’ev. Saint Peresburg, 2014.)

 

[Miller 2005] — Miller J.H. Literature as Conduct: Speech Acts in Henry James. New York: Fordham University Press, 2005.

 

---

[1] Манифестированного в работах Л. Витгенштейна и Дж. Остина, см.: [Витгенштейн 1994, Остин 1986].

[2] См. подробнее об их связи и различиях: [Транслит 2014: 3].

[3] [Степанов 1985].

[4] Своеобразными эффектами этой герменевтической дистанции могут служить позднее открытие Западом Бахтина (благодаря смещающему акценты прочтению Юлии Кристевой) и путешествие Л. Витгентштейна на стройку социализма в 1934 году.

[5] Впрочем, и сама лингвистическая прагматика была сперва чисто формальной дисциплиной, если и грешившей против бритвы Соссюра и обращавшейся к материалу повседневной речи, то в абсолютно деисторизованной, абстрактной форме (а в случае оксфордской школы еще и с методологической «фокализацией» на суверенном адресанте, отправляющем речевые акты как бы в одностороннем порядке). Наиболее известной точкой соприкосновения аналитической философии с литературой, которой является знаменитая статья Серля, тоже скорее четко очерчиваются границы автономий, чем декларируются междисциплинарные надежды [Серль 1999].

[6] Подробнее о статьях сборника «Литературная прагматика» можно узнать из детального обзора Т. Венедиктовой [Венедиктова 2015].

[7] [Степанов 2005].

[8] В этом угадывается влияние гуманистической мысли Селла.

[10] В известной степени это можно сопоставлять с понятием политики поэта Ж. Рансьера. См.: [Рансьер 2012].

[11] Что в точности дублирует определение, отличающее перформативы от констативов [Остин 1986].

[12] Миллер отмечает, что даже такой речевой акт, как «данное себе обещание», будучи не связан публичными обязательствами, призван воздействовать на совершающего его [Miller 2005].

[13] Теория Остина как нуждается в интенции в качестве эпистемологического условия субъективности в теории речевых актов, так и вынуждена отделять эффективность речевого акта от сознательной интенции (иначе это оставляло бы иезуитскую лазейку о «словах, которые не выражали такого намерения»): сказанное всегда уже связывает высказывающегося вне зависимости от его интенции.

[14] Хотя, в логике Миллера, первое констативное предложение любого литературного повествования носит характер имплицитного обещания читателю раскрыть диегетический мир во всех подробностях.

[15] [Бенвенист 1974].

[16] То есть фактически уже в модели перформативного сюжета роль читателя сближается с ролью присяжных заседателей в суде. Эта сцена чтения, в которую помещается читатель, относится к следующему ярусу прагматики текста, к самому акту высказывания, совершаемому произведением как «высказыванием, содержащим другие высказывания» (т.е. интрадиегетические и речевые акты рассказчика).

[17] Рассказчик — биограф автора поэтических текстов, самостоятельная ценность которых тем самым систематически отрицается в актах восхищенного любопытства к его жизни.

[20] Посредством языка исцеляются языковые же прегрешения, а также высказываются правила, ограждающие кающегося от нового прегрешения через само (неправильное) исповедование.

[21] Именно отказ от риторических приемов, называемый в риторике тактической откровенностью (sinceritas), является одним из сильнейших приемов создания аффективного согласия.

[22] В приводимом Зассе примере читатель «Лолиты» должен определиться, оценивает ли он («осуждает ли») описываемое в ней содержание признаний или саму (избыточную/извиняющую) искусность, литературность исповеди.

[23] Приводимая Зассе в качестве примера, реактивная исповедь «Человека из подполья» — месть адресату на уровне акта высказывания, а «слово с оглядкой» оказывается рудиментом исповедальной адресации.

[24] См. «Крейцерову сонату», где подлинная трансмиссия осуществляется не посредством музыки на уровне фабулы, но посредством покаяния героя, которое должно заразить своим актом читателя, т.е. на уровне прагматики повести.

Прагматизм | философия | Британника

Прагматизм , философская школа, доминирующая в Соединенных Штатах в первой четверти 20 века, основанная на том принципе, что полезность, работоспособность и практичность идей, политики и предложений являются критериями их достоинств. Он подчеркивает приоритет действия над доктриной, опыта над фиксированными принципами и утверждает, что идеи заимствуют свое значение из своих следствий, а свои истины — из их проверки.Таким образом, идеи по сути являются инструментами и планами действий.

Достижение результатов, то есть «выполнение задач» в бизнесе и общественных делах, часто называют «прагматичным». Термин, в котором любое проявление власти для успешного достижения практических и конкретных целей, называется «прагматическим», имеет более резкий и жестокий оттенок. Так часто описывается характер американского бизнеса и политики. В этих случаях «прагматичность» несет на себе печать оправдания: политика оправдана прагматически, если она успешна.У знакомых и академических концепций есть общая противоположность ссылкам на авторитет прецедентов или абстрактных и окончательных принципов. Таким образом, в законодательстве судебные решения, которые ориентированы на взвешивание последствий и вероятного общего благополучия, а не на вывод из прецедентов, были названы прагматическими.

