Николай Васильевич Гоголь (20 марта 1809 — 21 февраля 1852) Глазами врача
Автор — Лихтенштейн Исанна Ефремовна, кандидат медицинских наук, киевлянка, из семьи врачей. Отец — профессор Киевского мединститута, мать — врач. Окончила Киевский медицинский институт. Работала научным сотрудником в Украинском НИИ клинической медицины имени акад. Н.Д. Стражеско, перепрофилированном впоследствии в Украинский НИИ кардиологии. Автор свыше 120 научных статей по проблемам кардиологии и литературно-медицинской тематике.
С 1991 года живет в Израиле. Работала по специальности в хайфской больнице «Бней Цион». Публикуется в периодической печати Израиля, Америки и Германии.
Чуть более 200 лет прошло со дня рождения Николая Васильевича Гоголя. До настоящего времени ученые разных специальностей — философы, литературоведы, историки, врачи, каждый со своей точки зрения, пытаются разгадать феномен популярности блестящего писателя, особенности его творческой манеры.
«Мы все вышли из «Шинели» Гоголя». Эта мысль принадлежит французскому критику Эжену Вогюэ («Русский роман», 1886), и подчеркивает огромное влияние творчества писателя на развитие мировой литературы.
Веселые, искрометные «Вечера на хуторе близ Диканьки» первыми из гоголевских творений входили в нашу жизнь. Несколько позже задумывались над приключениями героя повести «Нос», бедами Акакия Акакиевича («Шинель»), трагической судьбой художника Черткова («Портрет»), распространенной вокруг «маниловщиной», а фраза «К нам едет ревизор» стала знаковой. Но только спустя годы, оглядываясь в прошлое, успев многое понять и прочитать, начинаешь постигать необычность и разнообразие произведений писателя.
Литературная деятельность Николая Васильевича Гоголя пришлась на один из самых успешных периодов развития русской культуры. Он застал расцвет творчества Пушкина, знакомство с которым оказало на него огромное влияние. При нем вошли в литературу Лермонтов, Тургенев, Достоевский. Известны пророчески верные оценки Гоголем таланта этих молодых писателей. Казалось, судьба баловала Николая Васильевича. Писатель стал знаменит после первых публикаций, обласкан великими литераторами-современниками, замечен взыскательной критикой. Но в действительности все было не столь безоблачно.
Возникает вопрос: чем объясняется пристальное внимание к различным фактам биографии давно ушедших людей? Что интересует, что важно? Прежде всего личность в контексте современного ей общества, их непростых взаимоотношений. Однако главным является изучение личностных особенностей человека, их влияние на творчество, чему посвящена большая литература. Вспомним пушкинское: «Гений и злодейство есть вещи несовместные». Между тем и эта красивая максима не столь очевидна.
Немецкий ученый Пауль Юлиус Мебиус (1853–1907) придавал большое значение влиянию психического состояния человека на творчество. Он ввел в литературу специальный термин «патография». Ученый считал, что следует отбросить мысль о том, что человек может быть только нормальным или только сумасшедшим. По его мнению, в какой-то степени патология есть у каждого человека. До сих пор понятие «норма» остается достаточно расплывчатым.
Справедливо наблюдение, что художники, писатели, музыканты отражают в творчестве присущие им особенности, наделяя ими героев произведений. Возможно, в какой-то мере у автора при этом открывается спасительный клапан, позволяющий избавиться от переживаний, сомнений или снизить их груз, проговаривая или выражая определенные нюансы чувств и настроений устами своих персонажей. Гоголь в письмах не раз утверждал, что юмор явился для него попыткой избавиться от преследовавшей тоски… «Болезнь и хандра были причиной той веселости, которая явилась в моих первых произведениях: чтобы развлекать самого себя… Вот происхождение моих повестей» (из письма В.А. Жуковскому от 10 января 1848 г.). Естественно, было бы неверным полагать происхождение великого дара от заурядного желания себя развлечь или отвлечь. Это спорное утверждение вряд ли может быть объяснено рационально. С другой стороны, известна благотворная роль труда в достижении душевного равновесия.
Болезнь Гоголя, как и диагноз последнего заболевания, приведшего к смерти, до сих пор вызывают жесткую полемику среди врачей и исследователей.
Гоголь, отличаясь мнительностью, внимательно, заинтересованно, с тревогой относился к беспокоящим его недугам и часто обращался к врачам, российским и европейским. Существуют и прочитаны короткие врачебные заключения, часто, к сожалению, в вольной передаче друзей и почитателей писателя, что снижает их ценность и не всегда позволяет профессионально интерпретировать.
Своеобразие внешнего облика будущего писателя и странности в его поведении были замечены довольно рано. Худой, болезненный, вечно зябнущий, Гоголь внешним видом отличался от озорных сверстников. Однако порой он неожиданно становился веселым, сыпал остротами, собирая вокруг восторженных слушателей и зрителей. Отношения со сверстниками были неровными.
Гоголь страдал золотухой с обильными выделениями из ушей, своеобразными изменениями глаз и кожи. «Глаза его были обрамлены красным, золотушным ободком, щеки и весь нос покрыты красными же пятнами, а из ушей вытекала каплями материя. Поэтому уши его были крайне крепко завязаны пестрым, цветным платком, придававшим его дряблой фигуре потешный вид». Его прозвали «заморским карлой». Если учесть нетерпимость подростков, то наличие проблем в общении очевидно.
Кроме того, Николай Васильевич с ранних лет поглощен идеями, замыслами. Он часто уходил в себя, не слыша ничего вокруг, что также служило причиной определенной разобщенности. Некоторые учителя в связи с этим считали необычного подростка лишенным способностей. Однако не следует драматизировать учебу Гоголя в Нежинском лицее, который он успешно окончил, тем более что дружеские отношения со многими соучениками сохранялись на протяжении жизни.
Гоголь рос в дружной, любящей семье, постоянно ощущая трепетное отношение к себе. Отец писателя — Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский — работал по почтовому ведомству, обладал даром рассказчика, расцвечивая истории врожденным малороссийским юмором, писал пьесы и ставил спектакли на любительской сцене. Он был романтиком. Увидев во сне маленькую дочку соседних помещиков, якобы назначенную ему в жены, ждал, пока она вырастет. В 14 лет Мария Косяровская, дочь состоятельных малороссов, стала его женой. Его небольшое наследственное село Васильевка, или, как оно называлось раньше, Яновщина, сделалось центром общественной жизни всей округи. Кстати, в Киеве до сих пор живут непрямые потомки Гоголя — Яновские (известные врачи, экономисты), сохраняющие интересные семейные предания. Гостеприимство, ум и юмор хозяина, несмотря на его тревожную, даже тягостную мнительность, привлекали туда близких и далеких соседей.
Мать также была образованной женщиной, но отличалась мистическим нравом. В письмах сестре Гоголь, говоря о болезни матери, подчеркивал — «душевной». Она рано овдовела — муж (отец Николая Васильевича) умер в 44 года от туберкулеза легких. Вероятно, следует говорить о ней как об акцентуированной личности, а не страдающей психическим заболеванием. Впрочем, на этот счет есть разные предположения. О себе она позже писала: «Характер у меня и у мужа веселый, но иногда на меня находили мрачные мысли, я предчувствовала несчастья, верила снам».
Среди родственников писателя есть душевнобольные. Так, тетка по линии матери отличалась большими странностями: в течение 6 недель смазывала волосы сальной свечой от поседения, гримасничала во время еды и т.д. Племянник заболел душевной болезнью и покончил с собой в юности. По-видимому, речь идет об отягощенной наследственности.
Окончив лицей, Николай Васильевич приехал в Петербург с широкими, но неконкретными планами. Главным для него было встреча и знакомство с Пушкиным. Поэт владел его мыслями и чувствами. Практически с дороги Гоголь помчался на квартиру к Александру Сергеевичу.
Знакомство с Пушкиным стало судьбоносным и единственным, не только оказавшим личностное влияние, но и определившим творческую судьбу. Вряд ли стоит повторять, что сюжеты главных произведений Гоголя — «Ревизора» и «Мертвых душ» — подсказаны поэтом. По мнению Пушкина, у Гоголя было «прекрасное чутье слышать душу». Он же называл его «веселым меланхоликом».
Если учесть, что встреча состоялась в один из наиболее благоприятных для Гоголя периодов жизни, то пушкинское определение еще более ценно. Намного позднее И.С. Тургенев в своих воспоминаниях о Гоголе упоминает: «Мы со Щепкиным ехали к нему как к необыкновенному человеку, у которого что-то тронулось в голове… Вся Москва была о нем такого мнения».
Споры и дискуссии о том, чем болел писатель, не утихают по сей день. Единственное, что не вызывает сомнений, — это неуравновешенность писателя, тоска, о чем он постоянно упоминает в письмах, жалуется друзьям. Первый приступ болезни датируют 1829 г. В письме от 3 января 1829 года Гоголь пишет матери, что на него «напала хандра или другое подобное» и что он «уже около недели сидит, поджавши руки» и ничего не делает. «Не от неудач ли это, которые меня совершенно обравнодушили ко всему», — пишет он. Колебания настроения от гнетущей тоски, депрессии до внезапно наступающего радостного восприятия мира сопровождали Гоголя на протяжении жизни. В молодости периоды возбуждения, творческой активности превалировали над «хмурым утром». П.А. Кулиш со слов Максимовича писал, что в 1834 году, находясь в Киеве, Гоголь часами просиживал у церкви Андрея Первозванного и смотрел на Подол. «В то время в нем еще не было заметно мрачного сосредоточения в самом себе и сокрушения о своих грехах и недостатках; он был еще живой и даже немножко ветреный юноша», — вспоминал М.А. Максимович. Но и в юные годы его беспокоила повышенная немотивированная зябкость, тревожность. Он менял квартиры, теплее прочих одевался, хорошо чувствовал себя в дороге и в тепле, много лет из-за этого, по словам писателя, жил в Италии.