Слово прагматизм происходит от греческого pragma («действие» или «дело»). Греческий историк Полибий (умер в 118 г. до н. Э.) Назвал свои сочинения «прагматическими», имея в виду, что они должны были быть поучительными и полезными для его читателей.Во введении к «Философия истории» Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770–1831) прокомментировал этот «прагматический» подход как второй вид рефлексивной историографии, и для этого жанра он процитировал «Историю мира » Иоганна фон Мюллера ( Англ. Пер. 1840). Как заметил американский психолог и ведущий прагматик Уильям Джеймс: «Этот термин происходит от того же греческого слова pragma , означающего действие, от которого произошли слова« практика »и« практический ».Американский логик Чарльз С. Пирс, другой прагматик-пионер, возможно, был первым, кто использовал это слово для обозначения определенной философской доктрины. Но Пирс имел в виду скорее немецкий термин Иммануила Канта, чем греческое слово. Pragmatisch относится к экспериментальному, эмпирическому и целенаправленному мышлению, «основанному на опыте и применяемому к нему». В философии образования представление о том, что дети учатся на практике, что критические стандарты процедуры и понимания возникают в результате применения концепций к предметам, полученным непосредственно из опыта, было названо «прагматическим».В лингвистике «прагматика» относится к подполе, которое изучает отношение пользователя языка к используемым словам или другим знакам.

Charles Sanders Peirce, 1891.

Public Domain

Основные тезисы философского прагматизма

В первой четверти 20 века прагматизм был самой влиятельной философией в Соединенных Штатах, оказывая влияние на изучение права, образования, политической и социальной теории, искусства и религии.Можно выделить шесть основных положений этой философии. Однако маловероятно, чтобы какой-либо мыслитель подписался под ними всеми, и даже в вопросах согласия различные интерпретации отмечают мысли и характер основных прагматиков. Шесть тезисов:

Получите подписку Britannica Premium и получите доступ к эксклюзивному контенту. Подпишись сейчас

1. Реагируя на идеализм и эволюционную теорию, прагматики подчеркивали «пластичную» природу реальности и практическую функцию знания как инструмента для адаптации к реальности и управления ею.Существование в основе своей связано с действием, которое некоторые прагматики возвысили до почти метафизического уровня. Поскольку изменения являются неизбежным условием жизни, прагматики обратили внимание на способы, которыми изменения могут быть направлены на благо личности и общества. Следовательно, они наиболее критически относились к моральным и метафизическим доктринам, в которых изменение и действие отнесены к «чисто практическому», на самом низком уровне иерархии ценностей. Некоторые прагматики предвосхищали более конкретную и жизненно важную философию экзистенциализма, утверждая, что только в действии — сталкиваясь с препятствиями, вынуждая делать выбор и заботясь о придании формы опыту, — личность осознается и открывается.

2. Прагматизм был продолжением критического эмпиризма в подчеркивании приоритета фактического опыта над фиксированными принципами и априорными (неэмпирическими) рассуждениями в критическом исследовании. Для Джеймса это означало, что прагматик

отворачивается от абстракции и недостаточности, от словесных решений, от плохих априорных причин, от фиксированных принципов, закрытых систем и мнимых абсолютов и истоков. Он обращается к конкретности и адекватности, к фактам, к действию.… Это означает открытый воздух и возможности природы в отличие от… догмы, искусственности и притворства окончательности истины.

3. Говорят, что прагматическое значение идеи, убеждения или предложения находится в особом классе конкретных экспериментальных или практических последствий, возникающих в результате использования, применения или развлечения этого понятия. Как прокомментировал Пирс: «Наше представление о чем-либо — это представление о его ощутимых эффектах». Например, два предложения, для которых нельзя различить различные эффекты, имеют просто словесную видимость несходства, а утверждение, для которого нельзя определить определенные теоретические или практические следствия, прагматически бессмысленно.Для прагматиков «не существует столь тонкого различия значений, которое могло бы заключаться в чем-либо, кроме возможного различия в практике». Таким образом, значение имеет прогностический компонент, и некоторые прагматики вплотную подошли к отождествлению значения термина или предложения с процессом его проверки.

4. В то время как большинство философов определяли истину в терминах «согласованности» веры в рамках модели других верований или как «соответствие» между утверждением и фактическим положением дел, прагматизм, напротив, обычно считал эту истину, как значение, следует искать в процессе проверки.Таким образом, истина — это просто проверка предложения или успешная реализация идеи. Грубо говоря, правда — это «то, что работает». Менее грубо и более теоретически истина, по словам Пирса, является «пределом, к которому бесконечные исследования могут привести к научному убеждению». Для Джона Дьюи, основателя инструменталистской школы прагматизма, это убеждения, «подтвержденные» исследованиями.

5. В соответствии со своим пониманием смысла и истины прагматики интерпретировали идеи как инструменты и планы действий.В отличие от концепции идей как образов и копий впечатлений или внешних объектов, прагматические теории подчеркивали функциональный характер идей: идеи — это предложения и ожидания возможного поведения; это гипотезы или прогнозы того, что будет в результате данного действия; они являются способами организации поведения в мире, а не копиями мира. Таким образом, идеи в некоторых отношениях аналогичны инструментам; они эффективны, полезны и ценны или нет, в зависимости от роли, которую они играют в содействии успешному направлению поведения.

6. В методологии прагматизм представлял собой широкое философское отношение к формированию концепций, гипотез и теорий и их обоснованию. Для прагматиков индивидуальные интерпретации реальности мотивируются и оправдываются соображениями их эффективности и полезности в служении его интересам и потребностям. Формирование языка и теоретизирование также подчиняются важнейшей цели максимальной полезности в соответствии с различными целями человечества.

Прагматизм в отношении сложности здравоохранения: наш опыт применения теории сложности и прагматизма в исследованиях в сфере здравоохранения | BMC Medicine

Что такое прагматизм?

Мы предполагаем, что многие медицинские работники будут идентифицировать себя как прагматики.Повседневное использование термина «прагматизм» подразумевает акцент на практическом и достижимом, а не на теоретическом или идеальном [41]. Эта идея ценить прикладное над теоретическим отражено в философии прагматизма.