Астенического телосложения, замкнутый, глядящий исподлобья, нередко в эксцентричном одеянии, он трудно сходился с людьми, отличался скрытностью, парадоксальным нравом. Впрочем, несмотря на это, у него было много истинных преданных друзей. Он писал: «Часто я думаю о себе: зачем бог, создав сердце, может, единственное, по крайней мере, редкое в мире, чистую, пламенеющую жаркой любовью ко всему высокому прекрасную душу, зачем он дал всему этому такую грубую оболочку? Зачем он одел это в такую страшную смесь противоречий упрямства, дерзкой самонадеянности, самого униженного смирения?» Можно вернуться к проницательному пушкинскому определению — «веселый меланхолик».
Они — Гоголь и Пушкин — не поддерживали коротких дружеских отношений, несмотря на желание Гоголя так это представить. В ранний петербургский период без всяких оснований одному из друзей Николай Васильевич дает царскосельский адрес Пушкина для своей корреспонденции, живя в другом пригороде и подолгу не встречаясь с поэтом. В этом сквозило желание придать отношениям не присущий им оттенок, что гротескно выражено в «Ревизоре»: «С Пушкиным на дружеской ноге».
По воспоминаниям П.В. Анненкова, Гоголь «любил показать себя в некоторой таинственной перспективе: «Так, после издания «Вечеров», проезжая через Москву, он на заставе устроил дело так, чтоб прописаться и попасть в «Московские ведомости» не «коллежским регистратором», каковым он был, а «коллежским асессором». «Это надо», — говорил он приятелю, его сопровождавшему. С другой стороны, он отличался смирением, неуверенностью, робостью, что подтверждается многочисленными воспоминаниями и явствует из переписки писателя — трагический клубок болезненных противоречий.
Печальной особенностью Гоголя-человека явилось полное отсутствие намека на влюбленность как гетеро-, так и гомосексуального типа. В его произведениях практически нет любовных эпизодов, а имеющиеся — искусственны. Неожиданное сватовство в 1850 году к дочери друзей Анне Виельгорской явилось скорее попыткой выхода из непрекращающейся депрессии, чем проявлением эмоций. Полученный отказ не очень огорчил.
Профессор И.Б. Галан (1926) предположил у Гоголя эндокринную патологию с недостаточным уровнем половых гормонов, или нарушение соотношения мужских и женских гормонов, чем объяснял в определенной степени патологические черты внешнего облика и поведенческие реакции. При частых врачебных осмотрах постоянно фигурирует указание на «нервическое» беспокойство, несмотря на обилие жалоб и утверждение, что «болезнь у меня в кишках».
В 1832 году по совету Погодина Николая Васильевича осмотрел доктор Иустин Евдокимович Дядьковский (1784–1841), профессор Московского университета, уволенный в 1836 году за антирелигиозные воззрения. Состояние оставалось неустойчивым, и Гоголь направился к матери в Васильевку. В пути в связи с недомоганием остановился в Полтаве. «Что-то значит хилое здоровье! Приехавши в Полтаву, я тотчас объездил докторов и удостоверился, что ни один цех не имеет меньше согласия и единодушия, как этот… Теперешнее состояние моего здоровья таково: понос прекратился, бывает даже запор. Иногда мне кажется, будто чувствую небольшую боль в печенке и в спине; иногда болит голова, немного грудь. Вот все мои припадки… Остаток лета, кажется, будет чудо; но я, сам не знаю отчего, удивительно равнодушен ко всему. Всему этому, я думаю, причина — болезненное мое состояние». Лето провел спокойно, несмотря на небольшую хандру или на то, что, как он пишет, «равнодушен ко всему».
Возвратившись осенью в Петербург, 25 ноября 1832 г. он пишет Погодину: «Я, покаместь, здоров и даже поправился. Следствие ли это советов Дядьковского, которыми он меня снабдил на дорогу, или здешнего моего врачевателя Гаевского, который одобряет многое, замеченное Дядьковским, только я чувствую себя лучше против прежнего. Досада только, что творческая сила меня не посещает до сих пор». В 1836 году писал В.А. Жуковскому из Италии: «Доктор мой отыскал во мне признаки ипохондрии, происходившей от геморроид, и советовал мне развлекать себя, увидевши же, что я не в состоянии был этого сделать, советовал переменить место». Гоголь, как замечено, постоянно переезжал с места на место и до советов доктора, находя в этом успокоение. «С какою бы радостью я сделался бы фельдъегерем, курьером даже на русскую перекладную, и отважился бы даже в Камчатку, — чем дальше, тем лучше. Клянусь, я был бы здоров» (из письма М.П. Погодину от 17 октября 1840 г., Рим). А в письме С.П. Шевыреву от 10 августа 1839 г. (Вена) поясняет: «Я надеюсь много на дорогу. Дорогою у меня обыкновенно развивается и приходит на ум содержание; все сюжеты почти я обделывал в дороге».
Этот период жизни еще отличался активной и успешной творческой деятельностью. Гоголь покинул Россию в ноябре 1836 года, как теперь понятно, в состоянии депрессии. Уехал, не простившись с Пушкиным, вряд ли не зная о волнениях поэта, что ничем, кроме нервного состояния, объяснить невозможно.
Известно, что в состоянии депрессии человек с трудом контактирует, погружен в себя, а общение требует от него непомерных сил.
Сообщение о гибели Пушкина потрясло Николая Васильевича: «Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерло с ним». Он не раз возвращается к пережитому, тягостно ощущая наступившее одиночество, от которого не суждено было освободиться. Мне кажется, что трагическая гибель Пушкина вызвала обострение болезни.
В. Чиж (2001) считает возраст между 26–30 годами критическим для людей с параноическим характером — преодоление возрастного периода, по его мнению, снижает угрозу заболевания. Гоголь не преодолел рубеж и оказался во власти приступов болезни. На протяжении многих лет его преследовал страх смерти. Он боялся кровати, с чем, возможно, ассоциировал смерть, часто засыпал в кресле, страшился одиночества, стараясь снимать квартиру с кем-то из знакомых.
С июня 1832 года до кончины в 1852 году выделено 23 обострения болезни, причем депрессивные фазы были продолжительнее маниакальных. Приступы болезни длились от дней и недель в начальном периоде до месяцев в последние годы. «Я боюсь ипохондрии, которая гонится за мной по пятам» (из письма Прокоповичу от 19 сентября 1837 г.).
До 1840 года писателю удавалось выходить из состояния депрессии без больших потерь. Он еще продолжал писать, переделывал старые сочинения.
Тяжелый приступ отмечен во время пребывания на водах в Мариенбаде в 1840 году. Этому кризису предшествовало потрясение от смерти двадцатилетнего Иосифа Виельгорского, за которым Гоголь преданно и терпеливо ухаживал, живя в Риме на вилле знаменитой писательницы и композитора Зинаиды Волконской, кузины декабриста и друга Пушкина. Теплое отношение к Виельгорскому опровергает бытующее представление о равнодушии Гоголя к людям, во всяком случае, в 40-е годы.
Приступы депрессии и в дальнейшем, как правило, сопровождались у Николая Васильевича двигательным беспокойством и «охотой к перемене мест»: «Ни двух минут я не мог остаться в покойном положении ни на постеле, ни на стуле, ни на ногах… Нервическое расстройство и раздражение возросло ужасно, тяжесть в груди и давление, никогда дотоле не испытанное, усилилось… К этому присоединилась тоска… Дорога, мое единственное лекарство, оказала и на этот раз свое действие». Очевидно, состояние было настолько тяжелым, что Гоголь написал завещание. Он настолько четко описал картину страдания, что позволило
В. Чижу (1902) предположить, анализируя текст, «тревожную меланхолию».
В последующие годы почти не было светлых промежутков. Депрессии накладывались одна на другую с короткими перерывами относительного благополучия. В это время Гоголь писал «Выбранные места из переписки с друзьями», в которой, по сути, отказывался от своих блестящих творений, считая их греховными. Во второй половине 40-х годов в нем одновременно сочеталось чувство вины и смирения с сознанием превосходства, желанием учить и проповедовать, усилилась религиозность. Писатель находил преданных слушателей и учеников, в числе которых Александр Иванов, автор картины «Явление Христа народу», запечатлевший Гоголя в одной из фигур, окружающих Христа. К ним относилась и А.О. Смирнова-Россет, блестящая собеседница, друг Пушкина и Лермонтова. Абрам Терц считал, что в этот период у Гоголя «…творческие истоки заглохли, и художественные образы не приходят в голову…».
Гоголь убежден в эти годы, «что одарен необычайной способностью, узнает истину самым простым, данным ему за неизвестные нам «подвиги» способом. Нужно молиться, и «окажутся в душе вопросы… И за вопросами в ту же минуту последуют ответы, которые будут прямо от Бога» (из письма
Н.М. Языкову, 1843 г.). Периодически возникали слуховые галлюцинации, не вызывающие, однако, негативных эмоций.
Очередное ухудшение наступило при возвращении на родину, как не раз бывало в прошлом: «С того времени, как только ступила моя нога в родную землю, мне кажется, как будто я очутился на чужбине. Но что ужасно — что в этой голове нет ни одной мысли» (из письма Балабиной, январь 1842 г.). И через месяц тому же адресату: «Болезнь моя выражается такими странными припадками, каких никогда со мной не было… Всякий образ, пролетавший в мыслях, обращало [волнение] в исполина, всякое незначительно приятное чувство превращало в такую страшную радость, какую не в силах выдержать природа человека, и всякое сумрачное чувство претворяло в печаль, тяжкую, мучительную печаль. И потом следовали обмороки, наконец, совершенно сомнамбулическое состояние». Он практически не мог писать, плохо сосредотачивался и тяжко страдал, хорошо сознавая болезненность состояния.
Следующий кризис развился в 1845 году во Франкфурте-на-Майне, когда страх близкой смерти принудил обратиться к священнику. Он написал новое завещание, в котором просил не хоронить, «пока не покажутся явные признаки разложения». Это послужило источником легенды, что Гоголя похоронили живым в летаргическом сне. Несмотря на приступы тоски, похудание, общий дискомфорт, Гоголь продолжал медленно, с трудом работать. Он чувствовал себя тяжело больным, о чем 5 июня 1845 года писал Н.М. Языкову: «Повторяю тебе еще раз, что болезнь моя сурьезна, только одно чудо Божие может спасти. Силы исчерпаны…»
Публикация «Выбранных мест из переписки с друзьями» вызвала протест прежних друзей и почитателей. Очень огорчило писателя резкое письмо
В.Г. Белинского (1847), поддерживавшего Гоголя в прежние годы. Белинский предположил болезненный характер написанной книги — так это не вязалось с прежним Гоголем. Шквал обвинений усугубил обострение болезни.
С этого времени у Гоголя превалировали мотивы греховности, необходимости искупления. Он обращался к священнослужителям, изнурял себя молитвами.
В конце января 1848 году отправился в Иерусалим совершенно больным, надеясь на успокоение и умиротворение. Перед отъездом он признавался Матвею Константинопольскому (исповедник писателя, некоторые считали это общение губительным для Гоголя): «Исписал бы вам страницы в свидетельство моего малодушия, суеверия, боязни. Мне кажется даже, что во мне и веры нет вовсе». Трудное путешествие не принесло желанного облегчения. «Священные места, которые он посетил, не слились с их идеальным мистическим образом в его душе, и в результате Святая земля принесла его душе (и его книге) также мало пользы, как немецкие санатории — его душе», — писал Владимир Набоков в замечательной работе о Гоголе.
Он продолжает страдать, понимая свое положение: «Я не в силах бываю писать, отвечать на письма!» — и дальше: «Ничего не могу написать начисто, ошибаюсь беспрестанно, пропускаю, недописываю, приписываю, надписываю сверху». В «Авторской исповеди» совершенно определенное признание больного писателя в угасании творческой силы: «Несколько раз, упрекаемый в недеятельности, я принимался за перо, хотел насильно заставить себя написать хоть что-нибудь вроде небольшой повести или какого-нибудь литературного сочинения и не мог произвести ничего. Усилия мои оканчивались всегда почти болезнью, страданием и, наконец, такими припадками, вследствие которых нужно было надолго отложить всякие занятия». Подводя итог своему пребыванию в России, Гоголь писал Жуковскому 14 декабря 1849 года: «Все на меня жалуются, что мои письма стали неудовлетворительны и что в них видно одно — нехотение писать». Те же мысли звучат в письме Шевыреву от 14 мая 1848 г.: «Ничего не мыслится и не пишется, голова тупа». «Он [Гоголь] распространял какую-то неловкость, что-то принужденное вокруг себя», — из воспоминаний И. Панаева.
Однажды в 1851 году Гоголь ездил в Преображенскую больницу в Петербурге, где лечились душевнобольные, постоял возле ворот, не вошел и повернул на извозчике назад. О чем он думал, как хотел поступить? Киевский профессор Я.П. Фрумкин со слов, возможно, потомков Гоголя несколько по-другому пересказывал этот эпизод: якобы Гоголь плакал, стоя у ворот больницы, просил принять, но ему отказали. Неизвестно, как было на самом деле, но, несомненно, в нем зрело убеждение в необходимости профессиональной помощи.
Окончание следует
Тайна Гоголя
Когда умер Пушкин, один человек горевал особенно. Не родственник, не ближайший друг, а свет для него померк.
Николай Васильевич Гоголь жаловался товарищу: «Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерло вместе с ним. Мои светлые минуты моей жизни были минуты, в которые я творил. Когда я творил, я видел перед собою только Пушкина…»
Без Пушкина
Как известно, Пушкин подарил Гоголю сюжет «Ревизора». Но не в одном подарке дело. Дело – в соразмерной оценке вещей, в соразмерном уме и таланте, в понимании и любви. И горестном, ледяном одиночестве после того, как Пушкин ушел.
Без Пушкина или бес Пушкина? От Пушкина потребовал отречься священник Матвей Константиновский, духовник Гоголя, взявший власть над ним, человек сильного темперамента, следовавший непререкаемым догмам и заставлявший следовать им других. В Пушкине увидел чаровное, бесовское начало и жестко настаивал на избавлении от беса. Это случится за три года до кончины Гоголя.
Гоголь уже был болен своими непонятными болезнями, которые действовали не только на психику, но и физику. По расхожему мнению, талант есть болезнь. Пушкин был само здоровье. Гоголь – сама болезнь. Физически слабый, мятущийся, не находящий ни в чем – кроме литературы – ни забвения, ни успокоения, податливый чужой воле, между духовником и поэтом он выберет поэта. Отказаться от Пушкина для Гоголя значило отказаться от себя, отказаться от жизни.
Он сделает это через три года под давлением все того же отца Матвея Константиновского.
Птица Яновский
Черный меланхолик, когда-то он был весел и жизнелюбив. Пушкин и отметил его, прочтя «Вечера на хуторе близ Диканьки» – чтение сопровождалось приступами смеха. Оценил: писатели с таким чувством юмора редко являются на свет.
Он родился на Украине, где было много солнца, много света, много зелени и птиц. И псевдоним себе выбрал птичий – настоящая фамилия была Яновский. Он рассказал миру
множество чудесных, смешных и таинственных историй. Про старого Тараса Бульбу и его сыновей. Про то, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем. Про страшную месть. Про утопленницу и всякую нечистую силу. Казалось, фантастическим выдумкам не будет конца.
А между тем, сочинитель все более скучал и делался все грустнее.
Давно покинув домашние места, живя то в суетной Москве, то в холодном Петербурге, он рвался еще дальше. Например, в Италию. Чтобы но¬вые виды, новые ощущения, а солнце и небо — как на родине.
Италии русская литература обязана «Мертвыми душами», самой загадочной прозаической поэмой о России. На расстоянии от отечества Гоголь взглянул на него и ужаснулся тому, что увидел и понял, а вместе с тем горячо любил. Сначала убегал, потом тосковал неимоверно.
Он писал матери и сестрам, друзьям и знакомым письма. Когда их опубликовали после его смерти, получилось несколько толстых томов.
Но прежде он сам предпринял попытку напечатать кое-что из своей переписки. Вышла книга «Выбранные места из переписки с друзьями». Искренняя книга искреннего человека. Может быть, он избрал неверную интонацию – пафос и поучение могли раздражать. Ее встретили более чем враждебно. Многие отвернулись. Белинский разгромил ее с передовых позиций. Писатель ставил на первое место внутреннюю вещь: покаяние. Критик – внешнюю: борьбу за освобождение. Спор вековой, не знающий разрешения.
Читая сегодня эту переписку, включая «Выбранные места…», с болью видишь, какой трогательный, увлекающийся, трепетный и ранимый жил человек. Как желал всем добра. Как хотел быть счастливым и не стал им. Хотя узнал: кажется, чем больше ты получаешь, тем больше счастлив; но это ошибка; тем больше ты можешь быть счастлив, чем больше ты отдаешь.
Не хуже Булгакова
Из письма к матери: «И душа не может дать отчета в своих явлениях».
Душа пугалась, блуждала в потемках и путалась в нем нередко. К концу отпущенного ему срока – мучительно.
Ему страдальчески мнилось, что пишет он неправильно, неправильно думает, неправильно живет, он представлял, как было бы правильно, но не мог дотянуться до вымечтанного идеала. Он снова позвал к себе отца Матвея Константиновского, вымолил у него прощенья и отрекся от всего, чему служил прежде. От Пушкина. И от себя.
Он сжег рукописи, среди них страницы второго тома «Мертвых душ». Приняв самочинный пост, отказался от пищи. Пил воду с вином и повторял: «А я уж готов…». Он приступил к процессу умирания, потому что захотел умереть.
Друзья, обеспокоенные до крайности, позвали врачей. Врачебный консилиум с изумлением и тревогой дал заключение: «доведенный до необычайного изнеможения», «выражение лица неопределенное, необъяснимое». Где им было объяснить и определить!
Постановили кормить насильно. Голову поливали спиртом, ставили пьявки, уложили в ванну, в задний проход вставляли мыло, обкладывали тело горячим хлебом. Он кричал, бедный: «Оставьте меня!..» Довели до глубокого обморока.
Отчего-то он боялся, что его похоронят заживо. Распорядился: «Завещаю тело мое не погребать до тех пор, пока не появятся явные признаки разложения».
Его погребли в Свято-Даниловом монастыре.
В 1931 году советское правительство приняло решение о перезахоронении его праха на Новодевичьем. Могилу раскопали. Состоялся акт эксгумации.