Прагматизм возник в конце 1800-х годов в работах Чарльза Пирса, Уильяма Джеймса и Джона Дьюи. В центре прагматизма — отрицание «невозможного вопроса» философии, вопроса о природе отношения разума к реальности [42]. Вместо этого прагматики судят о ценности знаний (и наших способов познания) по их контекстно-зависимой внешней полезности для решения практических вопросов повседневной жизни [43].Совершенное знание невозможно и не требуется. Для прагматизма знание имеет смысл только в сочетании с действием [38].

Между аргументами исследователей социальной сложности и прагматиков есть много общего. Ниже мы исследуем ключевые синергии (вставка 2).

Контекстуализированное исследование

Ключевой особенностью прагматизма является контекстуализация знаний [44, 45]. По мере изменения контекстов меняются и критерии полезности знаний. Точно так же теория социальной сложности требует согласования исследовательского подхода с контекстом и уровнем сложности окружающей среды [4, 9].В теории сложности эти контексты могут включать разные вложенные системы и разные моменты времени [44]. Следовательно, для того, чтобы поддерживать согласованную исследовательскую программу в CAS, требуется объединяющий исследовательский вопрос.

В нашем проекте ответ на вызов, связанный с работой в рамках этой конкретной CAS, проявился в появившейся формулировке двух глубоко прагматичных исследовательских вопросов: как мы (исследователи) можем помочь улучшить процесс принятия стратегических решений для служб психического здоровья? Что мы можем узнать о ценности в этом процессе? Это позволило нам по мере изменения контекста сохранить тот же фокус для проекта, но изменить и расширить фокус оценки с опыта SLG, чтобы включить, например, адаптацию исследователей к меняющимся потребностям заинтересованных сторон.Решались одни и те же цели, но разными методами.

Непрерывное обучение

Контекстуализация знаний не отвергает перевод знаний между контекстами. Хотя прагматизм действительно утверждает, что знания нельзя полностью обобщить, он также утверждает, что импортированные знания могут играть роль в формировании наблюдения и восприятия и в предложении возможных решений текущей проблемы [42]. Для науки о реализации объединение глубокого акцента теории сложности на контекстных взаимодействиях и возникающих результатах в сочетании с прагматическим взглядом на трансляцию знаний обеспечивает способ стимулирования коллективного обучения реализации [16, 46], не подчиняясь необходимости обобщения исследований.

Для нашего проекта это привело к переопределению успеха реализации, а не как строгому соблюдению плана проекта или достижению заранее определенных результатов (т. Е. Публикация четырех имитационных моделей и использование этих моделей для информирования решений), но воспринимаемой полезностью проекта для заинтересованных сторон и извлеченных уроков. Как прокомментировал Бирн: « Суть сложности в том, что она полезна — она ​​помогает нам понять то, что мы пытаемся понять » ([18], с.7). В самом деле, мы узнали, что сами имитационные модели не были главным результатом интереса SLG; вместо этого, это было личное понимание, которое участники извлекли из обсуждений концептуального развития и наших презентаций объединенных данных пациентов.

Исследование как социальное действие

Другой ключевой столп прагматизма — активный и социальный характер исследования. Дьюи утверждал, что основная функция исследования — решение социальных проблем [38]. Однако он также выступает за гибкость в применении, предлагая «, чтобы политики и предложения по социальным действиям рассматривались как рабочие гипотезы, а не как программы, которые необходимо строго придерживаться и выполнять» ([47], стр.151–2).

Эти настроения отражены в теории социальной сложности:

« Сложность / хаос предлагает возможность заниматься наукой, основанной не на гордости, на утверждении абсолютного знания как основы социальных программ, а на смирении по поводу сложность мира в сочетании с обнадеживающей верой в потенциал людей что-то с этим поделать ». ([18], стр. 45).

Прагматизм отстаивает не только подход к исследованию, основанный на решении проблем, но также и подход, основанный на действиях.Все виды опыта, включая исследования, рассматриваются как вмешательства [42]. Успех исследований в рамках прагматической эпистемологии измеряется последствиями, будь они предсказуемыми или возникающими. Это согласуется с целостным системным взглядом на теорию сложности, в которой результаты не предопределены заранее, а возникают [36]. Таким образом, теория сложности обеспечивает способ операционализации изучения возникающих последствий, в то время как прагматизм дает стимул к изменениям, измеряя качество исследования с точки зрения его воздействия на социальные изменения.

Оценка различных знаний

Показатель полезности знаний также способствует демократизации научных исследований. Научное знание рассматривается не как качественно другая форма знания, а просто как более формализованная версия повседневного человеческого исследования [48]. Таким образом, наука становится общественным занятием, доступным каждому. Эта идея интуитивного исследования согласуется с темой, выдвинутой многими учеными, отстаивающими теорию сложности в здравоохранении, о том, что социальные акторы уже обладают интуитивным ощущением сложности, которое может быть уточнено с помощью теории сложности [4, 9].Теоретики социальной сложности также приводят доводы в пользу естественного соответствия между комплексными подходами и совместным исследованием, при котором системы взглядов участников и исследователей считаются одинаково важными для исследования [20], неудачи допускаются и ожидаются [49], а инновации могут возникать из любая часть системы [9].

В нашем проекте это привело к фундаментальному сдвигу в оценке внедрения с акцента исключительно на опыте участников к оценке, включающей опыт исследователей.На начальном этапе оценки представляла интерес CAS SLG. Наша оценка была сосредоточена на понимании ментальных моделей принятия решений этими людьми и того, как они согласовывали общие групповые процессы и поведение на основе этих индивидуальных моделей. Однако организационная реструктуризация SLG повлияла не только на доступ участников к сбору оценочных данных, но и на подход исследователей к разработке и внедрению имитационного моделирования.Как упоминалось выше, одним из проявлений этого было изменение взаимодействия с членами SLG. Исследователи начали использовать индивидуальные взаимодействия с вовлеченными членами SLG для разработки новых сценариев, непосредственно связанных с портфелем участников SLG. Таким образом, опыт и размышления исследователей стали решающими в понимании реализации проекта после организационной реструктуризации.