Май, весна, много солнца, много света, пели птицы. Как в детстве и юности.
И – фантастические истории пошли гулять по Москве, не хуже, чем у Булгакова:
у скелета отсутствовала голова…
в гробу покойник перевернулся, нашли сбитую простыню…
яма вообще была пуста, в ней не было гроба…
Истории эти доказывают и опровергают до сих пор.
Я сказала: не хуже, чем у Булгакова? Не хуже, чем у Гоголя.
Влад-меланхолик | Пресса
Музыкальный перформанс Владислава Наставшева в Новом пространстве Театра Наций – “Я говорю, что люблю тебя” с подзаголовком-пояснением жанра “медленные танцы” – многое объясняет в личности и творчестве режиссера из Латвии, за последние годы ставшего в Москве своим.
Владислав Наставшев – человек-творчество, недаром в большинстве своих постановок он выступает в триединстве “режиссер-сценограф-композитор”. Только в “Гоголь-центре” сейчас в репертуаре три спектакля (“Митина любовь” по Ивану Бунину, “Без страха” по мотивам фильма “Страх съедает душу” Райнера Вернера Фассбиндера и “Кузмин. Форель разбивает лед” по поэзии Михаила Кузмина), где фамилия Наставшева фигурирует в программке в трех строках подряд. В тех же ипостасях он представал и в спектакле “Медея” по Еврипиду и Иосифу Бродскому, после нескольких показов в Москве вынужденно перекочевавшем с Малой сцены “Гоголь-центра” на подмостки Рижского русского театра имени Михаила Чехова.
В показанном в мае концерте-перформансе на первый план выдвинулись композиторские и исполнительские дарования Владислава Наставшева (актерское образование у него тоже имеется – окончил Мастерскую Льва Додина в СПбГАТИ).
В погруженном в полумрак зале с кирпичными стенами слегка подсвечена небольшая импровизированная эстрада, а зрители рассаживаются на расставленные по периметру разнокалиберные стулья. Задумано, что оставшийся свободным прямоугольник, сознательно покрытый простецким и местами вздыбившимся линолеумом, будет использоваться как танцпол. Публику ждет дюжина песен, знакомых и не очень, от известных благодаря Леониду Утесову “Дорогие мои москвичи” и Марку Бернесу “С чего начинается родина” до “Остановите музыку”, кем только не исполнявшейся. Объединяет эти песни происхождение – советская эпоха, которую худо-бедно успел застать сорокалетний Владислав Наставшев, музыка в его собственной аранжировке и утрированная, на грани пародии, меланхоличность подачи. Не случайно, наверное, завершающая песня носит название “Не спеши”.
С самого начала – а песню с рефреном “До свидания, дорогие москвичи” любой шаблонно мыслящий человек приберег бы для финала (хотя для затравки вечернего мероприятия строки “День прошел, скоро ночь. / Вы наверно устали” тоже вполне уместны) – вертится мысль о том, какая необычная индивидуальность перед нами и какой смелый образ предложен. В нем, этом белобрысом человеке в темных очках, пытающемся публично разобраться, как звучит ушедшая и уже подвыцветшая эпоха, остро ощутим излом столь чтимого им Серебряного века. Его вокал тяготеет к контратеноровому диапазону и сопровождается петрушечной жестикуляцией, вплоть до отчаянных и комичных взмахов руками и по-детски азартных ритмичных подпрыгиваний (между песнями исполнитель бросает отрывистые реплики глухим голосом). Изрядный дуракавалятель Арлекин, на чью долю выпало трагическое мироощущение Пьеро: лирический герой Наставшева явно чует вселенский экзистенциальный холод, ощущает его морозное покалывание. Отсюда, вероятно, все эти нервические подергивания, не лишенные, впрочем, оттенка самоиронии. Бледное лицо и белить не надо – оно и так легко ассоциируется с воздыхателем из комедии дель арте, превратившимся на эстраде в ранимого очкарика-блондина. В нем и его песенках на вычурную музыку в исполнении двух музыкантов “Гоголь-центра” (Дмитрий Жук и Андрей Поляков/Владимир Юрасов) переплелось все самое значимое из “Романса Коломбины”, здесь, однако, не звучащего: “Мой Арлекин чуть-чуть мудрец, / так мало говорит, / мой Арлекин чуть-чуть хитрец, / хотя простак на вид, / ах, Арлекину моему / успех и слава ни к чему, одна любовь ему нужна…” (поэма “Шествие” Иосифа Бродского).
Публика явно изумляется этому инопланетному пришельцу (а он признается: “я дорожу своим местом на обочине”), перепевающему старые песни на совершенно иной – вне музыкальных традиций – декадентский лад. Кто-то из зрителей даже решается шагнуть на танцпол. Но мелодии Владислава Наставшева требуют особой виртуозности медленного танца, поэтому темные пары порой просто застывают посреди площадки и внимательно слушают и смотрят, забывая вернуться на место.
Свою ретроэкспедицию в песенную стихию середины XX века сам путешественник объясняет так: “Мне эти песни нравятся, нравятся люди, как те, которые их пели, так и те, которые их когда-то слушали”.
Меланхолик — это… Что такое Меланхолик?
Скульптура «Меланхолик» Иоганна Готфрида Кнёффлера (1715—1779).Меланхо́лик (греч. μέλαινα χολή, mélaina chole, мелэна холе, «чёрная жёлчь»[1]) — один из четырёх типов темперамента в классификации Гиппократа[2]. Человека меланхолического темперамента можно охарактеризовать как легко ранимого, склонного глубоко переживать даже незначительные неудачи, но внешне вяло реагирующего на окружающее[2]. Тем не менее среди меланхоликов встречаются такие незаурядные личности, как французский философ Рене Декарт, англичанин Чарльз Дарвин, русский писатель Николай Васильевич Гоголь[3], польский композитор Фредерик Шопен, русский композитор Пётр Ильич Чайковский[3]. Они сумели преодолеть недостатки данного темперамента и творчески использовать преимущества: высокую чувствительность нервной системы, тонкую реакцию на малейшие оттенки чувств, глубокие эмоциональные переживания, отличающиеся большой устойчивостью.
Меланхолик в качестве господствующей наклонности имеет наклонность к печали. Безделица его оскорбляет, ему всё кажется, что им пренебрегают. Его желания носят грустный оттенок, его страдания кажутся ему невыносимыми и выше всяких утешений.
Меланхолик — это человек, плохо сопротивляющийся воздействию сильных стимулов, поэтому он часто пассивен и заторможен. Воздействие сильных стимулов на него может привести к нарушениям поведения. У меланхолика нередко отмечается боязливость и беспокойство в поведении, тревожность, слабая выносливость. Незначительный повод может вызвать у него обиду, слёзы. Он очень склонен отдаваться переживаниям, неуверен в себе, робок, малейшая трудность заставляет его опускать руки. Он неэнергичен, ненастойчив, необщителен. Меланхолика пугает новая обстановка, новые люди — он теряется, смущается и потому боится контактов с другими людьми, уходит в себя, замыкается, уединяется. Подобно улитке, он постоянно прячется в свою «раковину».
Для меланхоликов характерен низкий уровень психической активности, замедленность движений, сдержанность моторики и речи, а также быстрая утомляемость[2][4]. Меланхоликов отличают высокая эмоциональная чувствительность, глубина и устойчивость эмоций при слабом внешнем выражении, причём преобладают отрицательные эмоции[2][4]. При неблагоприятных условиях у них может развиться повышенная эмоциональная ранимость, замкнутость, отчуждённость[2][4].
Меланхолики обладают повышенным интуитивным восприятием отношения к себе окружающих людей. Меланхолики являются интровертами. Они застенчивы и нерешительны. Однако в спокойной, привычной для них обстановке, меланхолики могут успешно справляться с жизненными задачами.
См. также
Примечания
- ↑ Большая советская энциклопедия: В 30 т. — М.: «Советская энциклопедия», 1969—1978.
- ↑ 1 2 3 4 5 Словарь практического психолога. — М.: АСТ, Харвест. С. Ю. Головин, 1998.
- ↑ 1 2 И.М. Кондаков. Психологический словарь. — 2000.
- ↑ 1 2 3 Краткий психологический словарь. — Ростов-на-Дону: «ФЕНИКС». Л.А.Карпенко, А.В.Петровский, М. Г. Ярошевский, 1998.
Литература
- Большая советская энциклопедия: В 30 т. — М.: «Советская энциклопедия», 1969—1978.
- И.М. Кондаков. Психологический словарь. — 2000.
- Краткий психологический словарь. — Ростов-на-Дону: «ФЕНИКС». Л.А.Карпенко, А.В.Петровский, М. Г. Ярошевский, 1998.
- Словарь практического психолога. — М.: АСТ, Харвест. С. Ю. Головин, 1998.
- Современная энциклопедия. — 2000.
Ссылки
Голубь сидел на ветке, размышляя о бытии
Город:
Москва
Кинотеатры:
Гоголь-центр
Иллюзион
Даты:
13–18 июня 2015
Организаторы:
Посольство Швеции в Москве
Арт-объединение CoolConnections
Гоголь-центр
При поддержке Совета по туризму Швеции VisitSweden, журнала «Сеанс» и компании Arthouse
Голубь сидел на ветке, размышляя о бытии
En duva satt på en gren och funderade på tillvaron
Страны: Швеция, Норвегия, Дания, Франция
Год: 2014
Режиссер: Рой Андерссон
В ролях: Хольгер Андерссон, Нильс Вестблум, Виктор Гюлленберг, Лотти Тёрнрос, Йонас Герхольм, Ола Стенссон
Жанры: комедия, драма
Язык: шведский, английский
Перевод: русские субтитры
Хронометраж: 1 час 41 минута
Возраст: 16+
Итоговая часть трилогии Живущего, вдохновленная «Охотниками на снегу» Питера Брейгеля Старшего: поглядывающий на людей свысока голубь – оттуда. В начале фильма – пугающие и смешные «три встречи со смертью», в финале – экранизация сна о расовом геноциде, а в центре – странствия двух комических героев. Торгующие развлекательными товарами коммивояжеры – толстый и тонкий, циник и меланхолик, – прямые наследники Дон Кихота с Санчо Пансой или Лорела и Харди. Среди тех, кто встречается им на пути, – просто люди: влюбленные, одинокие, жестокие, старые, юные, бессильные, могущественные… и даже сам король Швеции Карл XII, идущий со своим войском воевать под Полтаву.
Награды и фестивали:
Венецианский кинофестиваль – «Золотой лев»
Премия «Золотой жук» – лучшее художественное оформление
Международный кинофестиваль в Гетеборге – участник программы
Материалы по фильму
Расписание:
Москва: Гоголь-центр
16 июня 2015, вторник
Меланхолик: характеристика психотипа и его интерьера — Статьи — Атмосфера стиля
Как не обидеть ранимого меланхолика?
Это — заключительный пост из цикла статей о типах темперамента человека. Мы уже рассказали об интерьерах сангвиника, флегматика и холерика. Тема сегодняшней статьи — меланхолик, характеристика его отличительных особенностей и рекомендации по оформлению дома.
Характеристика меланхоликаЭдгар Аллан По (Edgar Allan Poe)
Людям с этим типом темперамента свойственна повышенная чувствительность, эмоциональность. По своему характеру меланхолики легкоранимые. Они могут долго переживать даже из-за пустякового недоразумения. Они обидчивы, молчаливы, замкнуты, но умеют находить прекрасное даже там, где другие не замечают. Высокие интеллектуальные способности и развитый интеллект позволяют таким людям легко справляться с жизненными трудностями.
Федор Михайлович Достоевский
Благодаря восприимчивости и тонкой интуиции, они способны создавать уникальные произведения искусства. Яркий пример — известные писатели:
Эдгар Аллан По;
Федор Достоевский;
Николай Гоголь.
В каком интерьере меланхолики будут чувствовать себя наиболее комфортно? Их характеристика представлена ниже.
Интерьер меланхоликаЕсли вы внимательно рассмотрите интерьер любого меланхолика, то заметите, что эти творцы отдают предпочтение пастельным тонам и мягким плавным линиям. Их излюбленные стили классицизм и романтизм. Они очень сентиментальны, поэтому декорируют свои комнаты сувенирами, детскими рисунками, старыми журналами и фотоальбомами.
Еще одна важная характеристика меланхоликов. Большие пространства пугают таких людей. Им больше по душе небольшие уютные комнаты, нежели просторные помещения. Даже если речь идет о рабочем кабинете.
Обязательный элемент декора — плотные шторы или жалюзи. Этой же цели служат различные ширмы, которые помогают создать столь необходимые меланхолику островки безопасности. Психологи, давая характеристику этого психотипа, объясняют: меланхолики не склонны что-либо менять, их не привлекают нововведения и современные элементы декора.
Зачастую пониженная работоспособность меланхолика (и это его минус) требует мотивации извне. Именно поэтому психологи предлагают им при оформлении интерьера использовать стимулирующие цвета. Красный, оранжевый, желтый будут вдохновлять такого человека на создание оригинальных вещей и рождать в его голове креативные идеи. Уверенность в себе меланхолику придадут малиновый, терракотовый, вишневый, пурпурный и оттенки желтого. А зону для релаксации лучше оформить в голубом, соломенном, персиковом, розовом и бирюзовом оттенках.
И последняя характеристика интерьера для меланхолика — мягкий рассеянный свет, который поможет создать дополнительный уют. Традиционная люстра в центре потолка — не самый лучший вариант. Подойдут изящные бра, софиты, торшеры.
ой, то не «Гоголь», то не «Гоголь» — Российская газета
Конец XIX века, сумрачный — то есть обычный — Петербург. Некто в черном балахоне повадился зверски умерщвлять благочестивых сударынь, резать их, засовывать в них всякое и зашивать им природные отверстия. За расследование берется полицейский сыщик по фамилии Ростов, которого играет Евгений Цыганов. Помогает ему в этом Федор Ильич Ганин, жандарм-острослов, увлекающийся рисованием комиксов (чуете, как фантазией пахнуло?), которого играет Дмитрий Лысенков — оперативник ФСБ из «Домашнего ареста». А также в деле как-то замешана англичанка-медиум Оливия Рид (Дэйзи Хэд, сериал «Куртизанки», в «Офелии» мелькала), неспроста потерявшая свой гримуар — в честь нее и фильм называется, она, собственно, и есть «Девятая».Рисовальщик комиксов при этом у нас еще за рассказчика — за доктора Ватсона, значит, по всем приметам. Ну а Ростов-Цыганов, стало быть, — за Шерлока. Правда, Шерлок из него третьесортненький, не семи пядей во лбу, прямо сказать. Выглядит-то солидно, одет по-модному, бегает, дерется, но в то же время ему, например, требуется консультация специалиста в раскрытии значения такого загадочного символа, как пятиконечная звезда, нарисованного на извлеченном из тела жертвы яйце. Не знает наш питерский Шерлок, что такое пентаграмма, видите ли. Откуда ж ему знать-то? Вот и ходит по темным улицам и сует людям под нос это яйцо.
Некоторое представление о фильме «Девятая», исходя из вышеизложенного, уже можно составить. Вполне правомерно будет определить его как попытку выехать на волне успеха «Гоголя» — эпигонская сущность не то что не скрывается, а чуть ли не прямым текстом проговаривается. Эстетика дореволюционной России, смешанная с пропущенной через мясорубку поп-культуры эстетикой Викторианской эпохи и кинокомиксами, мистика, детектив, кровавые убийства — все это на месте. Но в «Гоголе» оно работало, а в «Девятой» не работает, хоть ты тресни.
Взять главного героя. Незыблемый образ Евгения Цыганова, индиффирентно плывущий по течению заторможенный меланхолик, прекрасно вписался в отмороженную нуарную фактуру «Мертвого озера», здесь же он лишь тоску нагоняет. Совершенно бестолковая и плоская фигура, снабженная предысторией такой унылой, что если сдуть с нее пыль, то под слоем этой пыли окажется штамп завода по производству унылых предысторий, закрытого ввиду невостребованности продукции еще при царе, и любовной линией качества приблизительно схожего. Ни ума, ни шарма, ни намека на индивидуальность — поневоле заскучаешь по припадочному Саше Петрову (впрочем, как раз Гоголь-то у Петрова вышел на зависть самобытный).
Тоску могла бы развеять палитра колоритных второстепенных персонажей, и Дмитрий Лысенков честно старается, изрекая чернушные шутки и выпячивая изо всех сил харизму, но ни его стараний, ни его харизмы, ни шуток недостаточно. А кроме него есть только англичанка-медиум, которая аутентично бы смотрелась разве что в «Битве экстрасенсов», Юрий Колокольников в маленькой роли ее компаньона и чудовищно фальшивящий Евгений Ткачук («В Кейптаунском порту…») в роли совсем уж крошечной и скоротечной. И в этих трех соснах, по идее, нужно искать загадочного убийцу в черном.
Теперь самое смешное. Когда личность убийцы раскрывается, закадровый голос Лысенкова произносит что-то в духе: «Ну да, вот этот человек — убийца. Какие еще варианты? Больше и некому, с самого начала было понятно». Причем закадровый голос Лысенкова — это без преувеличения движущая сила сюжета. Голос и сопровождаемые им картинки — анимированные вставки в стиле комикса. Нарисованы они симпатично, вопросов нет. Вернее, не было бы, будь этот прием чисто декоративной финтифлюшкой. Но именно посредством этих картинок и голосовых комментариев нам регулярно объясняют, что вообще происходит и почему. Иными словами, делают то, для чего существуют изобразительные средства кинематографа и сценарий. Которыми фильм «Девятая» явно обделен. Потому что кинокомикс, и Скорсезе ясно, — это не кино плюс комикс, все несколько сложнее.
Команде из целых пяти сценаристов и режиссера Николая Хомерики, вновь совершающего поползновения в сторону массового кино, истина сия почему-то недоступна. Казалось бы: проверенная формула, богатый сеттинг, бодрая завязка, бюджет вроде сравнительно нехилый — сложно облажаться. Тем не менее «Девятой» хватает не более чем на несколько красивых кадров и живописно изуродованных трупов — при откровенно бедном в целом визуале (вспомним, до чего был изыскан в этом плане «Дуэлянт» и нажористо хтоничен «Гоголь») с вырвиглазной графикой — и актуальную политическую сатиру, которая так необходима в мистическом триллере про Петербург XIX века. Зато создателям «Гоголя» должно польстить: когда-то «Звездные войны» породили бездну однотипных клонов, теперь вот у нас «Гоголь» моду задает. Оно и неплохо, пожалуй, но лучше б с душой этим заниматься, а не как попало.
2
русской литературы | Британника
Полная статья
Русская литература , совокупность письменных произведений на русском языке, начиная с христианизации Киевской Руси в конце 10 века.