И прагматизм, и теория сложности также поощряют сосредоточение внимания на взаимодействиях систем знаний и изучении того, как согласовываются эти пересечения [4, 44, 48].Для нас это проявляется в виде множества тем, вытекающих из обоснованного теоретического подхода к оценке реализации, включая общение между участниками и исследователем (частота, модальность, содержание), понимание и ожидания от методологии моделирования, а также различные приоритеты результатов между исследователями и участниками. Подход к оценке, основанный на тематическом исследовании, поддерживаемый интервью и неструктурированным наблюдением, позволил выявить эти темы, но остается проблема создания более целенаправленных исследовательских проектов и методов, способных фиксировать, измерять и интерпретировать эти интерактивные и возникающие процессы.

Поддержка исследований смешанных методов

Ключевой темой в развитии исследования социальной сложности является призыв к исследованию смешанных методов [8, 34]. Однако существует риск, что выбор метода будет определяться принципом «что работает» [50]. Как одна из ключевых эпистемологий для исследования смешанных методов, прагматизм предлагает более структурированный подход к исследованию смешанных методов [42]. Прагматизм призывает к тому, чтобы выбор исследовательских вопросов и методов определялся социальной целью исследования, а не наоборот [42, 45, 51].

Другой из рисков, выявленных теоретиками сложности, — это упреждающее обозначение системы как сложной [40]; прагматический подход не требует таких априорных предположений. Скорее, он позволяет гибко использовать несколько методов для сбора информации в сложной среде, которая позже может быть интерпретирована с использованием ряда фреймворков. Таким образом, наш плюрализм методов оценки (например, интервью, анкеты, анализ документов, наблюдения) дает нам множество точек зрения, которые необходимо изучить и структурировать по-разному, чтобы в конечном итоге сформировать понимание процесса реализации.

Прагматизм также поощряет размышления и эксперименты, позволяя эволюционировать вмешательства и оценки аналогично КАС [7, 42, 45]. Таким образом, наш сдвиг в оценке от количественного анализа ответов участников на вопросы анкеты на обоснованный теоретический пример исследовательской адаптации не только согласуется с теорией сложности, но и предсказывается ею как совместная эволюция исследователей в контексте. Таким образом, вместо того, чтобы отвергать редукционистский подход классической теории сложности [20], прагматизм позволяет использовать как количественные, так и качественные методы в решении вопроса исследования.Это также позволяет использовать разные определения теории сложности. Теория сложности может быть как онтологией для количественных подходов, так и метафорой для качественных подходов.

Фактические данные: насколько прагматичны рандомизированные контролируемые испытания, которые считаются прагматичными? | BMC Medicine

Самомаркировка рандомизированных контролируемых исследований как прагматичных

В настоящее время широко признано, что объяснительный и прагматический — это крайности континуума [12]. Многие РКИ имеют как прагматические, так и объясняющие особенности.Вопрос в том, насколько прагматичным является данное испытание, чтобы заслужить его название, особенно когда многие исследователи называют свои РКИ прагматичными [13, 14]. По мере того, как признание ценности реальных доказательств становится все более распространенным, наименование РКИ как «прагматического» становится почти знаком чести. Таким образом, мы подозреваем, что многие РКИ, которые в настоящее время называют прагматическими, не обязательно достаточно прагматичны.

По-настоящему прагматичное РКИ должно отвечать по крайней мере двум фундаментальным характеристикам.Во-первых, его проведение должно напоминать обычную клиническую практику. Во-вторых, результаты должны быть применимы к множеству других настроек, а не только к той, где проводилось испытание. Следовательно, в принципе, прагматические РКИ лекарственных средств должны оценивать уже поступившие на рынок лекарственные средства (а не те, которые все еще находятся в клинической разработке до лицензирования) и должны проводиться в нескольких учреждениях, предоставляющих помощь гетерогенным группам населения. Некоторые исследователи [15] утверждали, что ослепление может гарантировать внутреннюю валидность испытаний, которые в остальном имеют прагматические намерения.Однако ослепление сильно подрывает прагматизм. Когда РКИ сравнивают различные лекарства лицом к лицу, использование нескольких плацебо для ослепления является существенным отклонением от обычной клинической практики. Прием двух замаскированных лекарств, одного активного и одного плацебо, — это совсем другой опыт пациента, чем прием только одного лекарства. Точно так же РКИ, сравнивающие одно активное лекарство и одно плацебо, вряд ли могут быть прагматичными. Неуверенность пациента в том, получит ли он / она активное лекарство или нет, повлияет на его мотивацию к участию, а также может повлиять на терапевтический ответ по сравнению с реальной жизнью.Кроме того, пациент вместо того, чтобы пойти в свою обычную аптеку для приобретения (с доплатой или полной оплатой) или без нее, обычно пойдет в назначенную аптеку, где ему / ей дадут (бесплатно) назначенный пакеты с лекарством или плацебо. Все это могло вызвать у многих участников эффект Хоторна. В прагматических испытаниях следует избегать ослепления, за исключением использования слепых оценщиков результатов, когда это возможно [16].

Иллюстрация распространенности рандомизированных клинических исследований прагматической медицины

Для оценки распространенности прагматических РКИ 8 августа 2017 г. мы провели поиск в PubMed с целью найти статьи, в названиях которых используются термины «прагматические» или «натуралистические».Испытания, в которых термины использовались только в полном тексте, не регистрировались. Мы посчитали, что испытания, в которых эти термины использовались только в полном тексте, не извлекают такой заметной выгоды из их претензий на прагматизм, в отличие от испытаний, в которых эти термины используются явно в своих названиях. Тезисы были проверены для выявления РКИ по лекарственным средствам, то есть испытаний, оценивающих лекарство (лекарственное средство, биологический препарат) по крайней мере в одной части исследования. Затем мы исследовали полный текст, когда в аннотации отсутствовала какая-либо соответствующая информация.Были включены статьи, сообщающие о результатах, и статьи, описывающие протокол или дизайн рандомизированного контролируемого исследования. При наличии одной или нескольких статей для одного РКИ (например, одна с описанием протокола, а другая с описанием результатов; или одна с описанием результатов, а другая с экономическим анализом) мы засчитали только одно испытание. Мы нашли 615 РКИ, проведенных с 1977 по 2017 год, которые в своих названиях были названы прагматичными. В последнее время они геометрически увеличились: за последние три с половиной года (2014–2017 гг.) Было опубликовано 58% (354/615) статей.Только 89 (16%) из 615 исследований касались лекарств. Пять из этих 89 исследований касались исследуемых лекарственных средств до лицензирования. Еще 16 испытаний были одноцентровыми. Четыре испытания использовали несколько плацебо для ослепления, а еще 14 испытаний использовали одно плацебо. В целом, 32 из 89 РКИ (36%) были предлицензионными, одноцентровыми или плацебо-контролируемыми: в этих обстоятельствах их нельзя надлежащим образом назвать «прагматическими».

Стандартизация надлежащего использования термина «прагматический»: инструмент PRECIS-2

Jarow et al.[17] недавно описали подход FDA к реальным данным и их использование при принятии регулирующих решений. Реальные свидетельства определяются источником данных и прагматизмом градусов . Источником данных должна быть рутинная клиническая помощь, в то время как план и проведение исследования должны соответствовать высокой степени прагматизма. РКИ по медицине могут предоставить реальные доказательства, если их выполнение отражает использование в клинической практике [17]. Мы имеем дело с континуумом, и есть инструменты, которые могут помочь исследователям оценить степень прагматизма их РКИ [12, 18, 19].PRECIS-2 [12] — наиболее широко известный инструмент.

По состоянию на август 2017 г. на веб-сайте PRECIS-2 [20] было 349 пользователей, с увеличением посещаемости из-за нового веб-сайта NIH, посвященного прагматическим РКИ [21] (К. Лаудон, личное сообщение). Инструмент PRECIS-2 включает 9 оцененных доменов (таблица 1), относящихся к наиболее важным функциям RCT. Оценка должна производиться проспективно, то есть до начала исследования [12]. Однако инструмент PRECIS-2 может также ретроспективно оценить степень прагматизма РКИ после его проведения [22, 23].Для стороннего читателя отчета об испытании это может быть сделано надежно только в том случае, если подробная и точная информация будет опубликована по всем 9 доменам. К сожалению, подробностей почти никогда не бывает. Интересно, что было показано, что оценки в 9 областях инструмента PRECIS-2 могут расходиться между теорией (что предполагалось исследователями на этапе разработки протокола) и практикой (что на самом деле произошло после того, как было проведено рандомизированное контролируемое исследование) [22]. Изменения протокола или логистики во время проведения исследования могут изменить степень его прагматизма.

Таблица 1 Инструмент PRECIS-2, девять областей и метод оценки [12]

Особенности клинических испытаний, которые не позволяют им быть прагматичными

Как упоминалось выше, более одного из трех (36%) испытаний лекарств, которые были отмечены как прагматичные в их названиях были плацебо-контролируемые, предварительные лицензионные или одноцентровые.

Как поясняется в расширении CONSORT для прагматических испытаний [24], практически невозможно ослепить прагматическое испытание: «Вера (или неверие) в вмешательство, дополнительный энтузиазм и усилия (или меньше), и оптимизм (или пессимизм) в самооценке результатов может, таким образом, добавить (или уменьшить) эффект вмешательства »- компоненты, которые являются частью эффекта лечения при обычном уходе.Ослепление нарушает эти компоненты, которые отличают эффективность (цель прагматических испытаний) от эффективности (цель объяснительных испытаний). Для плацебо-контролируемых РКИ показатели в области «набор», «гибкость-доставка» и «гибкость-приверженность» в инструменте PRECIS-2 (таблица 1) могут быть равны 1 или близки к объяснительной крайности. Использование плацебо — очевидное отклонение от реального мира, и лишь немногие пациенты захотят принять участие в испытании с таким искусственным опытом лечения, когда они не знают, что они получают для лечения.Однако это не помешало исследователям назвать плацебо-контролируемые испытания прагматическими [25, 26, 27].

Точно так же рандомизированные контролируемые испытания лекарственных средств до их лицензирования или оценки нового показания или лекарственной формы вряд ли могут быть прагматичными, поскольку они должны соответствовать правилам клинических испытаний, которые не имеют ничего общего с их последующим применением в повседневной медицинской помощи. Такая функция повлияет на области PRECIS-2 «набор», «организация», «гибкость: доставка», «гибкость: соблюдение» и «последующие действия», что приведет к оценке 1 или близкой к объяснительной крайности.Однако как частные [13], так и государственные [28] спонсоры расширяют использование термина «прагматический», чтобы включить РКИ, проведенные до лицензирования с открытыми [13] и даже двойными слепыми плацебо-контролируемыми проектами [28].