Необычная форма истории русской литературы вызвала множество споров. Три крупных и внезапных разрыва делят его на четыре периода — допетровский (или древнерусский), имперский, послереволюционный и постсоветский.Реформы Петра I (годы правления 1682–1725), стремительно вестернизировавшего страну, привели к настолько резкому разрыву с прошлым, что в XIX веке было принято утверждать, что русская литература возникла всего за столетие до этого. Самый влиятельный критик XIX века Виссарион Белинский даже предложил точный год (1739), когда началась русская литература, тем самым отрицая статус литературы для всех допетровских произведений. Русская революция 1917 года и большевистский переворот позже в том же году создали еще один серьезный разрыв, в конечном итоге превратив «официальную» русскую литературу в политическую пропаганду коммунистического государства.Наконец, приход к власти Михаила Горбачева в 1985 году и распад СССР в 1991 году ознаменовали еще один драматический прорыв. Что важно в этой модели, так это то, что перерывы были скорее внезапными, чем постепенными, и что они были продуктом политических сил, внешних по отношению к самой истории литературы.
Британская викторина
Русская литература
Как ты думаешь, ты разбираешься в русской литературе? Проверьте свои знания с помощью этой викторины.
Самым знаменитым периодом русской литературы был XIX век, когда за очень короткий период были созданы некоторые из бесспорных шедевров мировой литературы. Часто отмечается, что подавляющее большинство русских произведений мирового значения создано при жизни одного человека — Льва Толстого (1828–1910). Действительно, многие из них были написаны в течение двух десятилетий, 1860-х и 1870-х годов, периода, который, возможно, никогда не был превзойден ни одной культурой благодаря явному сосредоточенному литературному блеску.
Русская литература, особенно имперского и послереволюционного периодов, имеет в качестве определяющих характеристик глубокий интерес к философским проблемам, постоянное самосознание по поводу своего отношения к культурам Запада, а также сильную тенденцию к формальным нововведениям и инновациям. нарушение принятых общих норм. Сочетание формального радикализма и увлечения абстрактными философскими проблемами создает узнаваемую ауру русской классики.
Получите подписку Britannica Premium и получите доступ к эксклюзивному контенту.Подпишитесь сейчасДревнерусская литература (10–17 вв.)
Традиционный термин «древнерусская литература» анахроничен по нескольким причинам. Авторы произведений, написанных в это время, очевидно, не считали себя «старыми русскими» или предшественниками Толстого. Более того, термин, который представляет точку зрения современных ученых, стремящихся проследить происхождение более поздних русских произведений, затемняет тот факт, что восточнославянские народы (земель, которые тогда назывались Русью) являются предками украинцев и белорусов, а также современный русский народ.Произведения древнейшего (киевского) периода также привели к появлению современной украинской и белорусской литературы. В-третьих, литературным языком, установленным в Киевской Руси, был церковнославянский язык, который, несмотря на постепенное увеличение количества местных восточнославянских вариантов, связал культуру с более широким сообществом, известным как Slavia orthodoxa , то есть с восточно-православными южными славянами Балканы. В отличие от настоящего, это более крупное сообщество преобладало над «нацией» в современном понимании этого термина. В-четвертых, некоторые задаются вопросом, можно ли эти тексты должным образом называть литературными, если под этим термином подразумеваются произведения, предназначенные для выполнения преимущественно эстетической функции, поскольку эти сочинения, как правило, были написаны для церковных или утилитарных целей.
В чем особенность русской литературы XIX века?
Странная особенность русской литературы состоит в том, что первый роман, появившийся на народном языке, был не оригинальным произведением, а переводом с французского — и только в 18 веке. Это было по крайней мере через 200 лет после того, как остальная часть Европы отложила свои церковные языки: Данте восхвалял «красноречие народного языка» в начале 14 века; Дю Белле предложил «Защиту и иллюстрацию французского языка» в 16-м; а языки с гораздо меньшим количеством носителей — голландский, португальский, польский — имели обширную и выдающуюся литературу, тогда как все русские были разбросаны по средневековым эпосам и религиозным произведениям, написанным на церковном языке, церковнославянском.
Бенджамин Мозер Кредит … Иллюстрация Р. Кикуо ДжонсонаДаже в конце XIX века русский язык, как известно читателям Толстого, все еще пах болотом и тундрой. Шикарные люди говорили по-французски, и отношение французского к русскому в русском романе XIX века предлагает неудобную метафору для общества в целом: элегантный иностранный язык, натянутый, как блестящая мембрана, на «настоящий» язык народа. Поскольку классические колоннады Санкт-Петербурга никогда не скрывали безлюдного болота, на котором они были построены, язык Декарта никогда не вытеснял галлюцинации утопий, которыми были наполнены сны славянских святых.
Французы были цивилизацией; Русский, его недовольство. За поколение до Фрейда Достоевский — фаворит Фрейда — изображал людей как существ, чье безумие, похоть и ужас сдерживались только самой тонкой вуалью. Деревенский идиот увещевает великолепного царя; красивая принцесса, вернувшаяся из Баден-Бадена, хихикая, проходит мимо предсказывающей ведьмы. В стране, которая не знала Возрождения, суеверная средневековая деревня с ее раскатами грома и предчувствиями неизбежно затопила галльский дворец.В переулке за особняком таится Россия Достоевского и Пушкина, материализация ид.
Опыт русских писателей перекликается с их национальной историей, но нет ничего особенно национального в вулканических страстях, которые угрожают прорваться через тщательно ухоженные поверхности каждой человеческой жизни. То, что они исследовали глубины, не означало, что великие русские пренебрегали своими блестящими поверхностями, чей блеск Фаберже делает их неотразимо романтичными и заставляет нас почувствовать пафос их разрушения.
Когда наступит это разрушение, поверхность — наследие картезианского формализма — будет сдерживать демонов. Если столетие назад французский язык казался оборванцем, то видение гуманной культуры, символом которой он был, теперь приносило утешение, каким бы скудным оно ни было. На фоне сталинского террора нет ничего более застенчиво классического, чем стихи Ахматовой, писавшей сонеты в блокадном Ленинграде; Цветаевой, которая с тоской, настойчиво смотрела на Грецию; или Мандельштама, который, в уникальном для истории литературы случае, покончил с собой одой.Если Достоевский настаивал на непреходящей реальности иррационального, поэты 20-го века описывали — но отказывались отражать — хаос, поглощающий их, и цеплялись за форму как за жизненно важную ложь.
Иосиф Бродский писал, что Россия сочетает «комплексы высшей нации» с «великим комплексом неполноценности маленькой страны». В стране, столь опоздавшей на пир европейской цивилизации, ее менталитет делает самую большую страну мира странно провинциальной. Но его малость и размер предлагают очевидную метафору крайностей человеческой психики.«Меня можно вести только по контрасту», — написала Цветаева. В восьми часовых поясах, раскинувшихся между галереями Эрмитажа и замерзшими карьерами Магадана, есть достаточно контраст. Осознание этой непреодолимой дистанции делает русские книги в своих величайших проявлениях отражением всей человеческой жизни и предполагает, что старое клише «русская душа» может потерять прилагательное.
Почему русские не впадают в депрессию
Самый грустный рассказ, который я когда-либо читал, — это «Шинель» Гоголя.(Начинается мрачно и становится только мрачнее.) Второй самый печальный рассказ — «Горе» Чехова. (Известно, что Набоков сказал, что Чехов писал «грустные книги для юмористических людей; то есть только читатель с чувством юмора может по-настоящему оценить их печаль».) И затем, если бы мне пришлось составить список действительно удручающих художественных произведений, я » Я, наверное, выложу все, что написал Достоевский. Эти рассказы никогда не заканчиваются хорошо.
Заметили тему? Русские пишут очень грустные вещи. Это привело к культурному клише россиян как людей задумчивых, погруженных в мрачные настроения и экзистенциальное отчаяние.В новой статье в Psychological Scienc e Игорь Гроссманн и Итан Кросс из Мичиганского университета резюмируют этот стереотип:
Чтобы найти доказательства, подтверждающие это убеждение [что русские являются грустно] — задумчивость и эмоциональные страдания — частые темы в русском дискурсе. Эти наблюдения в сочетании с этнографическими данными, указывающими на то, что русские больше сосредотачиваются на неприятных воспоминаниях и чувствах, чем жители Запада, привели некоторых исследователей к тому, что они даже описали Россию как «клинически мазохистскую» культуру.
Это клише вызывает два вопроса. Во-первых, правда ли это? И если это правда, то каковы психологические последствия стольких грустных мыслей?
Первый эксперимент был несложным. Психологи дали испытуемым в Москве и Мичигане серию виньеток, описывающих главного героя, который либо анализирует, либо не анализирует свои чувства, когда она расстроена. После прочтения рассказов ученикам было предложено выбрать главного героя, который больше всего напоминал их собственные склонности к преодолению трудностей.Результаты были очевидны: в то время как американские студенты были поровну разделены на людей, которые занимались самоанализом (брудеры) и тех, кто этого не делал, российские студенты в подавляющем большинстве были самоаналитическими. (Восемьдесят три русских читают виньетки; шестьдесят восемь из них отождествляются с брудерами.) Другими словами, клише верное: русские — жвачки. Они одержимы своими проблемами.
На первый взгляд эти данные могут показаться плохими новостями для психического здоровья россиян.Например, давно признано, что склонность размышлять о своих проблемах тесно связана с депрессией. (Глагол происходит от латинского слова «пережеванный», которое описывает процесс пищеварения у крупного рогатого скота, при котором они глотают, срыгивают, а затем повторно пережевывают пищу.) Ментальная версия пережевывания имеет более темную сторону, так как ведет к люди зацикливаются на своих недостатках и ошибках, озабочены своими проблемами. Что отличает депрессию от обычной печали, так это интенсивность этих размышлений и склонность депрессивных субъектов застревать в рекурсивной петле негатива.
Однако, по словам Гроссмана и Кросса, не все брудеры и жвачки созданы равными. В то время как американские брудеры демонстрировали чрезвычайно высокий уровень депрессивной симптоматики (по данным опросника депрессии Бека, или BDI), российские брудеры на самом деле были менее подвержены депрессии, чем не брудеры. Это говорит о том, что размышления или размышления о себе имеют совершенно разные психиатрические последствия в зависимости от культуры. Хотя размышления вызывают у американцев депрессию, на самом деле они, кажется, служат эмоциональным буфером для россиян.
Это Louis C.K. Наш Гоголь?
Луи К.К. сворачивает свой нынешний стендап-тур, который длится более шести месяцев в более чем тридцати городах США и Европы. В апреле канал HBO покажет часовой специальный выпуск, и у вас будет возможность посмотреть, что C.K. любит называть «новым дерьмом». Не обращайте внимания на это слегка неактуальное выступление в его монологе «Субботним вечером в прямом эфире» прошлой осенью: от Бостона до Сан-Франциско он убивал тем же самым кусочком. Я уверен, что он убьет им в Осло, когда доберется туда через несколько недель.
Прошло почти семнадцать лет с тех пор, как C.K. удалил свое впечатление о Джоне Ф. Кеннеди (если Джон Ф. Кеннеди был проституткой в Сайгоне) или его шутку о переговорах с женщиной о том, что он позволил ей засунуть ему задницу во время секса. Это было во времена Клинтона, когда у него были волосы. С тех пор он превратился из комика для спальни в комикс для экзаменационной комнаты. Его гастроли превратились в своего рода ежегодный медицинский осмотр, то есть вдохновляемые духом откровенного исследования и продвигаемые медленной, неизбежной барабанной дробью разложения.
Каждый год он заполняет последние детали нисходящей траектории своего земного существования. В сорок лет он описал клубок эмоций, который он испытал, когда понял, что у него есть сиськи. В сорок один он сказал нам, что его промежность и нижняя часть живота представляют собой неразличимый беспорядок, розовый и опухший, «как свинья задница». Несколькими обновлениями позже, в возрасте сорока четырех лет, он объяснил аудитории в Карнеги-холле, что его пенис напоминал «нос старика» и что это было похоже на «ту лошадь, которую никто больше не чистит, в задней части конюшни. .«Даже на этой поздней стадии он все еще учится жить. Он только недавно узнал, что «еда не должна быть отвратительным, изнурительным пороком. Тебе не следует отказываться от дерьма из-за того, что ты съел.
Пока я пишу это, С.К., которому сейчас сорок пять, направляется в Бойсе, штат Айдахо, где он расскажет своим согражданам о поистине неудачной функции организма, находящейся между числами один и два, которую он классифицирует как «1.5». Тем, кто изучает вербальную речь, он будет повторять короткий цикл осенних, похожих на хайку сравнений с расслабленным состоянием его сфинктера.Он подробно опишет встречи с множеством пожилых, даже более сломленных людей. Но он не станет обременять публику жалобами. Напротив, с явной гордостью он теперь выставляет себя образцом для толстых парней без лиц. Все в театре пойдут домой подавленные и полные хорошего настроения.
С каждым ежегодным взносом его аудитория росла — и становилась все более лояльной. Его карьера пошла по пути, противоположному пути спортсмена: по мере того, как его тело ухудшается, его звезда повышается.Если C.K. — феминистка или внесла свой вклад в теорию гендера, возможно, в его исследованиях тела. Скорее, это неустанное исследование телесности — это его интерпретация Гоголя. В недавней анкете для Vanity Fair он назвал Гоголя своим любимым автором. Этот выбор особенно наводит на размышления, если учесть, что из литературных моралистов, которых он предпочитает, Гоголь — единственный, кто также является комиком (другие его фавориты: Фицджеральд, Стейнбек, Ричард Райт).Нетрудно представить Луи С.К. читая «Мертвые души» и подчеркивая гоголевское изложение несчастного Плюшкина, скупого, плевка, жующего, богатого, беззубого накопителя, который ничего не делает, чтобы скрыть табак, торчащий из его ноздрей.
До такой никчемности, ничтожества, мерзости может дойти человек! Таким изменившимся он может стать! Это похоже на правду? Все похоже на правду, с мужчиной все может случиться. Пылкий юноша отшатнулся бы в ужасе, если бы ему показали его собственный портрет в преклонном возрасте.
Комиксная вселенная Луи К.К. населена множеством таких извращенных одиночек: персонажей, которые цепляются за свое положение в мире самыми тонкими нитями и чьи рассказы о морали, кажется, созданы специально для того, чтобы ужаснуть пылкую молодежь во всех нас. Материал в новом шоу — не исключение. Подождите, пока вы не встретите его престарелую соседку и ее жалкую собаку с мутными глазами.
Тем не менее, в наши дни есть что-то неубедительное в его стендапе. Материал острый, приколы как никогда крутые.Но в том-то и дело: они похожи на шутки. Если здесь чего-то не хватает, то это полностью из-за силы сериала «Луи». Это нас испортило. Шоу разработало и усовершенствовало стенд CK — и не только материал, но и форму.
Его телевизионное пребывание началось с злополучного сериала HBO 2006 года «Счастливчик Луи». Это шоу, продлившееся всего один сезон, было буквальным переводом материала для стендапа; в некоторых случаях вставные фрагменты дословно переводились в диалог, который получался неуклюжим и устаревшим.В промо «Lucky Louie» — шоу, которое было снято перед живой студийной аудиторией, — C.K. красноречиво признался, что «пока есть аудитория, мне комфортно». Но с «Луи» на FX он вышел из этой зоны комфорта. Он перестал кормить счетчик шуток каждые несколько секунд, а вместо этого погрузился в драму, настройку сцены и монтаж. Темп замедлился, тон потемнел, а смех переместился в естественную среду: комедийный клуб.
Поместив смех вслух в Comedy Cellar, он дал себе гораздо более широкое пространство для изучения более тихой, меланхоличной комедии жизни: его реакция на хихиканье его шестилетней дочери, когда она говорит ему: «Мне нравится мама больше, и я люблю ее больше »; будучи почти до слез тронутым солистом-скрипачей, выступающим на платформе метро, полный бездомный снимает свои тряпки и купается всего в нескольких футах от него.«Луи» отважился глубже проникнуть в тускло освещенную комическую территорию Гоголя, в мир одиноких людей и их мрачных дел.
Западная наука и политическая анатомия России около 1700 г. — Центр исследований раннего Нового времени — UW – Мэдисон
25 октября, 16:00
Кирилл Осповат: Кунсткамера террора: западная наука и политическая анатомия России около 1700 г.
В лекции будут исследованы политические контексты и символические значения чудовищности, которые легли в основу создания Кунсткамеры и Академии наук российским монархом-реформатором Петром Великим ( 1682-1725), и — в более общем плане — его введение в медицину западного типа.Принимая «археологический» подход Фуко к суверенному управлению, я осветлю фундаментальные, хотя и забытые символические связи между медицинскими практиками, созерцанием физического уродства и зрелищным царским насилием, которое характеризовало правление Петра. Это соединение медицины с суверенным насилием как технологиями правления достигло высшей точки во время судебного процесса над сыном и наследником Петра Алексеем. Обвиненный в заговоре и измене, он был подвергнут пыткам и тайно убит самим царем, а его «сообщники» публично казнены.В этот самый момент Петр издал публичный указ, согласно которому он приказал собирать тела уродливых детей со всей страны для своей Кунсткамеры и дал теологическое и естественное объяснение уродства. Я проанализирую различные дискурсы, связанные с судом над Алексеем и Кунсткамерой, как доказательство фундаментальных концепций человеческой природы, лежащих в основе как медицинского, так и политического воображения.
Доктор Кирилл Осповат (доцент кафедры русского языка, кафедра немецкого, северного и славянского языков) получил докторскую степень в Российском государственном университете, его исследовательская деятельность сосредоточена на русской литературе имперского периода; Реализм; литература, политика и наука; Россия и Германия; ранняя современная Европа.Его публикации:
Террор и жалость: Александр Сумароков и Театр власти в елизаветинской России (Бостон: Academic Studies Press, 2016).
«Реализм как техника: мимесис, аллегория и меланхолический взгляд в гоголевских помещиках Старого Света», готовится к публикации: Ярослава Ананка, Магдалена Маршалек (Hg.): Potemkinsche Dörfer der Idylle: Imaginationen und Imitationen des Rindex. Билефельд: стенограмма, 2018 г.
«Кумир на бронзовом коне: барокко, чрезвычайное положение и эстетика революции», в: Новое литературное обозрение 149 (2018), с.49-73.
Империя зла? Читая путинскую Россию (осень 2018)
«Михаил Ломоносов пишет своему покровителю: профессиональная этика, литературная риторика и социальные амбиции», Jahrbücher für Geschichte Osteuropas, Vol. 59 (2011), № 2. 240-266.