Наконец, признавая, что это спорный момент, одноцентровые РКИ почти никогда не могут быть прагматичными. Практически невозможно быть уверенным в том, что результаты, полученные на одном сайте, можно будет распространить на другие центры и настройки; оценка области «настройки» будет равна 1 или близка к пояснительной крайности.Тем не менее, одноцентровые рандомизированные контролируемые исследования называются самими собой и публикуются как прагматичные [29, 30].

Испытания с особенностями, бросающими вызов прагматизму, были отмечены как прагматические во всех типах журналов, включая основные медицинские журналы, такие как BMJ [26, 31] и Annals of Internal Medicine [25]. Эти случаи демонстрируют, как использование термина «прагматический» требует лучшей стандартизации.

Как упоминалось выше, мы сосредоточены здесь только на практических испытаниях лекарств. Однако аналогичные соображения могут применяться к испытаниям других типов вмешательства.Простое требование участвовать в контролируемом клиническом эксперименте уже создает дистанцию ​​от повседневного жизненного опыта таких вмешательств, как, например, когнитивное поведение, диета, упражнения или иглоукалывание. Некоторые из этих судебных процессов, вероятно, не являются действительно прагматичными, но о них трудно судить, не зная их точного проведения и контекста. Однако многие испытания, которые были названы прагматичными и проводились с вмешательствами, подобными упомянутым выше, могли быть действительно прагматичными в отличие от тех, которые проводились с регулируемыми вмешательствами (т.е., лекарства и приборы). Существует меньше препятствий для достижения высокой степени прагматизма при испытаниях нерегулируемых вмешательств, и эти испытания могут близко имитировать реальные подходы к набору, гибкости (приверженности), последующему наблюдению и другим важным аспектам прагматизма без каких-либо нормативных обязательств.

Публикация протоколов и результатов прагматических рандомизированных клинических исследований

В идеале, оценки всех 9 областей прагматического РКИ должны быть на прагматической крайности или близки к ней (баллы ≥4), чтобы это исследование было помечено как прагматичный.Однако предлагается, чтобы испытания с оценкой ≥4 в 4–5 областях можно было назвать прагматическими при условии, что по остальным областям они равны 3. Несколько испытаний удовлетворяют этому требованию. Некоторые примеры [32,33,34] РКИ, прошедших ретроспективную оценку авторами, размещены на домашней странице PRECIS-2 [20]. Напротив, на домашней странице PRECIS-2 [20] также есть испытания с несколькими оценками по предметным областям, близкими к прагматической крайности, но также с одной или несколькими оценками по областям, близкими к объяснительной крайности [35,36,37].Называть эти последние испытания «прагматическими» можно ошибочно. Однако есть один тип исключения: в высшей степени прагматичные испытания, в которых вмешательство заключается в том, как организована помощь (и, следовательно, оценка предметной области «организация» будет в объяснительной крайности [12]), могут быть обозначены как прагматические, поскольку это всего лишь явная особенность вмешательства.

Оценка прагматизма с помощью инструмента PRECIS-2 (т. Е. Оценка, полученная в каждой из 9 областей, и причины, подтверждающие эти оценки) должны быть публично раскрыты.При отправке рукописи РКИ, помеченного как прагматическое, авторы должны представить свою оценку инструмента PRECIS-2 в качестве дополнительной информации, позволяющей рецензентам и редакторам оценить степень прагматизма РКИ. Оценка должна быть достаточно честной, чтобы предоставлять информацию, которую обычно не сообщают в рукописях, такую ​​как, например, характер и объем информационных листов участников. Этот тип информации должен быть предоставлен для подтверждения установленных оценок. В противном случае в настоящее время читатель не может достоверно оценить судебное разбирательство о степени прагматизма без инсайдерской информации.

Окончательная оценка инструмента PRECIS-2, согласованная между авторами и редактором журнала, должна быть опубликована, чтобы проинформировать читателей о причинах использования «прагматического» выражения для описания рандомизированного контролируемого исследования и, следовательно, о том, собирает ли испытание реальные доказательства. Если нет веских причин для обозначения рандомизированного контролируемого исследования как прагматического, авторам следует избегать использования терминов «реальные доказательства», «эффективность» и «обычная клиническая практика» при упоминании дизайна, проведения и полученных результатов.

Мы также предлагаем более широкое внедрение инструмента PRECIS-2 на этапах разработки протокола и подачи заявок на гранты.Оценки 9 областей (и причины их поддержки) должны быть включены как часть протокола испытания, чтобы информировать комитеты по этике исследований о целесообразности использования термина «прагматичный». Точно так же его следует включить в опубликованные протоколы испытаний, которые претендуют на звание прагматичных. Уже есть несколько примеров опубликованных протоколов испытаний, которые включают баллы по 9 доменам [38,39,40]. Наконец, 9 баллов по предметным областям должны быть включены в реестры клинических испытаний, таких как, например, клинические испытания.gov– как часть описания судебного разбирательства.

Прагматическая студия

🔥 Получите ранний доступ к новому курсу Phoenix LiveView!

Для производителей программного обеспечения способность быстро и хорошо изучать новое — это суперсила. У вас нет времени на устаревшие блоги, неполные руководства или бессвязные видео.

Именно поэтому мы создаем понятные и лаконичные видеокурсы для занятых разработчиков. Курсы, которые являются современными, точными и быстро выведут вас из замешательства к «Ага, теперь я понял!»

«Если вы ищете глубокие технические и захватывающие видео-тренинги, @pragmaticstudio — это то, что вам нужно.По моему опыту, темп и контент не имеют себе равных! »

Больше учиться, меньше сбивать

Создав

реальных приложений с настоящим кодом с нуля, вы поймете, как все сочетается друг с другом от начала до конца, чтобы вы могли уверенно создавать свои собственные приложения.