Рецензии на книги, Сайты, Романтика, Фэнтези, Художественная литература
Помимо удовлетворения издательской потребности — наиболее полное издание сказок и пьес Гоголя за 40 лет, использующее обновленную версию переводов Гарнетта, — книга «помещает» украинский язык в справочник мировой литературы, а не как обычно. считался отцом русского реализма, а скорее как предшественник каплинского, кафкианского, абсурда.Перечитывать Гоголя — значит находить его действительно очень «современным». Достоевский, возможно, сказал: «Мы все вышли из-под гоголевской шинели», но геморроидальный клерк из этой сказки кажется не таким изгоем, как политически прогрессивным человеком. Во всяком случае, Гоголь был ярым консерватором. Он первый из наших антигероев, чья духовная слизь равнялась его материальной грязи. Гоголь претерпел множество метаморфоз, и ранние произведения — часто сентиментальные, романтические или колоссально сфальсифицированные, например, недавно снятый Тарас Бульба — ужасно уступают более поздним триумфам.У Гоголя был материнский комплекс, он был сексуально неадаптирован и к тому же коренастый. Начав как меланхолик, он закончил мессианским постом среднего возраста. От такого отчаяния катапультировался задумчивый смех, одна возмутительная карикатура за другой; «Иван», «Нос», «Женитьба», «Ревизор», даже драматически разочарованный Невский проспект наполнен массой сатирических мелочей, странных символических ситуаций, над которыми, как только человек улыбается, сходит тьма. Очень смешно и очень страшно; Гоголь с щурящими глазами, с кочанным лицом, ослепительно податливый, несомненно, обращается к нашему веку.Незаменимый объем.
Дата публикации: 20 августа 1964 г.
ISBN: НЕТ
Количество страниц: —
Издатель: antheon
Обзор Опубликовано в сети: N / A
Обзоры Киркуса Выпуск: авг.1, 1964
Меланхолия сопротивления, Ласло Краснахоркай
Вслед за победой Ласло Краснахоркая в этом году два года подряд проницательный критик Скотт Эспозито провел ускоренный курс по всем вопросам Краснахоркая. Суть в том, что с Краснахоркая можно начинать где угодно, и, хотя я согласен с этим, я также считаю, что мое собственное путешествие по творчеству великого «венгерского мастера апокалипсиса» — использовать замечания Сьюзен Зонтаг о его работе, и Меланхолия сопротивления в частности — оказался мудрым ходом.Поэтому считайте это не рецензией, а рассказом о личном чтении по мрачной и запутанной прозе одного из величайших писателей современной мировой литературы.Когда Satantango был наконец опубликован в 2012 году издательством New Directions в блестящем переводе поэта Джорджа Сиртеса, англоязычные читатели наконец взяли в руки самый первый роман таинственного Краснахоркая. Хотя «Меланхолия сопротивления» был первым из его романов, переведенным на английский язык, на самом деле это второй роман Краснахоркая, которым англоязычные читатели похвалили свое путешествие по его творчеству.В самом деле, начало с Меланхолия может быть неплохим ходом: начальный раздел, посвященный публичной — и все более частной — борьбе одной миссис Плауф, находясь на борту задержанного поезда, поскольку она считает, что за ней наблюдают, преследуют и, наконец, преследуют, содержит одно из самых кратких представлений о жуткой смеси юмора, пафоса и ужаса, которую читатели находят на каждой странице художественной литературы Краснахоркая. Само по себе введение Melancholy , на мой взгляд, лучше всего послужит обобщением основных тем Краснахоркая и позволит читателю почувствовать его стиль прозы: как он насыщает; как это отчуждает; как он хоронит человека в себе (настоящий «поток лавы повествования», как прокомментировал Сиртес).
Однако, когда я рецензировал Satantango для Los Angeles Review of Books (на Goodreads здесь), это было все, что я читал о Краснахоркае — и теперь я этому рад. Я поддерживаю свой обзор, даже если откажусь перечитывать его сейчас, опасаясь прибегнуть к одним и тем же прилагательным для описания как технического аспекта, так и опыта чтения прозы Краснахоркая (например, «лабиринт», «витиеватый», «клаустрофобный, вызывающий клаустрофобию»). » и так далее). Структурно Satantango чрезвычайно хорошо продуман — и я предлагаю вам прочитать мой обзор романа, в котором я рассматриваю ленточный рассказ Мебиуса
в некоторой степени — и это переносится на его последующие работы.Часто кажется, что когда человек сталкивается с рецензией или статьей о Краснахоркае, он сталкивается с исследованием его почти навязчивых тем, этой рекурсивной динамики, к которой он возвращается снова и снова; однако я думаю, что это является серьезной несправедливостью по отношению к технической стороне Краснахоркая, поскольку это скрывает ее от большинства обсуждений его работы и резонанса его работы. Структура Melancholy не так сложна, как Satantango , но она показывает движение Краснахоркая вперед: как таковое, ему было бы неприятно читать Melancholy (опять же, его второй роман) перед Satantango , который, как и первый роман демонстрирует эрудированное умение объединить схематический и тематический подходы к небольшой деревне на грани перемен.
И эти схемы (структурные и прочие), а также широко обсуждаемая тематика охватывают всю широту творчества Краснахоркая. В то время как я читал Animalinside , его сотрудничество с художником Максом Нойманом (и который я рассмотрел здесь), после Satantango я не открыл другой роман Краснахоркая, не имея возможности ответить, почему. Возможно, я вспомнил резкие крайности в его первом романе, длинные предложения, которые не оставляют места для дыхания, безжалостное расчленение индивидуальных и коллективных психологических состояний — и мальчик, знает ли Краснахоркай своего Фрейда и направляет его, — которые оставляют мало места за пределами повествовательного пространства. .Возможно, я не был готов погрузиться в текстовую зону, из которой мне нелегко было бы выбраться.
Но это еще и чудо Краснахоркая: он способен создавать эти текстовые пространства, наполненные насилием и интимностью, пессимизмом и в то же время лежащим в основе человечности, с острым взглядом на критику алчности во всех ее формах, а также его чрезвычайно интересуют маргиналы массовой культуры: аутсайдеры, угнетенные, те, кого слишком часто используют в качестве козлов отпущения власть имущие. Satantango тематизирует это повсюду, так что это было неудивительно, поскольку я начал серьезно читать Меланхолия сопротивления , и я почувствовал, что возвращаюсь в знакомое пространство, хитрую и известную зону. Только после того, как я снова погрузился в ритмическую прозу Краснахоркая, я понял, что держал его в страхе по совершенно неправильным причинам.
Меланхолия сопротивления , как и Сатантанго , занимается жизнью в маленьком, неназванном венгерском городке; В обоих романах местные жители ждут появления посетителей.В Меланхолия , цирковая труппа, которая входит в город, предлагая величайшее зрелище на земле (фигура левиафана в виде забальзамированного кита) для бедных, холодных, голодных и озлобленных жителей, чтобы вырваться из кандалов и лишений повседневной жизни. Но здесь действует интересный дуализм: то, что предлагает побег, также является авантюрой, основанной на потреблении; по сути, он извлекает выгоду из огромного беспокойства и беспокойства публики, и все это во имя зрелищ, искусства и представлений.
Точно так же горожане придерживаются всех мер «порядка», когда сталкиваются с миром, брошенным в полный хаос. Миссис Плауф скрупулезно заказывает квартиру, гордясь своими цветами; Эстер, местный интеллект и музыковед, погружается в гармонии Андреаса Веркмайстера, пытаясь найти идеальную настройку клавиш фортепиано, которая лучше всего отражала бы музыку небесных сфер; Валуска, в некотором роде наш несчастный герой, цепляется за космологию, даже если его речи об орбитах и растениях приводят к тому, что в таверне полно пьяных, называющих его «деревенским идиотом», потому что они полагаются на эти разыгрывания планетных движений так же сильно, как и он сам. сам; и, наконец, миссисЭстер, отчужденная жена композитора, которая цепляется за институционализированные формы власти с острыми когтями, так что она может уничтожить любого, кто встанет у нее на пути.
Краснахоркай натравливает этих людей друг на друга, и результат, как можно себе представить, становится зловещим, кровавым и временами совершенно невозможно читать, настолько окутанным прозой (этим нескончаемым «потоком лавы» черного текста), что любой выход полностью закрыт для просмотра. И при этом наша позиция как читателей отражает позицию главных героев, которые так же оказались в ловушке не только географически, но и в своих попытках навести порядок в мире, который сопротивляется этим попыткам.Если царит хаос — если использовать фразу из фильма Ларса фон Триера Антихрист — тогда единственная цель создания порядка на планетах, музыкальных гаммах, законах и карцеральных кодексах, по сути, бессмысленна, несмотря на то, как так устроена наша жизнь этими самыми попытками придать смысл, создав четко разграниченные линии порядка.
Когда порядок рушится, Краснахоркай является мастером в предоставлении читателям результатов на индивидуальном и социальном уровнях. И поскольку Меланхолия открывается немного шире с точки зрения своей структуры, чем более ранний роман Сатантанго , эволюцию Краснахоркая как художника можно увидеть более ясно, если их читать в порядке композиции, а не перевода.Лично заключенный в тюрьму и разрушенный мир Satantango помог мне более ясно увидеть, что делал Краснахоркай как в своем совместном тексте Animalinside , так и здесь, в Melancholy . Насколько я понимаю, мир War & War также открывает схематично и структурно на ступеньку больше, и поэтому для меня имеет смысл проследить за развитием работы Краснахоркая, когда он был написан.
В одиночестве увидеть, как он вплетал больше философских мыслей, более конкретизировал характеры и овладел — тем более, что он был мастером с самого начала — настроением и тоном всего с Сатантанго до Меланхолия был Это был полезный опыт, которого у меня никогда не было бы, если бы я прочитал их до конца.