Проектный подход

Наше внимание всегда сосредоточено на том, чтобы помочь вам создавать настоящие приложения.Каждая новая тема или методика в ходе курса мотивируется следующей особенностью. Откровенно говоря, академическая теория и синтаксис курсы оставляют нас засыпающими за клавиатурой.

Краткий рабочий процесс

Как начать? Что произойдет дальше? Где вы идете оттуда? Мы показываем вам наши инкрементальные, пошаговый рабочий процесс, чтобы вы могли начать (и завершите!) свои проекты с уверенностью.

Разбейте его

Давайте прорежем путаницу! Мы используем живое кодирование и анимированные визуальные эффекты, чтобы углубить ваше понимание как как и почему .

Собери все вместе

От идеи до развертывания вы узнаете, как все части подходят друг к другу, чтобы построить прочный приложение, запущенное на вашем локальном компьютере.

Мгновенный и постоянный доступ

Вы покупаете это, оно вам принадлежит. Бесплатно и понятно. Отсутствие ежемесячной подписки или ограничения по времени означает, что содержание курса всегда принадлежит вам, и вы можете пересмотреть все содержание, когда захотите.

Мы уважаем ваше время

Наши видеоролики переходят прямо к делу, и вы всегда будете в курсе событий. вовлечены и тщательно отредактированы для обеспечения высочайшего качества, поэтому вы получаете упорядоченный и удобный процесс обучения.

Наши курсы нравятся опытным и начинающим разработчикам!

С 2005 года индивидуальные разработчики, команды, консультанты, учебные курсы и некоммерческие организации доверяют нам помощь в обучении, практике и совершенствовании своего мастерства.

Your Journey to Mastery, 20th Anniversary Edition (2-е издание): Томас, Дэвид, Хант, Эндрю: 9780135957059: Amazon.com: Книги

«Одна из самых значительных книг в моей жизни». —Оби Фернандес, автор, The Rails Way

«Двадцать лет назад первое издание книги« Прагматичный программист »полностью изменило траекторию моей карьеры.Это новое издание может сделать то же самое для вас ». —Майк Кон, автор Успех с Agile , Agile Assessment and Planning и User Stories Applied

“. наполненный практическими советами, как техническими, так и профессиональными, которые будут служить вам и вашим проектам долгие годы ». —Андреа Гуле, генеральный директор, Corgibytes, основатель, LegacyCode.Rocks

“. . . молния ударяет дважды, и эта книга тому доказательство ». —ВМ (Вики) Брассер, директор по стратегии открытого исходного кода, Juniper Networks

«Прагматичный программист» — одна из тех редких технических книг, которые вы будете читать, перечитывать и перечитывать на протяжении многих лет.Независимо от того, являетесь ли вы новичком в этой области или опытным практикующим специалистом, вы каждый раз будете получать свежие идеи.

Дэйв Томас и Энди Хант написали первое издание этой влиятельной книги в 1999 году, чтобы помочь своим клиентам создавать лучшее программное обеспечение и заново открыть для себя радость программирования. Эти уроки помогли поколению программистов изучить саму суть разработки программного обеспечения, независимо от какого-либо конкретного языка, фреймворка или методологии, а прагматическая философия породила сотни книг, скринкастов и аудиокниг, а также тысячи карьер и Истории успеха.

Теперь, двадцать лет спустя, это новое издание заново исследует, что значит быть современным программистом. Темы варьируются от личной ответственности и развития карьеры до архитектурных методов, позволяющих сохранить ваш код гибким, легким для адаптации и повторного использования. Прочтите эту книгу, и вы узнаете, как:

• Бороться с гнилью программного обеспечения
• Постоянно учиться
• Избегайте ловушки дублирования знаний
• Пишите гибкий, динамичный и адаптируемый код
• Используйте мощь основных инструментов
• Избегайте программирования по совпадению
• Изучите реальные требования
• Решите основные проблемы параллельного кода
• Защититесь от уязвимостей безопасности
• Создайте команды прагматичных программистов
• Возьмите на себя ответственность за свою работу и карьеру
• Безжалостно и эффективно тестируйте, включая собственность тестирование на основе
• Внедрите Pragmatic Starter Kit
• Порадуйте своих пользователей

Написанный в виде серии автономных разделов, наполненных классическими и свежими анекдотами, продуманными примерами и интересными аналогиями, The Pragmatic Programmer иллюстрирует лучшие подходы и ма или подводные камни многих различных аспектов разработки программного обеспечения.Независимо от того, являетесь ли вы новым программистом, опытным программистом или менеджером, ответственным за программные проекты, используйте эти уроки ежедневно, и вы быстро заметите улучшения в личной продуктивности, точности и удовлетворенности работой. Вы приобретете навыки и разовьете привычки и отношения, которые станут основой долгосрочного успеха в вашей карьере.

Вы станете программистом-прагматиком.

Зарегистрируйте свою книгу для удобного доступа к загрузкам, обновлениям и / или исправлениям по мере их появления.Подробности смотрите внутри книги.

Что такое прагматические языковые навыки?

Прагматический язык относится к социальным языковым навыкам, которые мы используем в нашем повседневном взаимодействии с другими людьми. Это включает в себя то, что мы говорим, как мы это говорим, наше невербальное общение (зрительный контакт, выражения лица, язык тела и т. Д.) И насколько уместно наше взаимодействие в данной ситуации.

Прагматические навыки жизненно важны для передачи наших личных мыслей, идей и чувств. Дети, испытывающие трудности в этой области, часто неверно истолковывают коммуникативные намерения других людей и поэтому будут иметь трудности с адекватной вербальной или невербальной реакцией.

Примеров прагматических навыков:

• Разговорные навыки
• Запрашивать, давать и отвечать на информацию
• Очередь
• Зрительный контакт
• Представлять и поддерживать темы
• Вносить соответствующий вклад в тему
• Задавать вопросы
• Избегать повторения или нерелевантной информации
• Задавать вопросы для разъяснения
• Корректировка языка в зависимости от ситуации или человека
• Использование языка данной группы сверстников
• Использование юмора
• Использование соответствующих стратегий для привлечения внимания и прерывания
• Обращение за помощью или соответствующее предложение помощи
• Предложение / ответ соответствующие выражения привязанности
• Выражение лица
• Язык тела
• Интонация голоса
• Расстояние до тела и личное пространство

Многие дети будут испытывать трудности с некоторыми компонентами прагматической речи.Дети с расстройством аутистического спектра могут испытывать особые трудности со многими из этих навыков из-за их дефицита в социальном взаимодействии. Дети с языковыми расстройствами также могут испытывать трудности с демонстрацией соответствующих прагматических навыков.

Визуальные опоры, такие как изображения или символы, — это одна из стратегий, которую можно использовать с детьми, у которых есть трудности с социальными навыками. Предоставление хороших примеров для подражания и ролевых игр также может помочь детям с плохими прагматическими навыками и дать им возможность практиковать соответствующее поведение.Социальные истории также можно использовать для явного обучения детей некоторым из этих навыков.

Написано

Сара Горман, старший логопед в Sensational Kids, Kildare

Авторские права Sensational Kids CLG 2018

Renovus Capital Partners и Petra Capital Partners приобретают Pragmatic Marketing, ведущего поставщика обучения управлению продуктами: Renovus Capital Partners

Wynnewood, PA — Renovus Capital Partners («Renovus»), частная инвестиционная компания в Филадельфии, и Petra Capital Partners («Petra»), частная инвестиционная компания из Нэшвилла, объявили сегодня о приобретении Pragmatic Marketing, LLC. («Прагматический маркетинг» или «Компания»).Pragmatic Marketing — это корпоративная обучающая компания, базирующаяся в Скоттсдейле, штат Аризона, и специализирующаяся на обслуживании профессионалов в области управления продуктами и маркетинга. Система управления продуктами компании и инструкторы мирового класса признаны лучшими в своем классе ведущими технологическими компаниями во всем мире. Сделка позволит Pragmatic Marketing расширить свои предложения и географический охват, чтобы продолжать удовлетворять потребности своих клиентов в обучении.

«Команда Pragmatic Marketing рада сотрудничеству с Renovus и Petra, — сказал Джим Фоксуорти, генеральный директор.«Им потребовалось время, чтобы понять сильные стороны нашей компании и управленческой команды, и они позволят нам реализовать наш план по продолжению роста и предоставлению обучения мирового класса лучшим технологическим компаниям как внутри страны, так и за рубежом».

«Компании пришли к пониманию того мощного влияния, которое хорошее управление продуктами может оказать на их организации. Осознание этого ведет к усилению влияния менеджеров по продукции в организациях и увеличению инвестиций в обучение руководителей продукции и их сотрудников », — добавил Джесси Сервенти, основатель Renovus.«Рост рынка в сочетании с сильным брендом Pragmatic Marketing как идейного лидера в этой области — это именно то, что мы ищем в компаниях».

«Мы очень рады сотрудничеству с Джимом и его командой», — заключил Дуг Оуэн, директор Petra. «Pragmatic культивировал целеустремленную и ориентированную на результат культуру, которая идеально подходит для Petra и Renovus. Мы смотрим в будущее вместе и продолжаем строить эту великую компанию ».

MHT MidSpan выполняла функции консультанта по продажам для Pragmatic Marketing, а Quarles & Brady, LLP предоставляла юридические консультации компании.DLA Piper была юридическим советником Renovus и Petra.

*****

О Pragmatic Marketing

С 1993 года Pragmatic Marketing проводит целевые учебные курсы для технологических компаний по всему миру. Курсы компании, проводимые инструкторами, имеющими реальный опыт руководства успешными продуктовыми группами, основаны на проверенной системе для создания ориентированных на рынок продуктов, которые люди хотят покупать. Благодаря обучению более 100 000 человек в более чем 25 странах они являются отраслевым стандартом, используемым успешными организациями по управлению продуктами и маркетингу по всему миру.Посетите www.PragmaticMarketing.com для получения дополнительной информации.

О Renovus Capital Partners

Основанный в 2010 году, Renovus Capital Partners — это фонд прямых инвестиций, ориентированный на образование, расположенный за пределами Филадельфии, с активами на сумму 485 миллионов долларов США под управлением двух фондов. На сегодняшний день компания приобрела четырнадцать портфельных компаний в таких вертикалях, как корпоративное обучение, образовательный контент, образовательные технологии, традиционное образование и человеческий капитал.Фирма особенно заинтересована в прибыльных и растущих предприятиях, где команда Renovus может сотрудничать с руководством для создания стоимости за счет приобретений, новых стратегических инициатив и операционных улучшений. Renovus — это лицензированный SBIC. Дополнительную информацию о Renovus Capital Partners см. На сайте www.renovuscapital.com.

О компании Petra Capital Partners

Petra Capital Partners — это частная инвестиционная компания из Нэшвилла, штат Теннесси, занимающаяся предоставлением капитала для роста компаниям в сфере технологий, бизнес-услуг и здравоохранения, расположенным по всей территории Соединенных Штатов.Команда Petra специализируется на партнерстве с выдающимися управленческими командами, чтобы совместно предлагать творчески структурированные решения капитала для быстрорастущих компаний. Петра имеет успешный опыт оказания помощи предпринимателям, управленческим командам и соинвесторам в создании устойчивых быстрорастущих компаний.

No related posts.